Путь от Кинугасы неблизкий, было уже за полночь, когда Сайгу прибыла во дворец. Прежние жилые покои, выходившие на дорогу Кёгоку, стали теперь дворцом наследника, потому карету подвезли к галерее Ивового павильона и провели Сайгу в комнату по соседству с личными покоями государя. Я, как всегда, прислуживала при опочивальне и находилась за ширмами. До меня доносились упреки Сайгу, она пеняла государю за то, что он ни разу ее не посетил, и, слыша эти слова, я невольно думала, что она вправе питать обиду. Меж тем постепенно рассвело, звон колокола, возвестив наступление утра, заглушил звуки плача, и Сайгу уехала.
Каждый мог бы заметить, как промокли от слез рукава ее одеяния.
* * *
Миновал еще год, на душе у меня становилось все безотраднее, даже съездить домой все не было случая. Как-то раз, в конце года, узнав, что сегодня ночью к государю пригласили госпожу Хигаси, я, сославшись на нездоровье, сразу после вечерней трапезы тихонько удалилась к себе и у порога своей комнаты внезапно увидела Акэбоно. Я растерялась, испугалась, как бы кто-нибудь его не увидел, но он стал упрекать меня, выговаривать за то, что в последнее время мы давно уже не встречались. Я подумала, что он не так уж не прав, и украдкой впустила его к себе. И когда спустя несколько часов он встал и ушел еще затемно, не дожидаясь рассвета, я ощутила боль разлуки, даже более острую, нежели сожаление об уходящем годе. Но я ничего не могла с собой поделать. Даже сейчас, при воспоминании о наших встречах, слезы капают на мой рукав…
Свиток второй
Словно белый конь [49], на мгновенье мелькнувший мимо приотворенной двери, словно волны речные [50], что текут и текут, но назад никогда не вернутся, мчатся годы человеческой жизни — и вот мне уже исполнилось восемнадцать… Но даже теплый весенний день, когда весело щебетали бесчисленные пташки и ясно сияло солнце, не мог развеять гнетущую сердце тяжесть. Радость первой весны не веселила мне душу.
В этом году праздничную новогоднюю чарку подносил государю Главный министр Митимаса. Это был придворный императора Камэямы, ныне тоже оставившего трон. Наш государь не очень-то его жаловал. Но после того, как в прошлом году правители-самураи в Камакуре согласились назначить наследником сына нашего государя, принца Хирохито [51], государь сменил гнев на милость и почти совсем перестал сердиться на вельмож из окружения экс-императора Камэямы; и вот, чтобы раз и навсегда покончить с былыми спорами, государь нарочно пригласил Главного министра выполнить почетную роль подносящего ритуальную чарку. Все дамы старательно позаботились о том, чтобы искусно подобрать цвета своих многослойных нарядов, усердствовали, стараясь одеться как можно более красиво. А мне вспомнилось, как в былые годы праздничную чарку подносил государю покойный отец, и, невзирая на праздник, слезы тоски о прошлом увлажнили рукав… В середине второй луны во дворце было шумно, царило всеобщее оживление — отмечали праздник Вареного риса. Как обычно, придворных разделили на две группы, женскую и мужскую. Мужчин возглавлял наследник, ему помогал Правый министр Моротада. Женщинами руководил государь. Нам предстояло соревноваться в сложении стихотворений танка. Партнеров назначали по жребию, моим соперником оказался министр Моротада. Приказано было проявить как можно больше изобретательности, придумывая оригинальные награды для победителей.
Обычай «Ударов мешалкой» [52] соблюдался в этом году с особым рвением. Для нас, женщин, это было просто невыносимо. Оно бы еще ничего, если б ударял один государь. Но он созвал всех придворных вельмож, и они так и норовили огреть нас мешалкой, которой размешивают на кухне рис. Мне было очень досадно. И вот, вдвоем с госпожой Хигаси [53], мы сговорились через три дня, т. е. в восемнадцатый день первой новогодней луны, в отместку побить самого государя.
В этот день, после окончания утренней трапезы, все женщины собрались в покое для придворных дам. Двух дам — Синдайнагон и Гонтюнагон — мы решили поставить в купальне, у входа, снаружи стояли Бэтто и Куго, в жилых покоях — госпожа Тюнагон, на галерее — дамы Масимидзу и Сабуро, а мы с госпожой Хигаси с невинным видом беседовали в самой дальней из комнат, а сами поджидали: «Государь непременно сюда зайдет!»
Как мы и рассчитывали, государь, ни сном ни духом ни о чем не догадываясь, с непринужденным видом, в широких шароварах-хакама, вошел в комнату со словами:
— Отчего это сегодня во дворце не видно ни одной дамы?… Есть здесь кто-нибудь?
Госпожа Хигаси только этого и ждала — она сразу набросилась сзади на государя и обхватила его руками.
— Ох, я пропал! Эй, люди! Сюда, на помощь! — нарочито шутливым тоном громко закричал государь, но на его зов никто не явился. Хотел было прибежать дайнагон Моротада, дежуривший в галерее, но там стояла госпожа Масимидзу; она преградила ему дорогу, говоря:
— Не могу пропустить! На это есть причина!
Увидев, что в руках она держит палку, дайнагон пустился наутек. Тем временем я что было сил несколько раз ударила государя мешалкой, и он взмолился:
— Отныне всем мужчинам бить женщин будет заказано!
Итак, я считала, что таким путем мы достаточно отомстили, но вдруг в тот же день, во время вечерней трапезы, государь, обратившись к дежурившим во дворце вельможам, сказал:
— Мне исполнилось нынче тридцать три года, но, судя по всему, новый год оказался для меня злосчастным. Да, сегодня на мою долю выпало ужасное испытание! Чтобы меня, занимавшего престол императоров, украшенных Десятью добродетелями, владыку Поднебесной, повелителя десяти тысяч колесниц, меня, государя, били палкой — такого, пожалуй, даже в древности не случалось! Отчего же никто из вас не пришел мне на помощь? Или, может быть, вы все тоже заодно с женщинами?
Услышав эти упреки, вельможи стали наперебой оправдываться.
— Как бы то ни было, — сказал Левый министр, — такой дерзкий поступок, как нанесение побоев самому государю, пусть даже поступок совершен женщиной, все равно тяжкое преступление! В прежние времена даже величайшие злодеи, враги трона не осмелились бы совершить нечто подобное. Подданный не смеет наступить даже на тень государя, не то что ударить палкой драгоценное тело! Это из ряда вон ужасное, неописуемо тяжкое преступление!
— За такой проступок ни в коем случае нельзя отделаться легким наказанием! — в один голос заявили все присутствующие — и дайнагон Сандзё-Бомон, и дайнагон Дзэнсёдзи, мой дядя, и дайнагон Санэканэ Сайондзи.
— Но кто же они, эти женщины, совершившие столь тяжкий проступок? Как их зовут? Сообщите нам как можно скорее их имена, и мы обсудим на совете вельмож, какое наказание им назначить! — особенно горячился мой дядя, дайнагон Дзэнсёдзи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Каждый мог бы заметить, как промокли от слез рукава ее одеяния.
* * *
Миновал еще год, на душе у меня становилось все безотраднее, даже съездить домой все не было случая. Как-то раз, в конце года, узнав, что сегодня ночью к государю пригласили госпожу Хигаси, я, сославшись на нездоровье, сразу после вечерней трапезы тихонько удалилась к себе и у порога своей комнаты внезапно увидела Акэбоно. Я растерялась, испугалась, как бы кто-нибудь его не увидел, но он стал упрекать меня, выговаривать за то, что в последнее время мы давно уже не встречались. Я подумала, что он не так уж не прав, и украдкой впустила его к себе. И когда спустя несколько часов он встал и ушел еще затемно, не дожидаясь рассвета, я ощутила боль разлуки, даже более острую, нежели сожаление об уходящем годе. Но я ничего не могла с собой поделать. Даже сейчас, при воспоминании о наших встречах, слезы капают на мой рукав…
Свиток второй
Словно белый конь [49], на мгновенье мелькнувший мимо приотворенной двери, словно волны речные [50], что текут и текут, но назад никогда не вернутся, мчатся годы человеческой жизни — и вот мне уже исполнилось восемнадцать… Но даже теплый весенний день, когда весело щебетали бесчисленные пташки и ясно сияло солнце, не мог развеять гнетущую сердце тяжесть. Радость первой весны не веселила мне душу.
В этом году праздничную новогоднюю чарку подносил государю Главный министр Митимаса. Это был придворный императора Камэямы, ныне тоже оставившего трон. Наш государь не очень-то его жаловал. Но после того, как в прошлом году правители-самураи в Камакуре согласились назначить наследником сына нашего государя, принца Хирохито [51], государь сменил гнев на милость и почти совсем перестал сердиться на вельмож из окружения экс-императора Камэямы; и вот, чтобы раз и навсегда покончить с былыми спорами, государь нарочно пригласил Главного министра выполнить почетную роль подносящего ритуальную чарку. Все дамы старательно позаботились о том, чтобы искусно подобрать цвета своих многослойных нарядов, усердствовали, стараясь одеться как можно более красиво. А мне вспомнилось, как в былые годы праздничную чарку подносил государю покойный отец, и, невзирая на праздник, слезы тоски о прошлом увлажнили рукав… В середине второй луны во дворце было шумно, царило всеобщее оживление — отмечали праздник Вареного риса. Как обычно, придворных разделили на две группы, женскую и мужскую. Мужчин возглавлял наследник, ему помогал Правый министр Моротада. Женщинами руководил государь. Нам предстояло соревноваться в сложении стихотворений танка. Партнеров назначали по жребию, моим соперником оказался министр Моротада. Приказано было проявить как можно больше изобретательности, придумывая оригинальные награды для победителей.
Обычай «Ударов мешалкой» [52] соблюдался в этом году с особым рвением. Для нас, женщин, это было просто невыносимо. Оно бы еще ничего, если б ударял один государь. Но он созвал всех придворных вельмож, и они так и норовили огреть нас мешалкой, которой размешивают на кухне рис. Мне было очень досадно. И вот, вдвоем с госпожой Хигаси [53], мы сговорились через три дня, т. е. в восемнадцатый день первой новогодней луны, в отместку побить самого государя.
В этот день, после окончания утренней трапезы, все женщины собрались в покое для придворных дам. Двух дам — Синдайнагон и Гонтюнагон — мы решили поставить в купальне, у входа, снаружи стояли Бэтто и Куго, в жилых покоях — госпожа Тюнагон, на галерее — дамы Масимидзу и Сабуро, а мы с госпожой Хигаси с невинным видом беседовали в самой дальней из комнат, а сами поджидали: «Государь непременно сюда зайдет!»
Как мы и рассчитывали, государь, ни сном ни духом ни о чем не догадываясь, с непринужденным видом, в широких шароварах-хакама, вошел в комнату со словами:
— Отчего это сегодня во дворце не видно ни одной дамы?… Есть здесь кто-нибудь?
Госпожа Хигаси только этого и ждала — она сразу набросилась сзади на государя и обхватила его руками.
— Ох, я пропал! Эй, люди! Сюда, на помощь! — нарочито шутливым тоном громко закричал государь, но на его зов никто не явился. Хотел было прибежать дайнагон Моротада, дежуривший в галерее, но там стояла госпожа Масимидзу; она преградила ему дорогу, говоря:
— Не могу пропустить! На это есть причина!
Увидев, что в руках она держит палку, дайнагон пустился наутек. Тем временем я что было сил несколько раз ударила государя мешалкой, и он взмолился:
— Отныне всем мужчинам бить женщин будет заказано!
Итак, я считала, что таким путем мы достаточно отомстили, но вдруг в тот же день, во время вечерней трапезы, государь, обратившись к дежурившим во дворце вельможам, сказал:
— Мне исполнилось нынче тридцать три года, но, судя по всему, новый год оказался для меня злосчастным. Да, сегодня на мою долю выпало ужасное испытание! Чтобы меня, занимавшего престол императоров, украшенных Десятью добродетелями, владыку Поднебесной, повелителя десяти тысяч колесниц, меня, государя, били палкой — такого, пожалуй, даже в древности не случалось! Отчего же никто из вас не пришел мне на помощь? Или, может быть, вы все тоже заодно с женщинами?
Услышав эти упреки, вельможи стали наперебой оправдываться.
— Как бы то ни было, — сказал Левый министр, — такой дерзкий поступок, как нанесение побоев самому государю, пусть даже поступок совершен женщиной, все равно тяжкое преступление! В прежние времена даже величайшие злодеи, враги трона не осмелились бы совершить нечто подобное. Подданный не смеет наступить даже на тень государя, не то что ударить палкой драгоценное тело! Это из ряда вон ужасное, неописуемо тяжкое преступление!
— За такой проступок ни в коем случае нельзя отделаться легким наказанием! — в один голос заявили все присутствующие — и дайнагон Сандзё-Бомон, и дайнагон Дзэнсёдзи, мой дядя, и дайнагон Санэканэ Сайондзи.
— Но кто же они, эти женщины, совершившие столь тяжкий проступок? Как их зовут? Сообщите нам как можно скорее их имена, и мы обсудим на совете вельмож, какое наказание им назначить! — особенно горячился мой дядя, дайнагон Дзэнсёдзи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72