Так велела святая дева.
Сорадачи выглядел довольным, потому что не верил в появление ангела. За час до срока Казанова пригласил его поужинать, сам он пил лишь воду, Сорадачи выпил все вино и вдобавок сожрал весь чеснок, который его еще больше возбудил. Когда пробило час, Казанова бросился на колени и ужасным голосом велел ему сделать тоже самое. Сорадачи смотрел на него блуждающим взглядом, но послушался. Как только Казанова услышал тихий шорох отца Бальби, пробиравшегося в отверстие, то вскричал: «Он пришел!» Казанова упал ничком, дав Сорадачи хороший удар кулаком так, что тот тоже повалился на брюхо. Ломание досок вызвало большой шум. Так они лежали с четверть часа. Он велел Сорадачи три с половиной часа вымаливать прощение у Розового венка. Он хотел совершено запутать брадобрея. Время от времени Сорадачи засыпал измученный однотонной молитвой и неудобной позой. Иногда он бросал взгляд наверх или на образ девы. Это было невыразимо смешно.
Казанова велел ему, чтобы утром, когда придет Лоренцо, он оставался на соломенном матраце, лицом к стене, без малейшего движения или взгляда на Лоренцо. Если Лоренцо спросит его, он должен отвечать, не смотря на Лоренцо, что не спал всю ночь и хочет отдохнуть.
Сорадачи поклялся на образе Марии. Казанова поклялся тоже, что при первом взгляде Сорадачи вверх задавит его на месте.
Когда Сорадачи уснул, Казанова два часа подряд писал Бальби. Когда работа будет окончена, ему надо прийти только один раз, чтобы проломить потолок, в ночь с 31 октября на 1 ноября. Они будут вчетвером. Он написал это письмо 28 октября.
На следующий день написал Бальби: путь готов, последнюю планку потолка камеры Казановы он сможет проломить за четыре минуты.
Сорадачи сдержал слово. Лоренцо ни о чем его не спросил. Сорадачи и Казанова целый день говорили на божественные темы, Казанова становился все мистичнее, Сорадачи — все фанатичнее, чем больше пил вина, подливаемого Казановой.
Утром 31 октября Казанова видел Лоренцо в последний раз. Он дал тюремщику книгу для Бальби. Он написал ему, что потолок надо проломить в одиннадцать.
Казанова извиняется перед читателями, за употребление имени святой девы, Франциска и т.д. всуе. Он охотно отказался бы от этого, если мог бы добыть свободу иначе! Должен ли он был задушить любимого Сорадачи? Это было бы легче и безопаснее. Он отговаривается тем, что Сорадачи должен умереть естественной смертью. Кто побеспокоится об какой-либо жертве под Свинцовыми Крышами?
Но это — не путь для Казановы. Лучше религиозная проказа, чем труп!
Когда Лоренцо ушел, Казанова сказал брадобрею, что в одиннадцать сквозь потолок придет ангел и принесет ножницы, которыми Сорадачи должен постричь бороды ангелу и Казанове.
«У ангела есть борода?», — спросил Сорадачи.
«Увидишь! Потом мы покинем камеру, пробьемся через крышу дворца дожей, спустимся на площадь Святого Марка и уедем в Германию.»
Сорадачи молчал и ел, Казанова не мог спать и не откусил ни кусочка.
Час пробил. Ангел пришел. Сорадачи хотел пасть на пол. Это не нужно, сказал Казанова. В несколько минут Бальби расширил дыру в потолке. (Счет за починку, найденный аббатом Фулином в актах венецианской инквизиции, опубликованный С. ди Джакомо, очевидно, относится к этой дыре.) Кусок доски упал в камеру. Отец Бальби бросился в объятия Казановы.
«Ладно», сказал Казанова, «Ваша работа сделана, моя начинается». Бальби дал ему пику и ножницы. Казанова велел Сорадачи подстричь обоим бороды, и в голос засмеялся над миной Сорадачи, который с открытым ртом уставился на Бальби, выглядевшего скорее как дьявол, чем ангел. Тем не менее Сорадачи прекрасно подстриг их.
Нетерпеливо, чтобы посмотреть помещение, он попросил Бальби и Сорадачи постеречь в камере, и полез. Он нашел потолок камеры графа Аскино, забрался внутрь и обнял его. Он тотчас увидел, что по своил силам старик не в состоянии вместе с ними бежать по крутой крыше, покрытой свинцовыми плитами.
Луна должна была зайти после одиннадцати, солнце встать около половины восьмого, у них было семь темных часов. Напрасно пытался он занять у графа тридцать цехинов. Граф объявил, что у него нет денег, при этом семь детей и т.д., он плакал. Казанова разделил веревку на два мотка. Отец Бальби уже упрекал его, что у него нет определенного плана. Граф предостерегал со всей говорливостью адвоката, тревожущегося о двух цехинах. Но, может быть, длинная и логичная речь адвоката это только риторический прием Казановы, который устами нейтрального человека еще раз хочет напомнить читателю о всей опасности происходившего.
Свинцовая крыша была крута, семь-восемь люков зарешечены и так далеко стояли от края, что были непроходимы. Веревки бесполезны, так как их не за что было прикрепить. Мог ли вообще человек спуститься с такой высоты? Один мог бы держать веревку и дать спуститься товарищу, но как потом быть с ним? И куда спускаться? На площадь? Там их увидит весь свет. Во двор? Там он попадет в лапы охране. В канал? Он не очень глубок, и в прыжке можно переломать все конечности.
Казанова выслушал его с тихой яростью и терпением. Он ответил, что уверен в успехе, но не может объяснить все подробности. Время от времени Казанова протягивал руку, чтобы убедиться, что Сорадачи все еще там. Внезапно Сорадачи обнял колени Казановы, поцеловал ему руку и плача просил не требовать его смерти. Он конечно упадет в канал; тогда пусть они оставят его там и он будет всю ночь молить за них святого Франциска. Казанова был согласен и велел ему все книги перенести графу, они стоят сотню талеров. Аскино должен получить их за свои два цехина.
Луна зашла. Отец Бальби и Казанова взяли каждый по веревке и по узлу на плечи, надели шляпы на головы и выбрались на крышу, первым шел Казанова. Он цитирует Данте: «E gnindi uscimmo a rimirar le stelle», потом мы вышли, чтоб увидеть звезды. Было облачно. Казанова опустился на четвереньки и воткнул свою пику между двумя свинцовыми плитами, загнув пальцами другой край нависающей плиты; так постепенно он добрался до конька крыши. Монах держался за пояс Казановы, который как вьючное животное на крутой, влажной, скользкой крыше должен был одновременно тащить и толкать.
На коньке они уселись верхом, спинами к маленькому острову Сан Джорджо Маджоре, в двухстах шагах от них были купола собора святого Марка. Казанова попросил Бальби подождать, снял свой узел, и пошел вдоль конька только с пикой. Почти целый час он напрасно исследовал все крыши дворца; нигде нельзя было прикрепить веревку. Наконец он увидел люк на стороне канала. Он был так широк, что не мог быть тюремным, то есть выходил в дворцовые помещения, чьи двери конечно были открыты. Он был уверен, что служитель дворца, даже слуга семейства дожей, скорее способствует, чем обнаружит их побег, так сильно ненавидели венецианцы инквизицию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
Сорадачи выглядел довольным, потому что не верил в появление ангела. За час до срока Казанова пригласил его поужинать, сам он пил лишь воду, Сорадачи выпил все вино и вдобавок сожрал весь чеснок, который его еще больше возбудил. Когда пробило час, Казанова бросился на колени и ужасным голосом велел ему сделать тоже самое. Сорадачи смотрел на него блуждающим взглядом, но послушался. Как только Казанова услышал тихий шорох отца Бальби, пробиравшегося в отверстие, то вскричал: «Он пришел!» Казанова упал ничком, дав Сорадачи хороший удар кулаком так, что тот тоже повалился на брюхо. Ломание досок вызвало большой шум. Так они лежали с четверть часа. Он велел Сорадачи три с половиной часа вымаливать прощение у Розового венка. Он хотел совершено запутать брадобрея. Время от времени Сорадачи засыпал измученный однотонной молитвой и неудобной позой. Иногда он бросал взгляд наверх или на образ девы. Это было невыразимо смешно.
Казанова велел ему, чтобы утром, когда придет Лоренцо, он оставался на соломенном матраце, лицом к стене, без малейшего движения или взгляда на Лоренцо. Если Лоренцо спросит его, он должен отвечать, не смотря на Лоренцо, что не спал всю ночь и хочет отдохнуть.
Сорадачи поклялся на образе Марии. Казанова поклялся тоже, что при первом взгляде Сорадачи вверх задавит его на месте.
Когда Сорадачи уснул, Казанова два часа подряд писал Бальби. Когда работа будет окончена, ему надо прийти только один раз, чтобы проломить потолок, в ночь с 31 октября на 1 ноября. Они будут вчетвером. Он написал это письмо 28 октября.
На следующий день написал Бальби: путь готов, последнюю планку потолка камеры Казановы он сможет проломить за четыре минуты.
Сорадачи сдержал слово. Лоренцо ни о чем его не спросил. Сорадачи и Казанова целый день говорили на божественные темы, Казанова становился все мистичнее, Сорадачи — все фанатичнее, чем больше пил вина, подливаемого Казановой.
Утром 31 октября Казанова видел Лоренцо в последний раз. Он дал тюремщику книгу для Бальби. Он написал ему, что потолок надо проломить в одиннадцать.
Казанова извиняется перед читателями, за употребление имени святой девы, Франциска и т.д. всуе. Он охотно отказался бы от этого, если мог бы добыть свободу иначе! Должен ли он был задушить любимого Сорадачи? Это было бы легче и безопаснее. Он отговаривается тем, что Сорадачи должен умереть естественной смертью. Кто побеспокоится об какой-либо жертве под Свинцовыми Крышами?
Но это — не путь для Казановы. Лучше религиозная проказа, чем труп!
Когда Лоренцо ушел, Казанова сказал брадобрею, что в одиннадцать сквозь потолок придет ангел и принесет ножницы, которыми Сорадачи должен постричь бороды ангелу и Казанове.
«У ангела есть борода?», — спросил Сорадачи.
«Увидишь! Потом мы покинем камеру, пробьемся через крышу дворца дожей, спустимся на площадь Святого Марка и уедем в Германию.»
Сорадачи молчал и ел, Казанова не мог спать и не откусил ни кусочка.
Час пробил. Ангел пришел. Сорадачи хотел пасть на пол. Это не нужно, сказал Казанова. В несколько минут Бальби расширил дыру в потолке. (Счет за починку, найденный аббатом Фулином в актах венецианской инквизиции, опубликованный С. ди Джакомо, очевидно, относится к этой дыре.) Кусок доски упал в камеру. Отец Бальби бросился в объятия Казановы.
«Ладно», сказал Казанова, «Ваша работа сделана, моя начинается». Бальби дал ему пику и ножницы. Казанова велел Сорадачи подстричь обоим бороды, и в голос засмеялся над миной Сорадачи, который с открытым ртом уставился на Бальби, выглядевшего скорее как дьявол, чем ангел. Тем не менее Сорадачи прекрасно подстриг их.
Нетерпеливо, чтобы посмотреть помещение, он попросил Бальби и Сорадачи постеречь в камере, и полез. Он нашел потолок камеры графа Аскино, забрался внутрь и обнял его. Он тотчас увидел, что по своил силам старик не в состоянии вместе с ними бежать по крутой крыше, покрытой свинцовыми плитами.
Луна должна была зайти после одиннадцати, солнце встать около половины восьмого, у них было семь темных часов. Напрасно пытался он занять у графа тридцать цехинов. Граф объявил, что у него нет денег, при этом семь детей и т.д., он плакал. Казанова разделил веревку на два мотка. Отец Бальби уже упрекал его, что у него нет определенного плана. Граф предостерегал со всей говорливостью адвоката, тревожущегося о двух цехинах. Но, может быть, длинная и логичная речь адвоката это только риторический прием Казановы, который устами нейтрального человека еще раз хочет напомнить читателю о всей опасности происходившего.
Свинцовая крыша была крута, семь-восемь люков зарешечены и так далеко стояли от края, что были непроходимы. Веревки бесполезны, так как их не за что было прикрепить. Мог ли вообще человек спуститься с такой высоты? Один мог бы держать веревку и дать спуститься товарищу, но как потом быть с ним? И куда спускаться? На площадь? Там их увидит весь свет. Во двор? Там он попадет в лапы охране. В канал? Он не очень глубок, и в прыжке можно переломать все конечности.
Казанова выслушал его с тихой яростью и терпением. Он ответил, что уверен в успехе, но не может объяснить все подробности. Время от времени Казанова протягивал руку, чтобы убедиться, что Сорадачи все еще там. Внезапно Сорадачи обнял колени Казановы, поцеловал ему руку и плача просил не требовать его смерти. Он конечно упадет в канал; тогда пусть они оставят его там и он будет всю ночь молить за них святого Франциска. Казанова был согласен и велел ему все книги перенести графу, они стоят сотню талеров. Аскино должен получить их за свои два цехина.
Луна зашла. Отец Бальби и Казанова взяли каждый по веревке и по узлу на плечи, надели шляпы на головы и выбрались на крышу, первым шел Казанова. Он цитирует Данте: «E gnindi uscimmo a rimirar le stelle», потом мы вышли, чтоб увидеть звезды. Было облачно. Казанова опустился на четвереньки и воткнул свою пику между двумя свинцовыми плитами, загнув пальцами другой край нависающей плиты; так постепенно он добрался до конька крыши. Монах держался за пояс Казановы, который как вьючное животное на крутой, влажной, скользкой крыше должен был одновременно тащить и толкать.
На коньке они уселись верхом, спинами к маленькому острову Сан Джорджо Маджоре, в двухстах шагах от них были купола собора святого Марка. Казанова попросил Бальби подождать, снял свой узел, и пошел вдоль конька только с пикой. Почти целый час он напрасно исследовал все крыши дворца; нигде нельзя было прикрепить веревку. Наконец он увидел люк на стороне канала. Он был так широк, что не мог быть тюремным, то есть выходил в дворцовые помещения, чьи двери конечно были открыты. Он был уверен, что служитель дворца, даже слуга семейства дожей, скорее способствует, чем обнаружит их побег, так сильно ненавидели венецианцы инквизицию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118