Судьбою ты заброшен в эти дали.
Она одна виновница тому,
Что ты увидел и увидишь дале.

И стало быть ты понял что во тьму
К Цирцее ты закинут волей рока.
Твой рок — противник счастью твоему.

С тобою поступает он жестоко.
Но да уйдут сомнения твои.
Да будет мысль ясна и зорко око.

Все жалобы и стоны затаи.
От звездного не отвращайся лика.
То всходят, то заходят звезд рои.

То так, то сяк. Сменяет клику клика.
То день, то ночь, то холода, то зной.
Все движется от мала до велика.

То миром занятые, то войной,
Народы двери раскрывают настежь,
А после вал возводят крепостной.

Но избежать того не в вашей власти ж.
Вот почему ты страждешь и теперь
И муками себе рассудок застишь.

Вот почему твоя судьба, как зверь,
Пока лютует. Не перечь ей даром.
И обольщениям пустым не верь.

Она лютует в ослепленье яром.
Покамест не ушла ее пора.
Но будет все ж конец слезам и карам.

Настанет час, и сменятся ветра.
Ночь кончится, и день начнется снова.
И завтра будет лучше, чем вчера.

И для тебя оно на все готово.
И посмеешься ты тогда до слез
Над злоключеньями пережитого.

И ты его представишь как курьез,
И, руки в боки перед другом стоя,
Расскажешь о несчастьях невсерьез.

Но, прежде чем разыгрывать героя
И упиваться жизнью, надлежит
Принять тебе обличие иное.

Среди людей нечеловечий вид
Храня, от них тебе увидеть надо
Немало унижений и обид.

А потому я ныне в это стадо
Тебя приму и у лесных дорог
Пасти тебя премного буду рада.

Для человека повелитель — рок,
И для героя, и для шалопая.
Бывает он то милостив, то строг.

И вот он к нам тебя привел, желая
Тебе уроки днесь преподнести,
Курс хрюканья, и блеянья, и лая.

А потому отныне не грусти,
Но до конца будь мужественным, ибо
За все, что ныне терпишь на пути,

Судьбе однажды скажешь ты спасибо».

Покамест мне рассказывала донна,
Сидел я, притулившись у огня,
Обескураженно и огорченно.

Потом ответил: «Небо не кляня,
Смиряюсь я с судьбиною убогой
И принимаю все, что ждет меня.

Но все ж, надежда, хоть чуток растрогай
И сладкими виденьями насыть.
Пошел бы к благу я любой дорогой.

И да прядут богини Парки нить
Моей судьбы, как и пряли дотоле.
Как пожелают, так тому и быть.

И вдруг прошли мучения и боли:
Ко мне прижалась дева и в уста
Поцеловала раз, и два, и боле…

«Сие, — она сказала, — неспроста.
Но в будущем опишутся поэтом
Твои хождения и маета.

Однако ж полно говорить об этом.
Ведь я уйду, едва отступит ночь,
Пасти зверей, тебе ж, по всем приметам,

Усталости и сна не превозмочь.
А заодно и закусить не худо.
Что ж, я тебя попотчевать не прочь».

И все взялось, неведомо откуда.
Уж крепкий стол придвинут к очагу.
А на столе и скатерть, и посуда.

И я отведать наконец могу
Изысканных курятин, и белужин,
И хлеба, и салата, и рагу.

Я сел за стол, нимало не сконфужен.
И с девою, но более один
Я уничтожил и вкуснейший ужин,

И золотистого вина кувшин.
В такую ночь могу до самой зори
Вкушать нектары солнечных долин.

«Утешимся. Разумный помнит: горе
С благополучьем ходит заодно.
Днесь — хорошо, да что-то будет вскоре?

Но горе и на пользу нам дано.
Как снадобьем, порой им кровь согрета.
Но пить его не стоит, как вино.

Останемся же вместе до рассвета,
Пока не позвала меня заря
Пасти бесчисленное стадо это».

И, словом, утешались мы не зря,
Вино вкушая, поцелуи множа
И о приятном всяком говоря.

А после возлегла она на ложе,
Одежды сняв. И я меж простыней,
Как благоверный, растянулся тоже.

О Музы! Вы опишете живей!
А сей невзрачный, заурядный слог — он
Не скажет о возлюбленной моей.

Красавицы пышноволосой локон,
Отбившись от товарищей своих,
Казался светом солнечным из окон.

И был так нежен, и глубок, и тих
Огонь очей, и сами очи сини,
Что умолкает и тускнеет стих.

А я не забываю и поныне,
Задумавшись и грезя наяву,
О безупречном профиле богини.

И оттеняющие синеву
Пушистые ресницы днем и ночью
Я буду прославлять, пока живу,

И не умерю болтовню сорочью!
А носик милой! Так прекрасен! Ох,
Прекраснее не увидать воочию!

А ротик! И у многих он не плох,
Но отрицать попробуй-ка, посмей-ка:
Сей — сотворил собственноручно Бог!

И язычок, как розовая змейка
Меж совершенных зубок-жемчугов,
Как патока, поблескивает клейко.

А ветерок дыхания таков,
Что мнится — словно луговые дали,
Благоуханьем полнится альков.

А подбородок, шейха и так дале...
Забыли б вы все прелести менад,
Когда бы эту прелесть увидали!

Рассказывать ли далее подряд
Ведь искренности публика не рада.
И не за ложь, за истину бранят.

Вестимо, откровенничать не надо,
Я в сем удостоверился давно,
Однако ж откровенье мне — услада.

А красота как доброе вино.
О тонкий стан, о шелковая кожа!
Подумаешь — и на душе хмельно.

Но, рядышком с красавицею лежа,
Не видел я подруги ниже плеч,
Боясь отбросить одеяло с ложа.

То холодел я, то горел, как печь,
Но не касался до прекрасной, в страхе
Напасти снова на себя навлечь.

Ронял я, изнывая, охи-ахи,
Но не решался перейти предел
И был, как злоумышленник на плахе.

Лежал и шевелиться я не смел,
Как будто то не ложе, но могила.
И сам от страха был мертвецки бел.

Картина эта деву рассмешила
И молвила она: «Велик твой страх.
Иль, может, я — великая страшила?

Ты поначалу мчал на всех парах.
Иль из другого ты, быть может, теста?
Почто остановился и зачах?

Ты в это Богом проклятое место
За мной пришел, как в старину герой,
Летевший к Гере в Абидос из Сеста.

А вот теперь, как тяжелобольной,
Лежишь под одеялом, холодея.
Придвинься ближе и лицо открой».

Я прижимаюсь сиротливо к краю
И на подругу резвую свою
Сперва еще с опаскою взираю,

Затем, покамест так же на краю,
Оборотиться к деве я рискую —
И вот уже немного привстаю.

И придвигаюсь наконец вплотную.
И к вожделенному исподтишка
Протягиваю руку ледяную.

Едва ж коснулась красоты рука
Тотчас почувствовал я: прелесть эта,
Как никогда, желанна и сладка!

И, новым ощущеньем обогрета,
Былое обрела душа моя
Достоинство и мужа, и поэта.

И, своего восторга не тая,
Я снова целовал ее и снова.
«Благословенны темные края, —

И больше не было меж нами фраз.
Исчезло все в чарующем тумане.
Все огорчения забылись враз.

И наслаждений не было желанней
И поцелуев жарче. Наконец
Настал черед последних содроганий.

И я на ложе рухнул, как мертвец.

На смену ночи приходило утро,
И звезды погасившая заря
Небесные оттенки перламутра

Уж покрывала цветом янтаря.
Глаза раскрыла милая наяда
И поднялась со вздохом, говоря:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186