Как-то днем, взявшись обновить черную краску на столбах, Мейер снял одну такую насадку и убедился, что труба изнутри по-прежнему совершенно сухая и чистая. Свернув полотно в рулон, он обмотал его брезентом, засунул внутрь, закрыл столб и крепкими ударами молотка надежно зачеканил стык. После окончания работы слой краски послужит дополнительной защитой от влаги и грязи. Спустя почти двадцать лет, когда он вернулся за картиной, насадку пришлось сбивать кувалдой, но внутри его поджидал Ван Гог, целый и невредимый. Даже пыль не просочилась.
– Секундочку, – сказал Хенсон. – Турн никогда не расставался с дегрутовским автопортретом! Картина, которую Мейер вытащил из столба, принадлежала Федору Минскому!
Эсфирь улыбнулась.
– Вот именно. Сэмюель Мейер вскрыл не тот ящик.
– И на место автопортрета Минского положил одну из турновских подделок.
– А потом Турн уже сам подменил дегрутовский портрет…
– Получается, обе фальшивки сгорели?
– Как ни странно…
Хенсон щелкнул вдруг пальцами.
– Нет! Берлинские квитанции. Может, они вовсе и не были поддельными. Скажем, немцы считали, что дегрутовский портрет – то есть турновская фальшивка – благополучно попал в Берлин. А утерян он был уже потом, во время ковровых бомбардировок или когда русские осаждали город.
– Да! – подхватила Эсфирь. – А Турн думал, что картина сгорела в Голландии. И понятия не имел об автопортрете Минского.
– Да сколько же автопортретов сделал Винсент? – как бы про себя спросил Хенсон. – С ума сойти…
Шток получил приказ лично сопроводить груз до Берлина, но у него все валилось из рук. Союзники надвигались. Из Германии долетали леденящие кровь рассказы о том, что Гитлер проделал с заговорщиками, которые вместе с графом фон Штауфенбергом собирались убить фюрера. Измену взялись вырвать с корнем, и массовые аресты, словно круги по воде, прошли на всех уровнях. Шток явно не хотел возвращаться в Берлин в такое время. Почему? Есть вероятность, что он сам участвовал в заговоре против Гитлера, хотя Мейер в этом сильно сомневался. Уж слишком Шток верил в нацизм. Возможно, он просто был другом или старым школьным товарищем одного из заговорщиков. Этого вполне хватило бы, чтобы попасть в списки гестапо…
Как бы то ни было, реальную причину Мейер так и не узнал. Он помог одному из сержантов загрузить машину, а потом, к своему ужасу, получил приказ лезть в кузов. Ему еще не доводилось сопровождать грузы до самой станции, и он искренне верил, что в конце поездки его ждет пуля из табельного парабеллума Штока. Сэмюель решил бежать, когда грузовик въедет в лес, начинавшийся за ближайшим лугом. Там был крутой поворот, и машины в этом месте обычно сбрасывали скорость.
За воротами особняка уже хорошо слышался гул, шедший с запада. К Бекбергу двигались англичане. Мейер поморщился. Свобода и спасение ждали его буквально в нескольких милях, но он, скорее всего, до них не доберется…
Грузовик бодро наматывал километры по грунтовой дороге. Мейер сидел внутри, с опаской поглядывая на нависающие над ним ящики. Кузов сильно трясло, и, чтобы не ерзать по полу, он придерживался за самый тяжелый ящик, с виду напоминавший гроб, где лежала мраморная статуя Пана.
Под рев двигателя, заглушавшего практически все звуки, Сэмюель обдумывал, каким образом он мог бы открыть заднюю дверь, и тут вдруг страшный грохот разорвал воздух. В крыше появились дырочки, кругом полетели щепки. Одну руку задело, и теперь из нее сочилась кровь.
Итак, их обстреляли. С самолета. Рев истребителя затих, и Мейер пополз между прыгающими ящиками, надеясь выбить дверь ногами. Грузовик, однако же, пару раз вильнул задом и притормозил. Мейер уже почти добрался до двери, и тут машину тряхнуло так, что он ударился лицом об пол и его отшвырнуло назад, к кабине водителя. Дверь распахнулась, как пружинная крышка на шкатулке с сюрпризом, и Мейер понял, что «опель-блиц» угодил в придорожную канаву. Выглянув наружу, он возле обочины заметил распластанного Штока. Наверное, тот выпрыгнул сам, или же его просто выбросило от удара. Штандартенфюрер пошевелился, приподнялся на одном локте, чтобы вытащить пистолет, но тут же вновь упал ничком, потеряв сознание. Мейер спрыгнул на землю и пустился бежать так, как ему уже приходилось делать чуть ли не два года назад. Очутившись глубже в лесу, он оглянулся и увидел столб дыма от горящего грузовика.
Первое, что пришло ему в голову, – со всех ног мчаться в сторону англичан. Но, поразмыслив, он сообразил, что там, где англичане или американцы, есть масса немцев. Поэтому Сэмюель двинулся на юг, практически повторяя свое прежнее путешествие. Он успешно добрался до Франции, где в конечном итоге получил статус беженца. Чтобы добиться этого, Мейер без стеснения валил ложь и правду в одну кучу и заявлял, к примеру, что уродливый шрам на руке остался после попытки выжечь ненавистную татуировку, по которой его могли бы опознать как беглого узника концлагеря.
– Получается, он и не сидел ни в каком концлагере? – спросил Хенсон.
Эсфирь помотала головой.
– Нет, хотя он ни на минуту не переставал верить, что его ищут. В своем дневнике отец пишет, что они где-то рядом, разжиревшие на награбленном золоте, драгоценностях и сокровищах искусства. Что этими богатствами они финансируют врагов Израиля, тайные арабские организации и так далее. Я нашла страниц двадцать на эту тему. В каждой крупной новости он видел их руку.
– Паранойя, значит?
Эсфирь бросила на Хенсона угрюмый взгляд.
– Ты считаешь, у него не было на это причин?
– О, причин более чем достаточно. При таком раскладе любой станет параноиком.
– Вот именно. Он был перепуган до глубины души. Не верил ни одному человеку.
Хенсон задумчиво покачал головой:
– Да, но ведь он мог их всех выдать. Разве он не слышал про Нюрнбергский процесс? Или суды над Эйхманом и Клаусом Барби? Как вообще он мог молча отсиживаться все эти годы?
– Мартин, я и сама задаюсь этими вопросами. Он пишет, что как-то раз пошел в федеральный суд в Чикаго. Вместе с Ван Гогом. И увидел, что из такси вылез какой-то человек. Ему показалось, что за ним следят.
– Он прожил десятки лет в одном и том же доме!
– Вот когда ты все прочитаешь, то поймешь, что в его мире все было логично. В реальности это не так, хотя в его собственных глазах…
Эсфирь отвернулась и уставилась на крышку стола. Хенсон присвистнул.
– Могу себе представить, что он пережил, когда власти заподозрили в нем Мейербера!
– Да уж, пережил, – кивнула девушка. – Не то слово. Он вообразил, будто заговорщики пытаются заполучить его обратно. Ведь его бы выслали, верно?
– Так почему же он просто не поехал в Израиль с твоей матерью?.. А, ну да. Я опять пытаюсь рассуждать логически.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
– Секундочку, – сказал Хенсон. – Турн никогда не расставался с дегрутовским автопортретом! Картина, которую Мейер вытащил из столба, принадлежала Федору Минскому!
Эсфирь улыбнулась.
– Вот именно. Сэмюель Мейер вскрыл не тот ящик.
– И на место автопортрета Минского положил одну из турновских подделок.
– А потом Турн уже сам подменил дегрутовский портрет…
– Получается, обе фальшивки сгорели?
– Как ни странно…
Хенсон щелкнул вдруг пальцами.
– Нет! Берлинские квитанции. Может, они вовсе и не были поддельными. Скажем, немцы считали, что дегрутовский портрет – то есть турновская фальшивка – благополучно попал в Берлин. А утерян он был уже потом, во время ковровых бомбардировок или когда русские осаждали город.
– Да! – подхватила Эсфирь. – А Турн думал, что картина сгорела в Голландии. И понятия не имел об автопортрете Минского.
– Да сколько же автопортретов сделал Винсент? – как бы про себя спросил Хенсон. – С ума сойти…
Шток получил приказ лично сопроводить груз до Берлина, но у него все валилось из рук. Союзники надвигались. Из Германии долетали леденящие кровь рассказы о том, что Гитлер проделал с заговорщиками, которые вместе с графом фон Штауфенбергом собирались убить фюрера. Измену взялись вырвать с корнем, и массовые аресты, словно круги по воде, прошли на всех уровнях. Шток явно не хотел возвращаться в Берлин в такое время. Почему? Есть вероятность, что он сам участвовал в заговоре против Гитлера, хотя Мейер в этом сильно сомневался. Уж слишком Шток верил в нацизм. Возможно, он просто был другом или старым школьным товарищем одного из заговорщиков. Этого вполне хватило бы, чтобы попасть в списки гестапо…
Как бы то ни было, реальную причину Мейер так и не узнал. Он помог одному из сержантов загрузить машину, а потом, к своему ужасу, получил приказ лезть в кузов. Ему еще не доводилось сопровождать грузы до самой станции, и он искренне верил, что в конце поездки его ждет пуля из табельного парабеллума Штока. Сэмюель решил бежать, когда грузовик въедет в лес, начинавшийся за ближайшим лугом. Там был крутой поворот, и машины в этом месте обычно сбрасывали скорость.
За воротами особняка уже хорошо слышался гул, шедший с запада. К Бекбергу двигались англичане. Мейер поморщился. Свобода и спасение ждали его буквально в нескольких милях, но он, скорее всего, до них не доберется…
Грузовик бодро наматывал километры по грунтовой дороге. Мейер сидел внутри, с опаской поглядывая на нависающие над ним ящики. Кузов сильно трясло, и, чтобы не ерзать по полу, он придерживался за самый тяжелый ящик, с виду напоминавший гроб, где лежала мраморная статуя Пана.
Под рев двигателя, заглушавшего практически все звуки, Сэмюель обдумывал, каким образом он мог бы открыть заднюю дверь, и тут вдруг страшный грохот разорвал воздух. В крыше появились дырочки, кругом полетели щепки. Одну руку задело, и теперь из нее сочилась кровь.
Итак, их обстреляли. С самолета. Рев истребителя затих, и Мейер пополз между прыгающими ящиками, надеясь выбить дверь ногами. Грузовик, однако же, пару раз вильнул задом и притормозил. Мейер уже почти добрался до двери, и тут машину тряхнуло так, что он ударился лицом об пол и его отшвырнуло назад, к кабине водителя. Дверь распахнулась, как пружинная крышка на шкатулке с сюрпризом, и Мейер понял, что «опель-блиц» угодил в придорожную канаву. Выглянув наружу, он возле обочины заметил распластанного Штока. Наверное, тот выпрыгнул сам, или же его просто выбросило от удара. Штандартенфюрер пошевелился, приподнялся на одном локте, чтобы вытащить пистолет, но тут же вновь упал ничком, потеряв сознание. Мейер спрыгнул на землю и пустился бежать так, как ему уже приходилось делать чуть ли не два года назад. Очутившись глубже в лесу, он оглянулся и увидел столб дыма от горящего грузовика.
Первое, что пришло ему в голову, – со всех ног мчаться в сторону англичан. Но, поразмыслив, он сообразил, что там, где англичане или американцы, есть масса немцев. Поэтому Сэмюель двинулся на юг, практически повторяя свое прежнее путешествие. Он успешно добрался до Франции, где в конечном итоге получил статус беженца. Чтобы добиться этого, Мейер без стеснения валил ложь и правду в одну кучу и заявлял, к примеру, что уродливый шрам на руке остался после попытки выжечь ненавистную татуировку, по которой его могли бы опознать как беглого узника концлагеря.
– Получается, он и не сидел ни в каком концлагере? – спросил Хенсон.
Эсфирь помотала головой.
– Нет, хотя он ни на минуту не переставал верить, что его ищут. В своем дневнике отец пишет, что они где-то рядом, разжиревшие на награбленном золоте, драгоценностях и сокровищах искусства. Что этими богатствами они финансируют врагов Израиля, тайные арабские организации и так далее. Я нашла страниц двадцать на эту тему. В каждой крупной новости он видел их руку.
– Паранойя, значит?
Эсфирь бросила на Хенсона угрюмый взгляд.
– Ты считаешь, у него не было на это причин?
– О, причин более чем достаточно. При таком раскладе любой станет параноиком.
– Вот именно. Он был перепуган до глубины души. Не верил ни одному человеку.
Хенсон задумчиво покачал головой:
– Да, но ведь он мог их всех выдать. Разве он не слышал про Нюрнбергский процесс? Или суды над Эйхманом и Клаусом Барби? Как вообще он мог молча отсиживаться все эти годы?
– Мартин, я и сама задаюсь этими вопросами. Он пишет, что как-то раз пошел в федеральный суд в Чикаго. Вместе с Ван Гогом. И увидел, что из такси вылез какой-то человек. Ему показалось, что за ним следят.
– Он прожил десятки лет в одном и том же доме!
– Вот когда ты все прочитаешь, то поймешь, что в его мире все было логично. В реальности это не так, хотя в его собственных глазах…
Эсфирь отвернулась и уставилась на крышку стола. Хенсон присвистнул.
– Могу себе представить, что он пережил, когда власти заподозрили в нем Мейербера!
– Да уж, пережил, – кивнула девушка. – Не то слово. Он вообразил, будто заговорщики пытаются заполучить его обратно. Ведь его бы выслали, верно?
– Так почему же он просто не поехал в Израиль с твоей матерью?.. А, ну да. Я опять пытаюсь рассуждать логически.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68