И всю ночь ворочалась с боку на бок.
Проснулась я еще до первых лучей солнца и сразу же убежала к реке. Было холодно и тихо. Земля покрылась тонким слоем инея, и изо рта у меня вырывались облачка пара, но удивительная чистота раннего утра подействовала на меня умиротворяюще.
Нелли прижала уши и напрягла спину, когда я, укрепив на ней холодное седло, хотела было вскочить на нее. Даже моя лошадь была против меня. Я разозлилась и ударила ее пятками, после чего она, жалостливо оглядываясь на ячмень, послушно потрусила к реке.
Я надела теплое пальто и шерстяную шаль, но все равно дрожала от холода так, что у меня зуб на зуб не попадал. Тень уже ждал меня, и я поняла, что он, завернувшись в шкуру бизона, провел ночь под «нашим» деревом.
– Ты плакала, – сказал он, когда я спешилась. – Досталось после моего ухода?
– Нет, – солгала я.
– Анна, зачем говорить неправду? – ласково попенял он мне. – Я же предупреждал тебя, что мне лучше держаться подальше.
– Пожалуйста, не ругай меня, – попросила я. – Того, что было вчера, мне хватит до конца жизни.
– Ты замерзла. Иди, я тебя согрею.
Он расстелил шкуру под деревом, усадил меня рядом с собой и накрыл нас обоих этой шкурой. Сидеть так было наслаждением, и я протянула ему губы для поцелуя, желая только одного, чтобы он крепко обнял меня и успокоил ласковым прикосновением. Как всегда, я чуть не задохнулась от счастья и не хотела отрываться от него, но Тень отстранил меня, и я беспокойно посмотрела на него.
– Что-нибудь не так? – спросила я дрожащим голосом.
– Анна, ты должна уговорить отца уехать из долины. Будет война. Она будет если не в этом году, то в следующем.
– Какое это имеет отношение к нам?
– Имеет. Если мой народ будет воевать, я тоже буду воевать. Но я не хочу воевать с твоими родителями. Я не хочу, чтобы кого-нибудь убили.
Мысль, что мы можем погибнуть, до сих пор не приходила мне в голову. Война, так же как все разговоры о ней, казалась мне далекой и нереальной, словно она должна была случиться где-то на другом краю земли. Даже когда сожгли дом Генри, моих чувств это особенно не задело. Никто не пострадал, да я и не была с ними толком знакома. Обыкновенная семейная пара с детьми, которая время от времени заходила в наш магазин.
– Может быть, войны не будет, – довольно бодро проговорила я. – Но даже если будет, зачем твоему народу обижать нас? Раньше ведь нас не трогали.
– Теперь не то, что раньше. – Тень был серьезен как никогда. – Охотники убивают бизонов ради шкур, а мясо оставляют гнить на солнце. Мой народ не может выжить без бизонов. К тому же этим летом еще десять семей построили дома в южной части долины. Скоро приедут еще десять и еще десять. Охотники – это беда, но поселенцы – беда пострашнее. Они являются сюда со своими семьями и со скотом и огораживают землю. Мы должны остановить их, пока это еще возможно.
«Мы должны остановить их, пока это еще возможно…» От этих слов у меня мурашки побежали по спине, и все же я его понимала. С каждым днем у нас прибывало народу, и, считая десять семей, о которых упомянул Тень, сейчас в Медвежьей долине жило всего семнадцать семей. Здесь уже построили церковь и даже школу. Шарлотта Браун, мать Пола, была настоящей учительницей. А Чарли Бейли, отец Лусинды, поговаривал о строительстве отеля. Фрэнк Фитч собирался открыть салун, хотя сомнительно было, чтобы жительницы долины ему это позволили.
Мы обустраивались. В этом не приходилось сомневаться, и я понимала, чем обеспокоены индейцы. В замешательстве я поглядела на Тень и виновато поймала себя на том, что подумала, не был ли он среди индейцев, поджигавших дом Генри. Не в силах справиться со своими чувствами, я смотрела на белое орлиное перо у него в волосах и размышляла, что за врага он убил, чтобы получить его.
– Это был индеец, – проворчал Тень, словно читая мои мысли, и я вздохнула с облегчением.
Он долго смотрел мне в глаза, прежде чем тихо сказал:
– Я думаю, для нас обоих будет лучше, если мы перестанем встречаться. Наши отношения принесут всем лишь горе и разочарование.
– Ты говоришь как моя мама! – в отчаянии воскликнул я.
– Анна, твоя мама – мудрая женщина. Наверное, тебе надо прислушаться к ее совету.
– Жалко, что я не индианка, – мрачно проговорила я, и Тень одарил меня одной из своих нечастых улыбок.
– Тогда все было бы проще.
– А как бы ты ухаживал за мной, если бы я была индианкой? – спросила я. – Это было бы романтично?
– Наверное, – пожал он плечами. – Я как-то не думал.
– Ну так подумай, – настаивала я. – Ты бы приносил мне цветы и уводил гулять в лес?
– Не совсем так. Когда воин-шайен влюбляется в девушку, он вырезает дудочку, как правило, в виде птицы. Иногда он раскрашивает ее, чтобы она походила на фигурку коня, потому что у нас кони считаются самыми настойчивыми любовниками, которые всегда добиваются своего. По ночам воин играет на этой дудочке возле вигвама девушки. Каждая дудочка имеет свой неповторимый голос. Иногда воин идет за девушкой к реке и ждет там, не останется ли она одна.
– Звучит романтично, – сказала я и улыбнулась, вспомнив, что мы с Тенью все время встречались возле реки.
– Наверное. Но воину редко удается застать девушку одну. Наши матери не спускают со своих дочерей глаз, особенно если знают, что дочь стала предметом любви воина.
– Как же вы находите время побыть наедине?
– Это бывает по вечерам, когда девушки выходят из своих вигвамов, закутанные в большие красные одеяла. Если девушка отвечает воину любовью, она распахивает одеяло и укрывает их обоих.
– Тоже мне уединение, – скептически заметила я.
– Ты права. Зато у нас невесты очень редко оказываются беременными.
– Забавно, – сказала я и легонько стукнула его по руке. – Ну а если воин решает жениться? Что тогда?
– Отец воина отправляется на переговоры к семейству девушки. Если ее родители согласны, то воин приводит к ее вигваму сколько-то лошадей, желательно украденных. Это не столько знак любви, сколько знак того, что он сможет ее прокормить в будущем.
– Украденные лошади! Ужасно!
– На кражу лошадей наши люди смотрят немножко иначе, чем белые, – с усмешкой объяснил Тень. – Я знаю, что для белых это преступление, а для нас – искусство. Кстати, как правило, это бывает забавно. Так или иначе, если лошади приняты, мать девушки назначает день свадьбы.
– Невесту одевают в белое?
– Обычно да.
– И вы устраиваете праздник с музыкой и танцами?
– Нет. В день свадьбы невеста садится на одеяло и ее несут в вигвам свекра. Там она и остается. Многие пары живут с родителями, пока не накопят достаточно шкур для своего вигвама.
– …Тень, а если бы я была индианкой, ты бы украл для моего отца лошадей?
– Я бы отдал твоему отцу весь свой табун, – без тени улыбки проговорил Тень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Проснулась я еще до первых лучей солнца и сразу же убежала к реке. Было холодно и тихо. Земля покрылась тонким слоем инея, и изо рта у меня вырывались облачка пара, но удивительная чистота раннего утра подействовала на меня умиротворяюще.
Нелли прижала уши и напрягла спину, когда я, укрепив на ней холодное седло, хотела было вскочить на нее. Даже моя лошадь была против меня. Я разозлилась и ударила ее пятками, после чего она, жалостливо оглядываясь на ячмень, послушно потрусила к реке.
Я надела теплое пальто и шерстяную шаль, но все равно дрожала от холода так, что у меня зуб на зуб не попадал. Тень уже ждал меня, и я поняла, что он, завернувшись в шкуру бизона, провел ночь под «нашим» деревом.
– Ты плакала, – сказал он, когда я спешилась. – Досталось после моего ухода?
– Нет, – солгала я.
– Анна, зачем говорить неправду? – ласково попенял он мне. – Я же предупреждал тебя, что мне лучше держаться подальше.
– Пожалуйста, не ругай меня, – попросила я. – Того, что было вчера, мне хватит до конца жизни.
– Ты замерзла. Иди, я тебя согрею.
Он расстелил шкуру под деревом, усадил меня рядом с собой и накрыл нас обоих этой шкурой. Сидеть так было наслаждением, и я протянула ему губы для поцелуя, желая только одного, чтобы он крепко обнял меня и успокоил ласковым прикосновением. Как всегда, я чуть не задохнулась от счастья и не хотела отрываться от него, но Тень отстранил меня, и я беспокойно посмотрела на него.
– Что-нибудь не так? – спросила я дрожащим голосом.
– Анна, ты должна уговорить отца уехать из долины. Будет война. Она будет если не в этом году, то в следующем.
– Какое это имеет отношение к нам?
– Имеет. Если мой народ будет воевать, я тоже буду воевать. Но я не хочу воевать с твоими родителями. Я не хочу, чтобы кого-нибудь убили.
Мысль, что мы можем погибнуть, до сих пор не приходила мне в голову. Война, так же как все разговоры о ней, казалась мне далекой и нереальной, словно она должна была случиться где-то на другом краю земли. Даже когда сожгли дом Генри, моих чувств это особенно не задело. Никто не пострадал, да я и не была с ними толком знакома. Обыкновенная семейная пара с детьми, которая время от времени заходила в наш магазин.
– Может быть, войны не будет, – довольно бодро проговорила я. – Но даже если будет, зачем твоему народу обижать нас? Раньше ведь нас не трогали.
– Теперь не то, что раньше. – Тень был серьезен как никогда. – Охотники убивают бизонов ради шкур, а мясо оставляют гнить на солнце. Мой народ не может выжить без бизонов. К тому же этим летом еще десять семей построили дома в южной части долины. Скоро приедут еще десять и еще десять. Охотники – это беда, но поселенцы – беда пострашнее. Они являются сюда со своими семьями и со скотом и огораживают землю. Мы должны остановить их, пока это еще возможно.
«Мы должны остановить их, пока это еще возможно…» От этих слов у меня мурашки побежали по спине, и все же я его понимала. С каждым днем у нас прибывало народу, и, считая десять семей, о которых упомянул Тень, сейчас в Медвежьей долине жило всего семнадцать семей. Здесь уже построили церковь и даже школу. Шарлотта Браун, мать Пола, была настоящей учительницей. А Чарли Бейли, отец Лусинды, поговаривал о строительстве отеля. Фрэнк Фитч собирался открыть салун, хотя сомнительно было, чтобы жительницы долины ему это позволили.
Мы обустраивались. В этом не приходилось сомневаться, и я понимала, чем обеспокоены индейцы. В замешательстве я поглядела на Тень и виновато поймала себя на том, что подумала, не был ли он среди индейцев, поджигавших дом Генри. Не в силах справиться со своими чувствами, я смотрела на белое орлиное перо у него в волосах и размышляла, что за врага он убил, чтобы получить его.
– Это был индеец, – проворчал Тень, словно читая мои мысли, и я вздохнула с облегчением.
Он долго смотрел мне в глаза, прежде чем тихо сказал:
– Я думаю, для нас обоих будет лучше, если мы перестанем встречаться. Наши отношения принесут всем лишь горе и разочарование.
– Ты говоришь как моя мама! – в отчаянии воскликнул я.
– Анна, твоя мама – мудрая женщина. Наверное, тебе надо прислушаться к ее совету.
– Жалко, что я не индианка, – мрачно проговорила я, и Тень одарил меня одной из своих нечастых улыбок.
– Тогда все было бы проще.
– А как бы ты ухаживал за мной, если бы я была индианкой? – спросила я. – Это было бы романтично?
– Наверное, – пожал он плечами. – Я как-то не думал.
– Ну так подумай, – настаивала я. – Ты бы приносил мне цветы и уводил гулять в лес?
– Не совсем так. Когда воин-шайен влюбляется в девушку, он вырезает дудочку, как правило, в виде птицы. Иногда он раскрашивает ее, чтобы она походила на фигурку коня, потому что у нас кони считаются самыми настойчивыми любовниками, которые всегда добиваются своего. По ночам воин играет на этой дудочке возле вигвама девушки. Каждая дудочка имеет свой неповторимый голос. Иногда воин идет за девушкой к реке и ждет там, не останется ли она одна.
– Звучит романтично, – сказала я и улыбнулась, вспомнив, что мы с Тенью все время встречались возле реки.
– Наверное. Но воину редко удается застать девушку одну. Наши матери не спускают со своих дочерей глаз, особенно если знают, что дочь стала предметом любви воина.
– Как же вы находите время побыть наедине?
– Это бывает по вечерам, когда девушки выходят из своих вигвамов, закутанные в большие красные одеяла. Если девушка отвечает воину любовью, она распахивает одеяло и укрывает их обоих.
– Тоже мне уединение, – скептически заметила я.
– Ты права. Зато у нас невесты очень редко оказываются беременными.
– Забавно, – сказала я и легонько стукнула его по руке. – Ну а если воин решает жениться? Что тогда?
– Отец воина отправляется на переговоры к семейству девушки. Если ее родители согласны, то воин приводит к ее вигваму сколько-то лошадей, желательно украденных. Это не столько знак любви, сколько знак того, что он сможет ее прокормить в будущем.
– Украденные лошади! Ужасно!
– На кражу лошадей наши люди смотрят немножко иначе, чем белые, – с усмешкой объяснил Тень. – Я знаю, что для белых это преступление, а для нас – искусство. Кстати, как правило, это бывает забавно. Так или иначе, если лошади приняты, мать девушки назначает день свадьбы.
– Невесту одевают в белое?
– Обычно да.
– И вы устраиваете праздник с музыкой и танцами?
– Нет. В день свадьбы невеста садится на одеяло и ее несут в вигвам свекра. Там она и остается. Многие пары живут с родителями, пока не накопят достаточно шкур для своего вигвама.
– …Тень, а если бы я была индианкой, ты бы украл для моего отца лошадей?
– Я бы отдал твоему отцу весь свой табун, – без тени улыбки проговорил Тень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72