Я не в силах забыть тебя. Прошло уже столько времени, но, увы, сердце мне не подвластно. О, если бы встретиться вновь сегодня ночью и забыть страдания разлуки!»
Я ответила:
Верно, ведомо вам,
что живу я, обет не исполнив,
и поныне в миру -
лишь о том скорблю и печалюсь,
год за годом сетую горько…
Вечером, когда час Петуха был уже на исходе и я собралась было прилечь отдохнуть, государь неожиданно посетил меня.
— Я еду кататься на лодке. Поедем с нами! — сказал он. У меня вовсе не было настроения для подобных забав, и я не двигалась с места, но государь настаивал. — Переодеваться не надо, это платье сойдет… — сказал он, помогая мне потуже завязать пояс моих хакама.
Я. удивилась: с каких пор он вновь стал так нежен и внимателен ко мне? Однако едва ли минутный порыв мог искупить страдания, что довелось мне испытать за два года. И все же, понимая, что дальше противиться не пристало, я утерла слезы и последовала за государем. Уже смеркалось, когда мы сели в лодку и отчалили от Рыбачьего павильона.
Сперва в лодку взошел наследный принц с дамами — госпожой Дайнагон, госпожой Уэмон-но-ками, госпожой Ко-но-Найси. Все они были в полном парадном одеяний. Оба прежних государя сели в маленькую лодку, и я в своем незамысловатом наряде — трехслойном косодэ и всего лишь в одном верхнем одеянии и парадной накидке — последовала за ними, но затем принц пригласил меня в свою лодку, и я не посмела отказаться. В лодки погрузили музыкальные инструменты. Вскоре к нам присоединилось еще несколько маленьких лодок с придворными. Дайнагон Кадзанъин играл на флейте, наследный принц на лютне, госпожа Уэмон-но-ками — на цитре, еще двое вельмож отбивали такт на большом и малом барабанах. Исполнялись те же пьесы, что мы слышали днем в павильоне Мёон-до, а потом еще «Синие волны морские», «Бамбуковая роща» и «За гранью небес». Некоторые мелодии повторялись многократно — так они были хороши. Господин Канэюки продекламировал китайские стихи: «Кто тот умелец, кто вырезал формы этих причудливых гор вокруг?…», а государи Камэяма и Го-Фукакуса продолжили: «О, как изменчив их облик…» Так прекрасно звучали в лад их голоса, что даже духи вод, должно быть, внимали в немом восторге.
Когда лодки отплыли достаточно далеко от Рыбачьего павильона, взорам открылось ни с чем не сравнимое зрелище: мшистые ветви столетних сосен, переплетаясь в вышине, живописно свисали над гладью дворцового пруда. Казалось, будто мы вышли в открытое море и плывем по безбрежной равнине вод. «Словно две тысячи ри [99] за кормой…» — переговаривались вельможи, а государь Камэяма сложил первые строки стихотворения-цепочки:
Будто меж облаков,
летит по волнам белопенным,
вдаль стремится ладья…
— Ты поклялась больше никогда не брать в руки музыкальных инструментов и, конечно, ни за что не коснешься струн, — обратился он ко мне, — но, надеюсь, твой обет не помешает тебе слагать стихи…
Мне очень не хотелось участвовать в сочинении стихов-цепочек, но все же я добавила две завершающие строки:
беспределен, как даль морская,
век преславного государя!
Вельможа Санэканэ продолжил:
Древних в том превзойдя,
воздаем мы усердно и щедро
государю хвалу…
Томосаки закончил:
не померкнет слава вовеки,
божьим промыслом осиянна!
Наследный принц подхватил:
Пусть гряда за грядой,
к девяноста стремясь, набегают
волны славных годов -
Государь Камэяма:
хоть от века столь многотруден
скорбный путь наш в земной юдоли!…
Я продолжила:
В сердце скорбь затаив,
дано нам терпеть злоключенья
и обиды копить…
— Знаю, знаю, какую боль ты затаила в сердце, — сказал государь и закончил стихотворение:
проливая горькие слезы
в час предутренний под луною…
— В этом упоминании о рассветном месяце есть какой-то особый смысл? — поинтересовался государь Камэяма.
Меж тем совсем стемнело. Прекрасно и увлекательно было наблюдать, как дворцовые смотрители разжигают там и сям костры на берегу, чтобы направить лодки к берегу. Наконец мы пристали у Рыбачьего павильона и все вышли на берег, хотя были, пожалуй, не прочь покататься еще. Казалось бы, люди должны были понимать, как грустно на сердце у меня, влачащей такие безрадостные, горькие дни, но никто не обратился ко мне со словами участия и привета — наверное оттого, что дворцовый пруд совсем не походил на Небесную реку, на берегах которой встречались влюбленные звезды…
На следующий день всеобщее внимание привлек военачальник Киёнага из свиты принца. Его синий с красноватым отливом кафтан на голубом исподе был сплошь покрыт вышивкой, изображавшей сосновые ветви, увитые гроздьями глициний. Такой наряд, равно как и подобающая манера держаться, вызвали всеобщее одобрение. Только было отправили его посланцем ко двору императора, как, разминувшись с ним, из дворца к наследнику прибыл от имени императора посол Тадаё Тайра. Я слышала, что на этот раз госпожа Омияин преподнесла императору лютню, а наследнику — японскую цитру. Состоялась также раздача наград и званий. Государь пожаловал Тосисаде Фудзивара старший четвертый ранг второй степени, а наследник пожаловал Корэскэ Тайра старший пятый ранг второй степени. Вельможа Санэканэ Сайондзи уступил полученную в награду лютню офицеру дворцовой стражи Тамэмити, кроме того, этому Тамэмити был пожалован младший четвертый ранг первой степени. Было много и других наград, все и не перечислить.
После отъезда наследника все кругом погрузилось в тишину. Государь собрался посетить усадьбу вельможи Санэканэ Сайондзи, несколько раз приглашали и меня, но я отказалась, ибо понимала, что, куда бы ни ехать, моя печальная участь всегда будет со мной, и на сердце у меня было горько.
Свиток четвертый
Я покинула столицу в конце второй луны, на заре, когда в небе еще светился бледный рассветный месяц. Робость невольно закралась в сердце, и слезы увлажнили рукав, казалось, месяц тоже плачет вместе со мной; ибо так уж повелось в нашем мире, что, покидая дом свой, никто не знает, суждено ли вновь вернуться под родной кров…
Вот и Застава Встреч, Аусака [100]. Ни следа не осталось от хижины Сэмимару [101], некогда обитавшего здесь и сложившего песню:
В мире земном,
живешь ли ты так или этак,
что во дворце,
что под соломенной кровлей, -
всем один конец уготован…
В чистой воде родника увидала я свое отражение в непривычном дорожном платье и задержала шаг. Возле родника пышно расцвела сакура, всего одно дерево, но и с ним было жаль расставаться. Под деревом отдыхали путники, несколько человек верхом, с виду — деревенские жители. «Наверное, тоже любуются цветением сакуры…»
Горных вишен цветы!
Вы, точно суровые стражи,
сердце приворожив,
стольких путников задержали
на Заставе Встреч — Аусака…
Вот, наконец, Зеркальная гора, Кагамияма, и дорожный приют Зеркальный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72