— Батюшка, — говорила Констанция, — у нас уже ничего нет в доме. Может, попросить у этих господ?
— Нет, нет, не смею, — ответил Гофф.
— Ну, тогда я попрошу, — решительно сказала женщина и двинулась к дверям.
Но минутная смелость тут же покинула ее.
— Не могу! — шепнула она. — Тут Элюня больная…
— А! Ничего не поделаешь… Пойду за ними! — прервал ее старик и вышел.
Несколько минут дочь с биением сердца ожидала результата; наконец пошла вслед за отцом, который, как оказалось, стоял в сенях, опершись о косяк, и смотрел на улицу.
— Ну, что же? — спросила она.
— Один хочет вернуться…
— Вернуться?..
— Да. Вот теперь они остановились и что-то говорят.
— Что-то говорят?
— Уходят!
— Уходят!.. — простонала дочь.
Несчастные переглянулись и вернулись в комнаты, задумавшись каждый о своем. Гофф стал осматривать токарный станок, а Констанция швейную машину. Наступила тишина, среди которой слышно было только неровное дыхание больного ребенка, жужжание запутавшейся в паутине мухи и тиканье часов, которые без спешки, но и без запоздания выбивали свое: так! так! так! так!
Глава шестая,
в которой рассказ некой пани Мацеевой оказывается более интересным, чем наблюдения некоего пана Теофраста
Пан Теофраст Яжджевский уже семь лет как вышел на пенсию, и вследствие этого досуга у него было вдоволь, а так как он презирал лень, то и выдумал себе два честных и безобидных занятия. Первое из них заключалось в том, чтобы насвистывать и смотреть в окно, второе же — в том, чтобы учить свистать своего дрозда и опять-таки смотреть в окно.
Эти наблюдения чрезвычайно обогатили бедный по природе ум пана Теофраста. После нескольких лет наблюдения этот добрый человек знал уже всех извозчиков, живущих на его улице, научился угадывать, когда будут заново красить соседние дома и когда чинить мостовую, на которую он непрестанно смотрел. Кроме того, пан Теофраст догадывался, что кто-то из жильцов дома разводит голубей, и заметил, что количество вышеупомянутых птиц все увеличивается в степени прямо-таки угрожающей общественному благосостоянию.
Однако наиболее интересные материалы для наблюдений доставлял пану Теофрасту небольшой каменный дом напротив. Этот скромный домик ежедневно, не исключая праздников и воскресений, словно какое-то чудотворное место, посещало множество лиц. Люди различного пола, возраста, вероисповеданий, пешком, в повозках, на извозчиках, даже в собственных колясках, наперегонки устремлялись сюда.
С высоты своего окна пан Яжджевский заметил, что почти всякий из этих паломников вступал в узкие грязные сени смущенный, почти всякий колебался и раздумывал и что решительно всякий, кто туда входил, оставался там недолго и возвращался в гораздо лучшем настроении.
Это сборище таинственных посетителей было настоящей находкой для пана Теофраста, которому нечем было занять себя и который в простоте сердечной полагал, что, бормоча такие фразы, как, например: «И за каким чертом эти люди туда ходят!» — или: «Вот странность!» — он тем самым совершает один из сложнейших умственных процессов.
Однако этими восклицаниями и ограничивался интерес, который этот странный дом возбуждал в еще более странно устроенном уме пана Теофраста. Наш пенсионер обладал слишком кисельным темпераментом, чтобы лично исследовать причину этого паломничества, а так как он полагал, что другие разделяют его взгляды, то никого и не расспрашивал, удовлетворяясь этой невыясненной тайной.
Между тем более любопытный человек на месте нашего друга мог бы при случае узнать весьма интересные вещи. Он заметил бы прежде всего, что с незапамятных времен каждые несколько дней в этот дом в девять часов утра входил некий низенький желтый человек в синих очках и уходил оттуда около девяти часов вечера. Далее он заметил бы, что посещающие дом паломники весьма часто приносили маленькие, а то и большие узлы и свертки, возвращались же с пустыми руками. Наконец, он заметил бы, что наиболее частым, наиболее смелым паломником в эти места был средних лет еврей с хитрой физиономией, единственный, кто вбегал в сени, напевая, а возвращался, пересчитывая на лестнице банковые билеты.
Если бы такой любопытный человек нынче вечером решился последовать за вышеописанным евреем, он мог бы увидеть следующую сцену.
Еврей минует сени и вступает на обветшалую лестницу, по которой поднимается на третий этаж. Здесь он останавливается перед низкой дверью, мгновение подслушивает, а затем, нажав на дверную ручку, проникает в комнату, где у зарешеченного окна сидит старая женщина в очках и вяжет чулок.
— Добрый вечер, пани Мацеёва, — заговорил еврей.
Старушка подняла глаза.
— А, пан Юдка!.. Добрый вечер.
— А хозяин тут? — понизив голос, спросил посетитель.
— Ну конечно.
— А гости какие-нибудь есть?
— Гофф тут… Плохи, должно быть, его дела, очень уж часто он сюда наведывается.
— Ну! Ну! — улыбнулся еврей. — Сюда и не такие, как он, наведываются.
Старушка опустила на колени чулок и ответила:
— А все-таки это ему лишнее; есть у него деньги, а раз есть, так сидел бы лучше за печкой да благодарил бога, а не лез на глаза нашему барину…
— Вы его знаете? — спросил Юдка.
— Как не знать! Лет двадцать пять, наверно, будет, как я служила у него.
— Ну, тогда вы его не знаете. Он теперь обеднел.
— Обеднел и ходит к нашему барину? У… гу!
— Что значит у… гу?.. Приходит, потому что берет взаймы деньги, ну и землю свою продает.
— Нашему барину продает землю? Вот он — суд божий! — шепнула, словно про себя, старушка.
Лицо Юдки оживилось.
— Чему же вы так удивляетесь, пани Мацеёва? — спросил он.
— Э! — ответила женщина, — кабы вы знали то, что я знаю…
— А почему мне не знать? Я много знаю, а чего не знаю, так вы мне доскажете.
Старушка подняла палец и указала на дверь соседней комнаты.
— Разговаривают, — шепнул еврей.
— Вы знаете, Юдка, как Гоффы обидели нашего барина?
— Слышал, но уже не помню, — ответил еврей с видом прекрасно осведомленного человека.
Мацеёва наклонилась к его уху.
— Вы знаете, Юдка, что я служила у Гоффа?
— Ну! Ну!
— Говорю вам, лет уж двадцать пять тому назад, Гофф как раз справлял крестины… Родилась у него тогда эта… как же ее? Костуся!
— Ну, я ее знаю, у нее теперь ребенок.
— Вышла замуж?
— За Голембёвского.
— Господи Иисусе! — шепнула в ужасе женщина. — За того, что наш барин засадил в тюрьму?
— Ну, об этом лучше молчите. Он уже опять гуляет по городу.
Это известие, видимо, взволновало старуху, которая лишь после нескольких минут молчания вернулась к своему рассказу.
— На крестинах, говорю вам, гостей — уйма! А мороз на дворе был такой, что стекла лопались! И уж ели, ели, а пили-то!
— Теперь им нечего и в рот положить, — вставил Юдка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28