П л о в е ц: Со скукой. А то, похоже, мы просто стоим на месте и вообще никуда не движемся.
Последняя реплика натыкается на угрюмые взгляды. Пло­вец поспешно продолжает.
– Мне всегда нравились повести и истории, – говорит он. – И не только развитие сюжета или счастливый конец. Я люблю сам процесс рассказа: ритм, настроение – вот что меня занимает.
Но компания на корабле не прониклась словами пловца, ибо им интереснее содержимое кубков и фляг.
П л о в е ц (кричит): Благородные рыцари и прекрасные дамы! Обреченные поиски ускользающего Грааля!
Ш у т: Gezundheit.
П л о в е ц: Но я устал от высокой романтики. Так что не будем о рыцарстве – как сие согласуется с вашим жизненным опытом?
Пловец, довольный, что его все-таки слушают – хоть и вполуха, – спешит продолжить:
– Не хотите ли передохнуть от избитых затей и придумок и послушать историю поистине необычную?
П е в ц ы – г о р л о п а н ы: Ладно, дружище, уговорил. Валяй.
(Ш у т: Что можно выдумать нового и необычного, когда все давно придумано?)
П л о в е ц: С превеликим моим удовольствием. Дайте мне только глоточек эля, и я начинаю.
Бражникам на корабле жалко делиться выпивкой. Но страх молчания сильнее жадности – и вот пловцу дают кубок, како­вой он осушает одним глотком, после чего прочищает горло и начинает рассказ.
РАССКАЗ ПЛОВЦА
Небесное око как раз достигло своей высшей точки на сияющем небосводе, когда лодка отчалила от причала и взяла курс на Лапо. Остров, дрожащий в лучистом мареве, как будто парил над водой, и полуденная тень от высоких его кипарисов не приносила желанной прохлады разморенным стадам. Вода рябила слепящими бликами солнца, отражая свет, как в мил­лионах зеркал, и трое юных гребцов сняли рубахи и наброси­ли их на головы, дабы не напекло.
Они гребли в полном молчании.
Размышляя под скрип уключин, Чезаре дивился, как кру­гом тихо. Как будто они одни в целом мире. Оба берега слов­но вымерли. Многолюдные города с их стенами и башнями, замками и разноязычными обитателями растворились – но не во тьме, а в ослепительном свете. Бальдассаре же представлял, будто он под водой: плывет в текучей прохладе среди бурых водорослей и смотрит вверх – как, наверное, смотрят рыбы, – на солнце, составленное из переливов рябящего света. И толь­ко Альфонсо следил за продвижением лодки и выворачивал шею, шаря взглядом по берегу за спиной – где им можно при­стать.
Не кто иной, как Альфонсо, горячо поддержал предложе­ние Бальдассаре о поездке на остров, каковую идею Бальдас­саре внушил Чезаре после того, как Альфонсо ему намекнул, что было бы славно устроить такую прогулку.
– Лучше всего в воскресенье, – сказал Альфонсо. – В полдень, когда наши наставники лягут вздремнуть. – Ибо им запрещалось кататься на лодке в этих коварных водах, печаль­но известных своими течениями.
– Все ерунда, – заявил Чезаре. – Это они специально выдумывают, чтобы мешать молодым развлекаться.
В одном он был прав: подмастерьям и ученикам, по разуме­нию менторов и мастеров, не след тратить время на праздные забавы. Да и не тянет их к разным потехам. Ибо Чезаре, как и двое его друзей, Альфонсо и Бальдассаре, несет тяжкое бремя невыполненных обещаний. Оно витает над ним, словно навяз­чивый запашок, от которого не спастись. Связанный обязатель­ствами, принятыми, как ему это видится самому, не по соб­ственной воле и выбору, он мечтает о лучшей доле, нежели извлекать камни из почек и брить бороды старикам.
– Я, наверное, стану пиратом, – объявляет он с жаром на тайных попойках, и язык у него заплетается от запретного вина. – Или конкистадором. Я переплыву океан, и найду Эль­дорадо, и вернусь, и куплю всю деревню. – И это только цве­точки. Еще три стакана – и сам Папа будет лобызать ему ноги. – Вот помяните мои слова, – так он всегда говорит во хмелю. – Чезаре еще повидает мир, а мир повидает Чезаре.
Друзья долго готовились к этому приключению. Стоя на берегу, на окраине деревни, с тоской и томлением взирали они на свою terra nova : Лапо, кипарисовый остров, где в стародавние времена стоял храм Венеры. Чезаре смотрел и обли­зывался – так смотрят на землю, которую предстоит поко­рить. Альфонсо вовсю восхвалял виды сей новой Аркадии. Бальдассаре утверждал, что он чувствует восхитительные аро­маты, которые ветер доносит от острова.
Ибо был Бальдассаре сенсуалистом. Это мудреное слово вы­читал он в одной умной книге, когда служил чтецом у слепого учёного клирика. «Сенсуалист, – объяснил церковник и скри­вился при этом, как будто съел лимон, – это такой человек, который живёт только чувствами, либо же ради чувств. Особое значение в чувственном восприятии имеют губы, язык, кончи­ки пальцев и… Сенсуалист заточает себя в свое тело, аки в тем­ницу, что выражается в чрезмерных излишествах в удовольстви­ях плотских, будь то сладкие кушанья, либо же частые посещения купальни. Агапе, любовь священная, отступает в душе его перед Эросом и медовой погибелью».
Бальдассаре не требовалось убедительных доводов. В свобод­ное время, когда обязанности чтеца не призывали его в библио­теку, он ласкал бархатные одежды либо же услаждал свой нос тонкими запахами грибов. Ужинал Бальдассаре всегда один, в своей комнате, и за ужином тщательно пережевывал пищу, сладострастно смакуя каждый кусочек. О других же чувственных удовольствиях, которым он так или иначе предавался, он не рассказывал никому: ни Альфонсо, ни хладнокровному Чезаре.
Последним в лодке – сиречь, дальше других от желанного брега – сидел Альфонсо. Он угрюмо терпел неудобства от ко­лен Бальдассаре, каковые при каждом гребке упирались ему в спину, и выуживал из головы правильные слова, подходящие для описания прогулки. Вы, наверное, уже догадались: Аль­фонсо был поэтом. В свое время он так и представился своим друзьям – «Poeta», – хотя Чезаре, жевавшему колбасу, послы­шалось «повар», и он даже горько вздохнул про себя, сокру­шаясь отсутствию у человека честолюбивых стремлений. За неимением богатого покровителя Альфонсо служил школьным учителем и вдалбливал знания в головы детям одной лишь методой: посредством заучивания наизусть. Сии ежедневные пения хором изрядно его утомляли. Он читал много и вдумчи­во, ища примеры для подражания, но примеры сии были на­столько противоречивы, что он просто терялся. Он копировал Искусство за счет Природы; он копировал Природу, но без особенного Искусства. В отсутствие земной и небесной музы воображаемый лавровый венок увядал у него на челе.
Итак, подмастерья и ученики плыли на лодке в полуден­ном зное, направляясь навстречу своей истории. Тишина опу­стилась на мир – с берега до воды не долетало ни единого звука. Земля медленно закипала, как вода на слабом огне. Ка­нюки кружили в воздухе, как будто боясь прикоснуться к об­жигающей тверди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67