Особое место заняли стрельбы из лука, в которых принимают участие и девушки. Серебряную бляху — джамбу срезали у невесты с родового нагрудного украшения и подвесили на расстоянии двухсот шагов и принялись поочередно пускать стрелы в эту едва видимую мишень. Но, как нарочно, никто не мог попасть. Даже Джаныбек, славившийся на всю степь своей меткостью, несколько раз не попал в нее. Может быть, у него дрожала рука, потому что с самого утра не видал он Жахан-бике. И вдруг, в очередной раз приложившись к луку, услышал он ее имя.
— Жахан-бике…
— Жахан идет!
Он отпустил тетиву, и общий смех раздался вокруг. Стрела даже не долетела до дуба. И тогда подъехала на белом коне неизвестно откуда взявшаяся Жахан-бике. Он едва узнал ее, Совсем по-другому выглядела Жахан-бике. Ночью она была словно соткана из лунного света и казалась прозрачной. Тут же он увидел рослую, крепкую девушку-охотника — точно такую, как рисовали на стенах пещер его предки-саки.
— Уступите место Жахан-бике!
— Стреляй, Жахан, как всегда!
— Она и не целясь попадет в жаворонка!
Жахан-бике взяла у Джаныбека лук, слегка коснувшись пальцами его ладони. Да, почти не целясь, выпустила она стрелу из его лука, и пластинка с серебряным звоном ударилась о жесткую кору дерева и покатилась, отражая солнце…
А люди уже бежали к ней со всех сторон, воздевая руки.
— Тысячу лет живи, славный лучник Жахан!
— Это орлица!
— Славна казашка, родившая тебя!
— Честь нашу отстояла ты перед всей степью!
Люди сняли девушку с коня и, словно статую предка, понесли в круг гостей. Косы Жахан волочились по земле, а ресницы опустились, как тогда, у синего озера, еще раз пронзив сердце молодого султана Джаныбека.
* * *
А на следующий день он увидел, как объезжала она дикого коня. На громадного косматого зверя был похож конь, и кровавый огонь горел в его глазах. Но только девушка притянула его куруком и вскочила ему на спину, как конь успокоился и лишь косил глазом в сторону непонятного седока…
Они так и не сказали друг другу ни единого слова. Но по возвращении в Улытау Джаныбек послал к ней сватов и вскоре ввел ее в белую юрту в качестве третьей жены. Четырнадцать лет было ей тогда. Он по-хозяйски, как привык уже это делать с другими женами, намотал ее чудесные косы себе на руку и ласково коснулся ее тела. Она сидела, словно каменная.
— Я женился на тебе, потому что люблю тебя! — сказал он ей, и это было правдой.
Она покосилась на него и повела плечом:
— Почему же вы ни разу не говорили со мной об этом?.. Может быть, есть у меня свой Меджнун, как был когда-то у прекрасной Лейли!..
Кровь ударила ему в голову, и он закричал в гневе:
— Вот сейчас мы и проверим!
И вдруг он опустил руки. В полутьме юрты увидел, что она улыбается.
— Пища, которую лакала собака, делается несъедобной?!
С жесткой насмешкой сказала она ему слова пословицы, которую он чуть было не сказал ей сам. Принято было в степи возвращать с позором родителям порченую невесту. Но он уже знал, что так это или не так, а все равно он любит ее и не променяет на сто тысяч девственниц.
— Ну а если я чиста, как молоко моей матери… Если так, то выполните мое единственное желание?
— Выполню!
Он не сказал это, а выдохнул. Она посмотрела ему в глаза:
— Когда родится у меня сын, возьми в атеке ему джигита из нашего аула по имени Хасен!..
Но он уже не слушал ее. Как два черных озера были ее глаза, тоньше тростника стан, белее лебединых крыльев руки…
* * *
Первым, кого увидел хан Джаныбек, войдя в гигантскую спаренную юрту своей жены Жахан-бике, был постаревший уже джигит Хасен — атеке его сына Касыма. Хан вспомнил свои сомнения в отношении этого человека в первые дни своего супружества и внутренне усмехнулся. Он тогда не сразу понял, в чем дело. Уходя в чужой род, казахская девушка хочет видеть возле себя друга детства — одноплеменника, готового на все для нее. У каждой красивой девушки есть такой верный воздыхатель, который настолько беззаветно любит ее, что с радостью воспитывает ее детей от другого мужчины. Он приносит в жертву ей всю свою жизнь, довольствуясь тем, что каждый день видит ее. Нет на земле более преданного человека, и все относящееся к ней для него священно.
Так всегда было в степи, и девушки принимали эту великую жертву как должное.
Джаныбек прошел на свое место и улегся на бок, подмяв прохладные пуховые подушки, крытые плюшем. Спиной он оперся на сложенные горкой шелковые стеганые одеяла. Жахан-бике принесла ему кумыс в плоской чаше, налила из нее большую серебряную пиалу и села пониже мужа. Медленными плавными движениями оживляла она напиток, источавший аромат полыни и степных цветов. Бегали по стенам юрты солнечные блики от серебряного половника.
— Как вы спали, мой повелитель-хан?
Снова стрелы впились в его сердце. Нескрываемая ирония была в голосе Жахан-бике. Она-то уж, несомненно, знала, что ночь он провел в юрте красавицы Жанбике из семьи Акжол-бия. По мрачному виду атеке Хасена Джаныбек, едва войдя в юрту, понял, что здесь все известно. Честный Хасен отвернулся от него, потому что ревновал вместе со своей госпожой…
А хан Джаныбек действительно был виноват перед Жахан-бике. В прошлом году он взял себе седьмую жену — пятнадцатилетнюю Жанбике и, как водится, начал пропускать негласно установленные дни посещений других жен — всех, кроме Жахан-бике. Вчера впервые в положенный для Жахан-бике день он не пришел к ней…
— Говорят, Жанбике-токал хорошо стелет постель, — тихо сказала Жахан, продолжая переливать кумыс. — У нее перины мягче, чем у нас, бедных. Ничего не поделаешь!..
И она притворно вздохнула. Вслед за ней вздохнул и Джаныбек. Он подумал, что все же куда легче сплотить в единое ханство двадцать восемь беспокойных казахских родов, чем образовать дружную семью из семерых жен. Скандал, который могла в любой, самый неудобный момент поднять одна из них, равнялся скандалу в целом жузе. Только одна его жена, никогда не участвовала в семейных склоках, и это была Жахан. Неужели и ее не миновала эта болезнь?..
Хан Джаныбек завозился на подушках и попытался перевести разговор в другое русло.
— Вели-ка позвать Касыма! — сказал он.
Жахан лукаво улыбнулась, посмотрела ему в глаза:
— Вместе с нашим Хасеном?
Она так произнесла это слово «нашим», что хан чуть было не подскочил на своем мягком ложе. Ему показалось на миг, что обнаженное сердце его царапнула кошка.
— Да… да, вели его тоже позвать… Но ведь он только что был здесь…
— Неужели ты заметил его, мой повелитель-хан?
От такой наглости Джаныбек даже открыл рот.
— Он же только сейчас был здесь! — повысил он голос.
— А я что-то не заметила!
С притворным равнодушием сказала это Жахан-бике и пошла к двери своей особенной походкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— Жахан-бике…
— Жахан идет!
Он отпустил тетиву, и общий смех раздался вокруг. Стрела даже не долетела до дуба. И тогда подъехала на белом коне неизвестно откуда взявшаяся Жахан-бике. Он едва узнал ее, Совсем по-другому выглядела Жахан-бике. Ночью она была словно соткана из лунного света и казалась прозрачной. Тут же он увидел рослую, крепкую девушку-охотника — точно такую, как рисовали на стенах пещер его предки-саки.
— Уступите место Жахан-бике!
— Стреляй, Жахан, как всегда!
— Она и не целясь попадет в жаворонка!
Жахан-бике взяла у Джаныбека лук, слегка коснувшись пальцами его ладони. Да, почти не целясь, выпустила она стрелу из его лука, и пластинка с серебряным звоном ударилась о жесткую кору дерева и покатилась, отражая солнце…
А люди уже бежали к ней со всех сторон, воздевая руки.
— Тысячу лет живи, славный лучник Жахан!
— Это орлица!
— Славна казашка, родившая тебя!
— Честь нашу отстояла ты перед всей степью!
Люди сняли девушку с коня и, словно статую предка, понесли в круг гостей. Косы Жахан волочились по земле, а ресницы опустились, как тогда, у синего озера, еще раз пронзив сердце молодого султана Джаныбека.
* * *
А на следующий день он увидел, как объезжала она дикого коня. На громадного косматого зверя был похож конь, и кровавый огонь горел в его глазах. Но только девушка притянула его куруком и вскочила ему на спину, как конь успокоился и лишь косил глазом в сторону непонятного седока…
Они так и не сказали друг другу ни единого слова. Но по возвращении в Улытау Джаныбек послал к ней сватов и вскоре ввел ее в белую юрту в качестве третьей жены. Четырнадцать лет было ей тогда. Он по-хозяйски, как привык уже это делать с другими женами, намотал ее чудесные косы себе на руку и ласково коснулся ее тела. Она сидела, словно каменная.
— Я женился на тебе, потому что люблю тебя! — сказал он ей, и это было правдой.
Она покосилась на него и повела плечом:
— Почему же вы ни разу не говорили со мной об этом?.. Может быть, есть у меня свой Меджнун, как был когда-то у прекрасной Лейли!..
Кровь ударила ему в голову, и он закричал в гневе:
— Вот сейчас мы и проверим!
И вдруг он опустил руки. В полутьме юрты увидел, что она улыбается.
— Пища, которую лакала собака, делается несъедобной?!
С жесткой насмешкой сказала она ему слова пословицы, которую он чуть было не сказал ей сам. Принято было в степи возвращать с позором родителям порченую невесту. Но он уже знал, что так это или не так, а все равно он любит ее и не променяет на сто тысяч девственниц.
— Ну а если я чиста, как молоко моей матери… Если так, то выполните мое единственное желание?
— Выполню!
Он не сказал это, а выдохнул. Она посмотрела ему в глаза:
— Когда родится у меня сын, возьми в атеке ему джигита из нашего аула по имени Хасен!..
Но он уже не слушал ее. Как два черных озера были ее глаза, тоньше тростника стан, белее лебединых крыльев руки…
* * *
Первым, кого увидел хан Джаныбек, войдя в гигантскую спаренную юрту своей жены Жахан-бике, был постаревший уже джигит Хасен — атеке его сына Касыма. Хан вспомнил свои сомнения в отношении этого человека в первые дни своего супружества и внутренне усмехнулся. Он тогда не сразу понял, в чем дело. Уходя в чужой род, казахская девушка хочет видеть возле себя друга детства — одноплеменника, готового на все для нее. У каждой красивой девушки есть такой верный воздыхатель, который настолько беззаветно любит ее, что с радостью воспитывает ее детей от другого мужчины. Он приносит в жертву ей всю свою жизнь, довольствуясь тем, что каждый день видит ее. Нет на земле более преданного человека, и все относящееся к ней для него священно.
Так всегда было в степи, и девушки принимали эту великую жертву как должное.
Джаныбек прошел на свое место и улегся на бок, подмяв прохладные пуховые подушки, крытые плюшем. Спиной он оперся на сложенные горкой шелковые стеганые одеяла. Жахан-бике принесла ему кумыс в плоской чаше, налила из нее большую серебряную пиалу и села пониже мужа. Медленными плавными движениями оживляла она напиток, источавший аромат полыни и степных цветов. Бегали по стенам юрты солнечные блики от серебряного половника.
— Как вы спали, мой повелитель-хан?
Снова стрелы впились в его сердце. Нескрываемая ирония была в голосе Жахан-бике. Она-то уж, несомненно, знала, что ночь он провел в юрте красавицы Жанбике из семьи Акжол-бия. По мрачному виду атеке Хасена Джаныбек, едва войдя в юрту, понял, что здесь все известно. Честный Хасен отвернулся от него, потому что ревновал вместе со своей госпожой…
А хан Джаныбек действительно был виноват перед Жахан-бике. В прошлом году он взял себе седьмую жену — пятнадцатилетнюю Жанбике и, как водится, начал пропускать негласно установленные дни посещений других жен — всех, кроме Жахан-бике. Вчера впервые в положенный для Жахан-бике день он не пришел к ней…
— Говорят, Жанбике-токал хорошо стелет постель, — тихо сказала Жахан, продолжая переливать кумыс. — У нее перины мягче, чем у нас, бедных. Ничего не поделаешь!..
И она притворно вздохнула. Вслед за ней вздохнул и Джаныбек. Он подумал, что все же куда легче сплотить в единое ханство двадцать восемь беспокойных казахских родов, чем образовать дружную семью из семерых жен. Скандал, который могла в любой, самый неудобный момент поднять одна из них, равнялся скандалу в целом жузе. Только одна его жена, никогда не участвовала в семейных склоках, и это была Жахан. Неужели и ее не миновала эта болезнь?..
Хан Джаныбек завозился на подушках и попытался перевести разговор в другое русло.
— Вели-ка позвать Касыма! — сказал он.
Жахан лукаво улыбнулась, посмотрела ему в глаза:
— Вместе с нашим Хасеном?
Она так произнесла это слово «нашим», что хан чуть было не подскочил на своем мягком ложе. Ему показалось на миг, что обнаженное сердце его царапнула кошка.
— Да… да, вели его тоже позвать… Но ведь он только что был здесь…
— Неужели ты заметил его, мой повелитель-хан?
От такой наглости Джаныбек даже открыл рот.
— Он же только сейчас был здесь! — повысил он голос.
— А я что-то не заметила!
С притворным равнодушием сказала это Жахан-бике и пошла к двери своей особенной походкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85