Союзникам сдают они города без боя. Но все равно ничего теперь из этого не получится! Не на таких напали!
– Ясно, Германии выгоднее иметь дело с ними…
– А как будет дело с германским правительством?
– Будет суд. Уже готовятся материалы!
– А если они сбегут к американцам? Что ты попишешь?
– Мы потребуем, чтобы передали их нам.
– А они откажутся! Что тогда?
– Как это откажутся? Да вы не беспокойтесь, товарищи! Все будет так, как надо! Все, кто нам причинил столько зла и несчастий, все до одного ответят головой! Никто не уйдет от заслуженной кары! А как же! Мы еще встанем на ноги! Вернется радость в каждый наш дом! Вы не бойтесь, друзья! Столько вы вытерпели, столько совершили героических дел! Потерпите еще немного, еще самую малость, и воздастся вам за все ваши лишения и труды. Потерпите еще чуточку, прошу вас! – попросил лектор так, словно исход войны решали мы – сотня стариков, женщин, детей и инвалидов.
Я обвел взглядом собравшихся и убедился, что это было именно так, что именно от них – от этих суровых, грубых, добрых людей – зависела всецело судьба войны и моей страны.
Лектор замолчал и неловко улыбнулся.
– Лекция окончена! – объявил Кишварди.
Народ стал расходиться. Я взял Хатию под руку и подошел к балкону.
– Да ты, оказывается, отличный парень! – говорил Герасим лектору, похлопывая его по плечу. – Кишварди, сегодня вы мои гости! Ты, наш уважаемый гость, и ты, Макар, и ты, Асало, и ты…
– Что вы, что вы… Спасибо… – стал отнекиваться лектор.
– Никаких «что вы»! Пойдешь ко мне, только… есть придется руками! – И Герасим обнял лектора.
…Со двора дяди Герасима до утра доносились веселый шум, громкие возгласы и застольные песни.
ДАНКЕ ШЁН
И опять в нашем доме опустел ларь, опять остыл кеци. А до осени рукой подать. Еще неделя, и поспеет молодая кукуруза! И село ждало исхода этой недели, как мать в конце шестого месяца ждет прорезания первого зуба у своего первенца. Но пока кукуруза еще не поспела… А голод сосет, сосет под ложечкой…
– Сосойя, сбегай к Мине, возьми взаймы горшок муки! – попросила тетя.
– Никуда я не пойду, стыдно мне! Ступай сама!
– Я пока разогрею кеци, – нашла тетя причину.
– Кеци разогрею я.
– А кто наколет дрова?
– И дрова наколю я!
– Ольхи надо нарвать…
– Я нарву!
Тетя задумалась. Я понимал, что ей не хочется идти к Мине, неудобно просить муку у матери своего ученика. Но я боялся, что мне Мина может и отказать, а с тетей поделится последним куском мчади каждый, к кому бы она ни обратилась с просьбой.
– Сосойя… – начала тетя.
– Не проси, тетя, все равно не пойду, – прервал я ее. – Пойми, стыдно мне, стыдно, стыдно!
– А мне не стыдно?
– Мне еще больше стыдно!
Тетя взяла горшочек и вышла из кухни. Я выбежал во двор, выдернул из плетня несколько кольев, развел в очаге огонь, сунул туда кеци, поставил рядом медный кувшинчик с водой, набрал сухих ольховых листьев и стал дожидаться тети. Она скоро вернулась, поставила горшочек у очага и стала засучивать рукава.
– Что сказала Мина? – спросил я. Тетя высыпала муку в корыто.
– А, тетя?
– Налей воды! Я налил.
– Скажи, тетя!
Тетя стала месить тесто.
– Пусть, говорит, Сосойя снимет с огня кеци!
– А еще что?
– Пусть, говорит, Сосойя выстелет кеци листьями.
Я выполнил и это поручение. Тетя положила тесто на раскаленный кеци. Тесто зашипело. Я проглотил слюну.
– А еще что?
– Еще? Не смей, говорит, кормить этим мчади бессовестного Сосойю!
Тетя накрыла кеци куском жести и посыпала горячей золой.
– А ты что ей сказала?
– Сказала, что не посмею!
– А что она сказала?
– Если, говорит, Сосойя не заткнется, сунь ему в рот горячую головешку! – И тетя поднесла к моему носу головню.
Я заткнулся.
Трудно, очень трудно голодному мальчику сидеть у очага и ждать, пока выпечется мчади! Как медленно тянется время! А под ложечкой сосет, ох как сосет… Рот наполняется слюной, не успеваешь глотать ее!.. Я не в силах больше сдерживать себя. Я приподнимаю кусок жести. Из-под нее вырывается горячий, ароматный пар.
– Не лезь, Сосойя! Тесто еще сырое! – прикрикнула на меня тетя.
– Ну и что? Свиней и индюшек специально кормят сырым тестом! – оправдался я.
– Мчади не только для тебя! Уйди, говорю!
Я пересел. И опять потянулись невыносимые минуты. Чаша терпения переполнилась. Не устояв перед соблазном, тетя сама приподняла жесть.
– Рано еще, тетя! – сказал я.
– Слава богу, готово! – проговорила тетя и вынула из кеци полусырой мчади.
Я приволок низкий столик. Тетя сбросила на столик дымящийся мчади, достала из банки последнюю головку сыра. Я принес бутылку вина, солонку с солью, несколько головок лука-порея и сел. Тетя разломила мчади пополам, потом одну половинку еще на две части.
– Ну ешь, бездельник!
Я схватил свою порцию мчади и уже впился было в него зубами, как во дворе раздался чей-то робкий кашель.
Я и тетя обернулись к распахнутой двери.
Во дворе стоял и искательно улыбался худой, гладковыбритый, голубоглазый немец в зеленом вылинявшем форменном кителе и огромных чувяках.
– Немец, плен! – произнес он на ломаном русском языке.
Я вспомнил: ребята говорили, что в район на стройку пригнали двести немецких военнопленных. Люди со всех окрестных сел толпами валили поглядеть на диковинку – живых немцев. Для меня же это был первый «настоящий» немец, увиденный в жизни. Почему-то я встал. Встала и тетя.
– Гутен морген! – сказал немец и вежливо поклонился.
– Это военнопленный! – сказала тетя и невольно поправила волосы.
– Гутен морген! – повторил немец и еще раз поклонился.
– Гутен морген! – ответил я.
– Что ему нужно, Сосойя? – спросила растерявшаяся тетя.
– Не знаю. Пока что он только желает нам доброго утра… Чего тебе, фриц? – помахал я рукой.
– Гитлер капут! – выпалил немец, сложил правую ладонь наподобие револьвера и приставил к виску указательный палец.
– Это нам известно, газеты читаем. Ты скажи, что тебе нужно?
– Не понимай! – немец пожал плечами.
– Что нужно? – спросил теперь я по-русски.
– Иоганн… Их бин Иоганн! – Немец несколько раз ткнул рукой себя в грудь.
– Чего он привязался? – повернулся я к тете.
– А я почем знаю… – развела она руками.
– Хенде хох! – вспомнил я уроки военного дела. Немец испуганно взглянул на меня и поднял руки.
– Гитлер капут! – добавил я.
– Гитлер капут! – тотчас же подтвердил он, не опуская рук. Я не знал, как по-немецки звучит команда «отставить», поэтому подошел к немцу и почти насильно заставил его опустить руки вниз.
– Что ты хочешь, что? – повторил я вопрос.
– Хлеб… – произнес тихо немец.
– А-а, хлеб? Белый или черный?
– Не понимай…
– С маслом или с сыром?
– Хлеб… Бутер…
– Ага, бутерброд, значит?
– О, бутерброд! – обрадовался немец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Ясно, Германии выгоднее иметь дело с ними…
– А как будет дело с германским правительством?
– Будет суд. Уже готовятся материалы!
– А если они сбегут к американцам? Что ты попишешь?
– Мы потребуем, чтобы передали их нам.
– А они откажутся! Что тогда?
– Как это откажутся? Да вы не беспокойтесь, товарищи! Все будет так, как надо! Все, кто нам причинил столько зла и несчастий, все до одного ответят головой! Никто не уйдет от заслуженной кары! А как же! Мы еще встанем на ноги! Вернется радость в каждый наш дом! Вы не бойтесь, друзья! Столько вы вытерпели, столько совершили героических дел! Потерпите еще немного, еще самую малость, и воздастся вам за все ваши лишения и труды. Потерпите еще чуточку, прошу вас! – попросил лектор так, словно исход войны решали мы – сотня стариков, женщин, детей и инвалидов.
Я обвел взглядом собравшихся и убедился, что это было именно так, что именно от них – от этих суровых, грубых, добрых людей – зависела всецело судьба войны и моей страны.
Лектор замолчал и неловко улыбнулся.
– Лекция окончена! – объявил Кишварди.
Народ стал расходиться. Я взял Хатию под руку и подошел к балкону.
– Да ты, оказывается, отличный парень! – говорил Герасим лектору, похлопывая его по плечу. – Кишварди, сегодня вы мои гости! Ты, наш уважаемый гость, и ты, Макар, и ты, Асало, и ты…
– Что вы, что вы… Спасибо… – стал отнекиваться лектор.
– Никаких «что вы»! Пойдешь ко мне, только… есть придется руками! – И Герасим обнял лектора.
…Со двора дяди Герасима до утра доносились веселый шум, громкие возгласы и застольные песни.
ДАНКЕ ШЁН
И опять в нашем доме опустел ларь, опять остыл кеци. А до осени рукой подать. Еще неделя, и поспеет молодая кукуруза! И село ждало исхода этой недели, как мать в конце шестого месяца ждет прорезания первого зуба у своего первенца. Но пока кукуруза еще не поспела… А голод сосет, сосет под ложечкой…
– Сосойя, сбегай к Мине, возьми взаймы горшок муки! – попросила тетя.
– Никуда я не пойду, стыдно мне! Ступай сама!
– Я пока разогрею кеци, – нашла тетя причину.
– Кеци разогрею я.
– А кто наколет дрова?
– И дрова наколю я!
– Ольхи надо нарвать…
– Я нарву!
Тетя задумалась. Я понимал, что ей не хочется идти к Мине, неудобно просить муку у матери своего ученика. Но я боялся, что мне Мина может и отказать, а с тетей поделится последним куском мчади каждый, к кому бы она ни обратилась с просьбой.
– Сосойя… – начала тетя.
– Не проси, тетя, все равно не пойду, – прервал я ее. – Пойми, стыдно мне, стыдно, стыдно!
– А мне не стыдно?
– Мне еще больше стыдно!
Тетя взяла горшочек и вышла из кухни. Я выбежал во двор, выдернул из плетня несколько кольев, развел в очаге огонь, сунул туда кеци, поставил рядом медный кувшинчик с водой, набрал сухих ольховых листьев и стал дожидаться тети. Она скоро вернулась, поставила горшочек у очага и стала засучивать рукава.
– Что сказала Мина? – спросил я. Тетя высыпала муку в корыто.
– А, тетя?
– Налей воды! Я налил.
– Скажи, тетя!
Тетя стала месить тесто.
– Пусть, говорит, Сосойя снимет с огня кеци!
– А еще что?
– Пусть, говорит, Сосойя выстелет кеци листьями.
Я выполнил и это поручение. Тетя положила тесто на раскаленный кеци. Тесто зашипело. Я проглотил слюну.
– А еще что?
– Еще? Не смей, говорит, кормить этим мчади бессовестного Сосойю!
Тетя накрыла кеци куском жести и посыпала горячей золой.
– А ты что ей сказала?
– Сказала, что не посмею!
– А что она сказала?
– Если, говорит, Сосойя не заткнется, сунь ему в рот горячую головешку! – И тетя поднесла к моему носу головню.
Я заткнулся.
Трудно, очень трудно голодному мальчику сидеть у очага и ждать, пока выпечется мчади! Как медленно тянется время! А под ложечкой сосет, ох как сосет… Рот наполняется слюной, не успеваешь глотать ее!.. Я не в силах больше сдерживать себя. Я приподнимаю кусок жести. Из-под нее вырывается горячий, ароматный пар.
– Не лезь, Сосойя! Тесто еще сырое! – прикрикнула на меня тетя.
– Ну и что? Свиней и индюшек специально кормят сырым тестом! – оправдался я.
– Мчади не только для тебя! Уйди, говорю!
Я пересел. И опять потянулись невыносимые минуты. Чаша терпения переполнилась. Не устояв перед соблазном, тетя сама приподняла жесть.
– Рано еще, тетя! – сказал я.
– Слава богу, готово! – проговорила тетя и вынула из кеци полусырой мчади.
Я приволок низкий столик. Тетя сбросила на столик дымящийся мчади, достала из банки последнюю головку сыра. Я принес бутылку вина, солонку с солью, несколько головок лука-порея и сел. Тетя разломила мчади пополам, потом одну половинку еще на две части.
– Ну ешь, бездельник!
Я схватил свою порцию мчади и уже впился было в него зубами, как во дворе раздался чей-то робкий кашель.
Я и тетя обернулись к распахнутой двери.
Во дворе стоял и искательно улыбался худой, гладковыбритый, голубоглазый немец в зеленом вылинявшем форменном кителе и огромных чувяках.
– Немец, плен! – произнес он на ломаном русском языке.
Я вспомнил: ребята говорили, что в район на стройку пригнали двести немецких военнопленных. Люди со всех окрестных сел толпами валили поглядеть на диковинку – живых немцев. Для меня же это был первый «настоящий» немец, увиденный в жизни. Почему-то я встал. Встала и тетя.
– Гутен морген! – сказал немец и вежливо поклонился.
– Это военнопленный! – сказала тетя и невольно поправила волосы.
– Гутен морген! – повторил немец и еще раз поклонился.
– Гутен морген! – ответил я.
– Что ему нужно, Сосойя? – спросила растерявшаяся тетя.
– Не знаю. Пока что он только желает нам доброго утра… Чего тебе, фриц? – помахал я рукой.
– Гитлер капут! – выпалил немец, сложил правую ладонь наподобие револьвера и приставил к виску указательный палец.
– Это нам известно, газеты читаем. Ты скажи, что тебе нужно?
– Не понимай! – немец пожал плечами.
– Что нужно? – спросил теперь я по-русски.
– Иоганн… Их бин Иоганн! – Немец несколько раз ткнул рукой себя в грудь.
– Чего он привязался? – повернулся я к тете.
– А я почем знаю… – развела она руками.
– Хенде хох! – вспомнил я уроки военного дела. Немец испуганно взглянул на меня и поднял руки.
– Гитлер капут! – добавил я.
– Гитлер капут! – тотчас же подтвердил он, не опуская рук. Я не знал, как по-немецки звучит команда «отставить», поэтому подошел к немцу и почти насильно заставил его опустить руки вниз.
– Что ты хочешь, что? – повторил я вопрос.
– Хлеб… – произнес тихо немец.
– А-а, хлеб? Белый или черный?
– Не понимай…
– С маслом или с сыром?
– Хлеб… Бутер…
– Ага, бутерброд, значит?
– О, бутерброд! – обрадовался немец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37