Рука его шутливо тянется к молнии на спине ее красного платья, молния расстегивается, и море красного шелка расступается, обнажая белоснежную твердыню суши, которая вот-вот будет завоевана и покорена. Нет, что за банальщина, а кроме того, он, похоже, из тех мужчин, которые, прежде чем лечь в постель, аккуратно складывают и развешивают свою одежду. Представить дальнейшее ей было трудно — на экране воображения начинали мелькать помехи. Настораживало и другое — в мужчине этом не чувствовалось сексуальности, по крайней мере в его отношении к ней. Это могло быть следствием перенесенных им страданий — словно все жизненные соки в нем вылились слезами. Но почему так случилось — теперь не важно. Так или иначе, в нем ощущалась лишь чувствительность, назойливая и липкая, как след семенной жидкости онаниста. Женщина на фотографиях тут исключалась бы также.
— Это все вы снимали? — спросила она, чтобы отвлечься от преследующей ее картины.
Он кивнул.
— Вы профессионально этим занимаетесь? Он пожал плечами.
— Иногда. А больше для удовольствия.
— Вы и теперь еще работаете?
— Да, конечно, — сказал он. — У меня множество дел.
Было ясно, что он ее не понял, но она ничего ему не сказала. В комнате все еще витал, разделяя их, призрак этой женщины.
— Она очень фотогенична. Сколько лет ей было, когда она умерла?
— Тридцать шесть. А эти фотографии я снимал незадолго до ее смерти.
У вас и другие ее фотографии есть?
Да.
— И много?
Он пожал плечами, словно затрудняясь ответить.
— Вы их храните вот как эти, развешанными в других комнатах?
Он кивнул. Не в тех ли они комнатах, за закрытыми дверями? Дом, превращенный в музей. Неудивительно, что ему так трудно забыть ее.
— Вы хороший фотограф. — Она помолчала. — Но вам, должно быть, мучительно постоянно видеть перед собой ее лицо.
Он не сразу нашелся с ответом.
— Было бы хуже его не видеть. Ну что на это скажешь?
— А можно мне и другие ее фотографии посмотреть? — Вопрос повис в воздухе. Вопреки бедственному своему положению, он был не из тех, кого можно торопить.
— Ну, может, как-нибудь в другой раз. Завтра и послезавтра, подумала она. Другого времени у тебя не будет, помнишь? Так вот чем они, возможно, займутся в оставшееся время. Станут ворошить прошлое, болтая по-английски и любуясь фотографиями покойной.
Они помолчали в неожиданно воцарившейся в комнате атмосфере спокойствия, умиротворения. При свете свечей он выглядел лучше — казалось, он почти расслабился, сбросил груз напряжения. Она сделала еще глоток вина. Даже после выпитого полбокала вино начинало чувствоваться — ударяло в голову, бурлило в животе. Одна из свечей у противоположной стены мигала, задуваемая сквозняком из щели в окне. Может быть, и здесь окно открывается, как и у нее в комнате, лишь чуть-чуть? Не важно! Все равно она выберется отсюда, очутится в глухом безлюдном месте без денег и паспорта. Но не сегодня, подумала она. Сегодня я слишком устала, и ему надо дать расслабиться, почувствовать себя увереннее со мной, а мне надо выспаться одной.
Ей вспомнилась комната наверху, вспомнились замок на двери и то, что никакой стул ей не поможет, если он вздумает войти. Но пока что он этого не сделал, хотя возможностей у него было предостаточно. Она опять представила себе, как складывает он свою одежду. Но может быть, не все педанты педантичны так же и в сексе? Может быть, педант он лишь в работе с фотокамерой. Она представила себе, сколько раз он щелкал свою умершую супругу. Эту Паолу, сколько часов проводил он, поглаживая ее лицо, касаясь пальцами ее тела, щупая ее изображения в проявочной ванночке.
Конечно, вот откуда этот запах. Теперь она это поняла. Это был запах темной комнаты, где он проявлял фотографии, затхлый, душный запах, запах химикатов — проявителей, фиксажей. Он все еще не оставил этого времяпрепровождения, превращая негативы в ее портреты. Но если есть у него возможность бесконечно, вновь и вновь воскрешать жену, зачем понадобилось ему общество ее слабого подобия? Опять-таки несообразность, очередная нелепость, бессмыслица. Слишком много вокруг нелепостей. И опять она ощутила страх. Она поставила бокал на пол.
— Мне хочется подняться наверх. Я не очень хорошо себя чувствую. От вина немножко замутило. — Он не сразу ответил, словно взвешивал ее слова, определяя, что важнее — ее нездоровье или условия их договора. Показалось ли ей это или на самом деле, в комнату опять вползла напряженность, вползла, пролилась, затопила все, словно кто-то отвернул кран. — Думаю, это последствия отравления сказываются. Завтра все пройдет, — осторожно проговорила она.
— Конечно. — Он встал. — Я понимаю. Я провожу вас наверх. О, совсем забыл, сперва я должен сделать вам один подарок.
Наклонившись, он сунул руку под большую диванную подушку и вытащил оттуда маленький сверток в серебряной бумаге.
Она опасливо взяла его в руки.
— Разверните его. Это поможет вам заснуть. Она вдруг испугалась, что подарок окажется неприличным — какой-нибудь интимный предмет из их прошлого, которое ей теперь предстоит с ними разделить. Вспомнился лак для ногтей и гардероб с чистыми, отутюженными нарядами. Господи, только бы не белье, подумала она.
— Разверните. Пожалуйста.
Она осторожно надорвала клейкую ленту и стала разворачивать бумагу. Под мягкой прокладкой внизу пальцы нащупали острое ребро какого-то предмета. Прикосновение что-то напомнило, включив механизм памяти, и внезапно она поняла. Она быстро разорвала остатки прокладки, и на колени ей вывалилась деревянная лошадка Лили — лошадка лежала боком, задрав вверх переднюю ногу.
— Видите, — сказал он. — Теперь вы поверите тому, что я сказал. Через несколько дней вы будете дома и сможете вручить это дочери. Как будто вы сами это для нее купили.
Ей перехватило горло. Поглаживая прохладные бока лошади, она вновь перенеслась в ту лавку, увидела себя прежней — женщиной, посвятившей себя ребенку, но мечтающей как-то встряхнуться, чтобы доказать себе, что не все потеряно и она такая же,-как раньше. Может быть, это и привлекло его к ней, исходивший от нее аромат беспокойства и внутреннего смятения? Ведь сколько в мире бледнолицых брюнеток. Он мог бы набирать их пачками.
Как говорили они с Эстеллой, когда жизнь била их по мордам? Дело не в картах, что тебе выпали, а в том, умеешь ли ты играть. Долгие годы она воображала, что главной, определяющей игрой в ее жизни является Крис, потом место его заняла Лили — с ее помощью сохранялся некий основной баланс счастья и невзгод. Теперь с ужасающей ясностью она поняла, что все прежнее было лишь разминкой, а главная игра — вот она, главная, решающая игра происходит сейчас.
— Благодарю вас, — произнесла она почти шепотом и улыбнулась — не потому, что так уж поверила его словам, но потому, что в это мгновение она действительно ощутила благодарность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
— Это все вы снимали? — спросила она, чтобы отвлечься от преследующей ее картины.
Он кивнул.
— Вы профессионально этим занимаетесь? Он пожал плечами.
— Иногда. А больше для удовольствия.
— Вы и теперь еще работаете?
— Да, конечно, — сказал он. — У меня множество дел.
Было ясно, что он ее не понял, но она ничего ему не сказала. В комнате все еще витал, разделяя их, призрак этой женщины.
— Она очень фотогенична. Сколько лет ей было, когда она умерла?
— Тридцать шесть. А эти фотографии я снимал незадолго до ее смерти.
У вас и другие ее фотографии есть?
Да.
— И много?
Он пожал плечами, словно затрудняясь ответить.
— Вы их храните вот как эти, развешанными в других комнатах?
Он кивнул. Не в тех ли они комнатах, за закрытыми дверями? Дом, превращенный в музей. Неудивительно, что ему так трудно забыть ее.
— Вы хороший фотограф. — Она помолчала. — Но вам, должно быть, мучительно постоянно видеть перед собой ее лицо.
Он не сразу нашелся с ответом.
— Было бы хуже его не видеть. Ну что на это скажешь?
— А можно мне и другие ее фотографии посмотреть? — Вопрос повис в воздухе. Вопреки бедственному своему положению, он был не из тех, кого можно торопить.
— Ну, может, как-нибудь в другой раз. Завтра и послезавтра, подумала она. Другого времени у тебя не будет, помнишь? Так вот чем они, возможно, займутся в оставшееся время. Станут ворошить прошлое, болтая по-английски и любуясь фотографиями покойной.
Они помолчали в неожиданно воцарившейся в комнате атмосфере спокойствия, умиротворения. При свете свечей он выглядел лучше — казалось, он почти расслабился, сбросил груз напряжения. Она сделала еще глоток вина. Даже после выпитого полбокала вино начинало чувствоваться — ударяло в голову, бурлило в животе. Одна из свечей у противоположной стены мигала, задуваемая сквозняком из щели в окне. Может быть, и здесь окно открывается, как и у нее в комнате, лишь чуть-чуть? Не важно! Все равно она выберется отсюда, очутится в глухом безлюдном месте без денег и паспорта. Но не сегодня, подумала она. Сегодня я слишком устала, и ему надо дать расслабиться, почувствовать себя увереннее со мной, а мне надо выспаться одной.
Ей вспомнилась комната наверху, вспомнились замок на двери и то, что никакой стул ей не поможет, если он вздумает войти. Но пока что он этого не сделал, хотя возможностей у него было предостаточно. Она опять представила себе, как складывает он свою одежду. Но может быть, не все педанты педантичны так же и в сексе? Может быть, педант он лишь в работе с фотокамерой. Она представила себе, сколько раз он щелкал свою умершую супругу. Эту Паолу, сколько часов проводил он, поглаживая ее лицо, касаясь пальцами ее тела, щупая ее изображения в проявочной ванночке.
Конечно, вот откуда этот запах. Теперь она это поняла. Это был запах темной комнаты, где он проявлял фотографии, затхлый, душный запах, запах химикатов — проявителей, фиксажей. Он все еще не оставил этого времяпрепровождения, превращая негативы в ее портреты. Но если есть у него возможность бесконечно, вновь и вновь воскрешать жену, зачем понадобилось ему общество ее слабого подобия? Опять-таки несообразность, очередная нелепость, бессмыслица. Слишком много вокруг нелепостей. И опять она ощутила страх. Она поставила бокал на пол.
— Мне хочется подняться наверх. Я не очень хорошо себя чувствую. От вина немножко замутило. — Он не сразу ответил, словно взвешивал ее слова, определяя, что важнее — ее нездоровье или условия их договора. Показалось ли ей это или на самом деле, в комнату опять вползла напряженность, вползла, пролилась, затопила все, словно кто-то отвернул кран. — Думаю, это последствия отравления сказываются. Завтра все пройдет, — осторожно проговорила она.
— Конечно. — Он встал. — Я понимаю. Я провожу вас наверх. О, совсем забыл, сперва я должен сделать вам один подарок.
Наклонившись, он сунул руку под большую диванную подушку и вытащил оттуда маленький сверток в серебряной бумаге.
Она опасливо взяла его в руки.
— Разверните его. Это поможет вам заснуть. Она вдруг испугалась, что подарок окажется неприличным — какой-нибудь интимный предмет из их прошлого, которое ей теперь предстоит с ними разделить. Вспомнился лак для ногтей и гардероб с чистыми, отутюженными нарядами. Господи, только бы не белье, подумала она.
— Разверните. Пожалуйста.
Она осторожно надорвала клейкую ленту и стала разворачивать бумагу. Под мягкой прокладкой внизу пальцы нащупали острое ребро какого-то предмета. Прикосновение что-то напомнило, включив механизм памяти, и внезапно она поняла. Она быстро разорвала остатки прокладки, и на колени ей вывалилась деревянная лошадка Лили — лошадка лежала боком, задрав вверх переднюю ногу.
— Видите, — сказал он. — Теперь вы поверите тому, что я сказал. Через несколько дней вы будете дома и сможете вручить это дочери. Как будто вы сами это для нее купили.
Ей перехватило горло. Поглаживая прохладные бока лошади, она вновь перенеслась в ту лавку, увидела себя прежней — женщиной, посвятившей себя ребенку, но мечтающей как-то встряхнуться, чтобы доказать себе, что не все потеряно и она такая же,-как раньше. Может быть, это и привлекло его к ней, исходивший от нее аромат беспокойства и внутреннего смятения? Ведь сколько в мире бледнолицых брюнеток. Он мог бы набирать их пачками.
Как говорили они с Эстеллой, когда жизнь била их по мордам? Дело не в картах, что тебе выпали, а в том, умеешь ли ты играть. Долгие годы она воображала, что главной, определяющей игрой в ее жизни является Крис, потом место его заняла Лили — с ее помощью сохранялся некий основной баланс счастья и невзгод. Теперь с ужасающей ясностью она поняла, что все прежнее было лишь разминкой, а главная игра — вот она, главная, решающая игра происходит сейчас.
— Благодарю вас, — произнесла она почти шепотом и улыбнулась — не потому, что так уж поверила его словам, но потому, что в это мгновение она действительно ощутила благодарность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79