Милость трибунала беспримерна, господин. Он находит запрет писать и принимать посетителей жестоким: но всему свое время. Он не может ничего сделать, но о других мы не можем ничего утверждать».
На другой день пришел новый заключенный и отвесил Казанове глубокий поклон, вероятно из-за его бороды, которая уже была длиной в четыре дюйма; брить бороду было запрещено, но Казанова привык к этому, как привыкают ко всему. Временами он выпрашивал у Лоренцо ножницы, чтобы постричь ногти.
Новичок, около пятидесяти лет, высокий, сутулый, худой, с большим ртом, гнилыми зубами, маленькими серыми глазами под большими бровями, что придавало ему вид совы, с готовностью разделил с Казановой еду, но не сказал ни слова. Казанова тоже молчал. В конце концов новичок рассказал свою историю, все так делают. Сгуальдо Нобили (его акты тоже еще сохранились в Венеции) был сыном крестьянина, который выучился писать и читать, продал маленький дом и пару акров земли, оставленных ему отцом, и уехал в Венецию, где стал брать заклады и быстро многократно умножил свое состояние, особенно после того как он взял в заклад книгу, после того, как прочитал ее заглавие: «Мудрость»; это был Пьер Шаррон.
«Тут я увидел», рассказывал Сгуальдо Нобили, «какое это счастье уметь читать. Потому что эта книга, господин, которую вы вероятно не знаете, уравновешивает все книги мира, содержит все ценности знаний и освобождает от предрассудков, от веры в ад и других ужасов о смерти. Можно узнать путь к счастью и стать мудрее. Достаньте себе эту книгу и смейтесь над всеми дураками!»
Казанова узнал этого человека.
Столкнувшись с ростовщиком, Пьер Шаррон освободил его от последних угрызений совести. Через шесть лет у него было шесть тысяч цехинов. Казанова не следовало удивляться; в Венеции тогда было полно игроков, влюбленных бездельников и расточителей!
Казанова воспринимал это точно так же, как и мы. Он писал: «Избегайте человека, который читает только одну книгу».
1 января 1756 года Казанова получил новогодний подарок: спальный халат на лисьем меху, шелковое одеяло на вате и ножной мешок на медвежьем меху. Казанова страдал от холода, как ранее от жары. Секретарь велел ему сказать, что он может теперь каждый месяц по своему желанию тратить шесть цехинов, и может покупать все книги, какие хочет, и получать газету. Все это подарок господина Брагадино.
В первую секунду Казанова, тронутый благодарностью, простил своих подавителей и был близок к тому, чтобы отказаться от планов побега. Так легко несчастье унижает человека.
Лоренцо рассказал Казанове, что Брагадино пал на колени перед тремя инквизиторами и со слезами на глазах умолял об этой милости, если Казанова еще жив.
Как-то утром Казанова понял, каким хорошим оружием является задвижка от чердака. Он взял ее, спрятал под одеждой и унес в камеру, где пристроил в углу.
Эта работа была ему внове. Но ему нужно было оружие для защиты и для нападения. Почти в темноте он тер задвижку перед окном своим куском мрамора, держа его в левой руке. За восемь дней он отшлифовал восемь пирамидообразных скосов, которые сходились так, что образовывали настоящее острие; скосы были длиной в полтора дюйма. С острием задвижка превращалась в восьмигранный стилет, весьма тонкой выделки. Это была тяжелейшая работа с тех пор, как ее изобрели тираны Сицилии.
Правая рука Казановы стала столь натруженной, что он едва мог ею двигать. Суставы левой руки почти лишились кожи и образовали одну большую рану из-за многочисленных волдырей. Окончание своего труда стоило ему больших страданий. Он уже был горд своим оружием, хотя еще не знал, для чего оно может пригодиться. (Казанова всю жизнь хвастал своим побегом. Казаротти писал в одном из писем: «Мне кажется, он теперь не может даже пообедать без того, чтобы не положить кусок свинца из Венеции, как Агафокл, став королем, не мог забыть о своих горшках.»).
Его первой заботой было найти убежище для задвижки, чтобы ее не обнаружили при тщательном обыске. После многочисленных попыток он спрятал ее под сидением кресла. «Я был горд этим, я признаю. Но мое тщеславие шло не от успехов; ибо тогда удача играла большую роль, но особенно от того, что я смог устроить побег и имел мужество совершить его, несмотря на все неблагоприятные обстоятельства, которые в случае провала чрезвычайно ухудшили бы мою ситуацию и сделали бы невозможным освобождение».
После трех-четырех дней напряженных размышлений он решил сделать дыру в полу под кроватью. Он знал, что комната под его камерой, где он видел господина Кавалли, каждое утро открывается, и он надеялся с помощью веревки из простыней, которую он привяжет к ножке кровати, спуститься вниз, чтобы спрятаться за большим столом трибунала и как откроется дверь, убежать. Если сбир стоит на вахте, он уложит его своим стилетом. Но как мог он помешать тюремщикам убирать его камеру и обнаружить дыру и щепки? Кроме того, покусанный блохами, он требовал, чтобы ее убирали ежедневно.
Не найдя никакого основания, он тем не менее стал запрещать уборку. Через восемь дней Лоренцо спросил его о причине. Пыль заставляет его чудовищно кашлять и может довести до смерти, ответил Казанова.
Лоренцо обещал влажную уборку.
Это еще хуже; влажность приведет к чахотке. На целую неделю Казанова обрел покой. Потом Лоренцо приказал все прибрать, вынести кровать на чердак и зажечь свечу, чтобы можно было убраться получше. Казанова признается, что кровь застыла у него в жилах. На следующее утро он порезал себе палец, окровавил основательно платок и сказал Лоренцо, что от кашля у него разорвался сосуд в легких и ему нужен врач.
Доктор подтвердил разрыв сосуда и выписал рецепт. Казанова пожаловался на уборку, доктор также подтвердил опасения Казановы, как раз сейчас еще один молодой человек по той же причине лежит при смерти. Лоренцо обещал никогда не убирать. Сбиры поклялись убирать камеры только самых ненавистных заключенных.
Длинными зимними ночами Казанова проводил девять-десять часов во тьме; в туманные дни, которые зимой весьма часты в Венеции, было так тускло, что он не мог читать. Поэтому он решил поставить себе лампу. У него был горшок, где он делал яичницу-глазунью. Для салата он просил покупать оливковое масло. Фитиль сделал из хлопка, надерганного из стеганого одеяла. От сильной зубной боли он просил Лоренцо дать ему кремень, который днем лежал в уксусе. Стальная пряжка на его ремне служила кресалом. Так как врач прописал ему серную мазь от зуда, вызванного краснухой, он просил Лоренцо достать ему серы и серных нитей, масло для мази у него было. Теперь не хватало только трута. Он вспомнил, что велел портному положить на плечи нового костюма губку от пота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
На другой день пришел новый заключенный и отвесил Казанове глубокий поклон, вероятно из-за его бороды, которая уже была длиной в четыре дюйма; брить бороду было запрещено, но Казанова привык к этому, как привыкают ко всему. Временами он выпрашивал у Лоренцо ножницы, чтобы постричь ногти.
Новичок, около пятидесяти лет, высокий, сутулый, худой, с большим ртом, гнилыми зубами, маленькими серыми глазами под большими бровями, что придавало ему вид совы, с готовностью разделил с Казановой еду, но не сказал ни слова. Казанова тоже молчал. В конце концов новичок рассказал свою историю, все так делают. Сгуальдо Нобили (его акты тоже еще сохранились в Венеции) был сыном крестьянина, который выучился писать и читать, продал маленький дом и пару акров земли, оставленных ему отцом, и уехал в Венецию, где стал брать заклады и быстро многократно умножил свое состояние, особенно после того как он взял в заклад книгу, после того, как прочитал ее заглавие: «Мудрость»; это был Пьер Шаррон.
«Тут я увидел», рассказывал Сгуальдо Нобили, «какое это счастье уметь читать. Потому что эта книга, господин, которую вы вероятно не знаете, уравновешивает все книги мира, содержит все ценности знаний и освобождает от предрассудков, от веры в ад и других ужасов о смерти. Можно узнать путь к счастью и стать мудрее. Достаньте себе эту книгу и смейтесь над всеми дураками!»
Казанова узнал этого человека.
Столкнувшись с ростовщиком, Пьер Шаррон освободил его от последних угрызений совести. Через шесть лет у него было шесть тысяч цехинов. Казанова не следовало удивляться; в Венеции тогда было полно игроков, влюбленных бездельников и расточителей!
Казанова воспринимал это точно так же, как и мы. Он писал: «Избегайте человека, который читает только одну книгу».
1 января 1756 года Казанова получил новогодний подарок: спальный халат на лисьем меху, шелковое одеяло на вате и ножной мешок на медвежьем меху. Казанова страдал от холода, как ранее от жары. Секретарь велел ему сказать, что он может теперь каждый месяц по своему желанию тратить шесть цехинов, и может покупать все книги, какие хочет, и получать газету. Все это подарок господина Брагадино.
В первую секунду Казанова, тронутый благодарностью, простил своих подавителей и был близок к тому, чтобы отказаться от планов побега. Так легко несчастье унижает человека.
Лоренцо рассказал Казанове, что Брагадино пал на колени перед тремя инквизиторами и со слезами на глазах умолял об этой милости, если Казанова еще жив.
Как-то утром Казанова понял, каким хорошим оружием является задвижка от чердака. Он взял ее, спрятал под одеждой и унес в камеру, где пристроил в углу.
Эта работа была ему внове. Но ему нужно было оружие для защиты и для нападения. Почти в темноте он тер задвижку перед окном своим куском мрамора, держа его в левой руке. За восемь дней он отшлифовал восемь пирамидообразных скосов, которые сходились так, что образовывали настоящее острие; скосы были длиной в полтора дюйма. С острием задвижка превращалась в восьмигранный стилет, весьма тонкой выделки. Это была тяжелейшая работа с тех пор, как ее изобрели тираны Сицилии.
Правая рука Казановы стала столь натруженной, что он едва мог ею двигать. Суставы левой руки почти лишились кожи и образовали одну большую рану из-за многочисленных волдырей. Окончание своего труда стоило ему больших страданий. Он уже был горд своим оружием, хотя еще не знал, для чего оно может пригодиться. (Казанова всю жизнь хвастал своим побегом. Казаротти писал в одном из писем: «Мне кажется, он теперь не может даже пообедать без того, чтобы не положить кусок свинца из Венеции, как Агафокл, став королем, не мог забыть о своих горшках.»).
Его первой заботой было найти убежище для задвижки, чтобы ее не обнаружили при тщательном обыске. После многочисленных попыток он спрятал ее под сидением кресла. «Я был горд этим, я признаю. Но мое тщеславие шло не от успехов; ибо тогда удача играла большую роль, но особенно от того, что я смог устроить побег и имел мужество совершить его, несмотря на все неблагоприятные обстоятельства, которые в случае провала чрезвычайно ухудшили бы мою ситуацию и сделали бы невозможным освобождение».
После трех-четырех дней напряженных размышлений он решил сделать дыру в полу под кроватью. Он знал, что комната под его камерой, где он видел господина Кавалли, каждое утро открывается, и он надеялся с помощью веревки из простыней, которую он привяжет к ножке кровати, спуститься вниз, чтобы спрятаться за большим столом трибунала и как откроется дверь, убежать. Если сбир стоит на вахте, он уложит его своим стилетом. Но как мог он помешать тюремщикам убирать его камеру и обнаружить дыру и щепки? Кроме того, покусанный блохами, он требовал, чтобы ее убирали ежедневно.
Не найдя никакого основания, он тем не менее стал запрещать уборку. Через восемь дней Лоренцо спросил его о причине. Пыль заставляет его чудовищно кашлять и может довести до смерти, ответил Казанова.
Лоренцо обещал влажную уборку.
Это еще хуже; влажность приведет к чахотке. На целую неделю Казанова обрел покой. Потом Лоренцо приказал все прибрать, вынести кровать на чердак и зажечь свечу, чтобы можно было убраться получше. Казанова признается, что кровь застыла у него в жилах. На следующее утро он порезал себе палец, окровавил основательно платок и сказал Лоренцо, что от кашля у него разорвался сосуд в легких и ему нужен врач.
Доктор подтвердил разрыв сосуда и выписал рецепт. Казанова пожаловался на уборку, доктор также подтвердил опасения Казановы, как раз сейчас еще один молодой человек по той же причине лежит при смерти. Лоренцо обещал никогда не убирать. Сбиры поклялись убирать камеры только самых ненавистных заключенных.
Длинными зимними ночами Казанова проводил девять-десять часов во тьме; в туманные дни, которые зимой весьма часты в Венеции, было так тускло, что он не мог читать. Поэтому он решил поставить себе лампу. У него был горшок, где он делал яичницу-глазунью. Для салата он просил покупать оливковое масло. Фитиль сделал из хлопка, надерганного из стеганого одеяла. От сильной зубной боли он просил Лоренцо дать ему кремень, который днем лежал в уксусе. Стальная пряжка на его ремне служила кресалом. Так как врач прописал ему серную мазь от зуда, вызванного краснухой, он просил Лоренцо достать ему серы и серных нитей, масло для мази у него было. Теперь не хватало только трута. Он вспомнил, что велел портному положить на плечи нового костюма губку от пота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118