Тоже для портфолио пригодится. А если серию рисунков сделать, оформить их как комиксы – законченная вещь получится.
Можно и сюжет под это придумать. Про чемпиона-неудачника. Слезоточивый такой сюжет. Сначала он тебе неудачник, неудачник, потом чемпион. Люди любят про неудачников, когда те сначала никто, а потом все. Классика. Гадкий утенок на коньках. Сначала его и тренер не признавал, считал неказистым материалом. На смотрах его не показывал. Одолжение родителям делал, да и зарплата все равно шла. А утенок вырос и сам доказал, без помощи тренера и художественного руководителя, что он – лебедь. В кавычках, конечно. Можно изобразить, что страну свою он не бросил, обратно приехал. Должно подействовать – не нравятся людям перемещенцы. А уж любовь – святое дело. Куда без любви? Публика не поймет. Пусть будет у него… Пусть будет у него любовь: его ровесница-тренер в детской секции. Она когда-то из-за травмы не смогла больше выходить на лед – на соревнования, будет иметься в виду – и любила «утенка» на расстоянии. А утенок не знал. Она смотрела все передачи чемпионатов с его участием, и записывала на пленку. А встретятся они, пусть, в больнице. Когда к нему никто не придет, потому что решат, что после такой операции он больше не чемпион. Немножко прямолинейно получилось, но можно посидеть, доработать.
А Сергей Арнольдович все читает, читает. Ведь сто раз читал. Ух ты, а Соня не заметила: у Серея Арнольдовича рука перевязана. Где это он так?
– Вы руку порезали? – спросила Соня.
– Порезал? – Сергей Арнольдович посмотрел на руку. – Порезал. Стакан в гостинице уронил. Собирал осколки и порезался. Ерунда.
И дальше стал читать. Соне захотелось его пожалеть, сказать что-нибудь приятное. Но разве скажешь? Ведь остановит, пробубнит чего не так. Потом сама пожалеешь. Когда его нет, вроде как смелей себя чувствуешь, рисуешь в голове раскрепощенный план общения. Только он на порог, все из головы вылетает.
Вот Жорик, он умеет с людьми общаться. А Соня пока учится. Глядит на Жорика и перенимает некоторые места. Не все, только некоторые. Потому что у него такие есть, что волосы дыбом. Такие не перенять – это природное. Или такое сомнительное, что могут нагрубить в ответ. Ему-то не нагрубят, он большой. А ей могут и двинуть – она это чувствует. Вообще, свободно и раскрепощенно чувствовать себя в любой обстановке – это красивое древнее искусство. Мастерство. Кто им овладел, тот, считай, всем овладел. Иногда, правда, думают, что этот человек – который мастер – просто хам. Дело в том, что мастера иногда не дают себе труд деликатничать, каникулы устраивают. И получается, что бывает трудно распознать: где здесь мастерство, а где – хамство.
* * *
– Не берите в голову, – сказал незнакомец, – беседуем, а не зачет сдаем. По-дружески.
Не зачет, сказал. Андрей их много насдавал: готовился тщательно, проговаривал вслух. Халтурить не любил. Память развивал. Что правда, то правда. Десятки страниц наизусть. Труд какой! Помнил, где какая запятая стоит, где голос повысить нужно, где понизить, а где и паузу выдержать. Среди пластинок несколько сказок имелось, так он их с первого прослушивания навсегда помнил, мог интонацию повторить, а некоторые даже голосом рассказчика. Как будто пожилая провинциальная рассказчица. «Жили-были дед и баба. И была у них курочка Ряба. Вот снесла как-то раз курочка яичко, да яичко не простое, а золотое. Захотели дед и баба яичко разбить. Били-били – не разбили, били-били – не разбили. Положили яичко на полку. Бежала мимо мышка, хвостиком махнула – яичко упало и разбилось. Плачет дед, плачет баба…»
– А курочка Ряба им говорит, – подхватил незнакомец. – Не плачь дед, не плачь баба. Снесу я вам новое яичко, но не золоте, а простое.
– Не золотое, а простое, – согласился Андрей.
Короткая сказка, чего ж ее не запомнить. Они с Катькой много сказок слушали и читали много, когда сына ждали. Чтоб ему рассказать. Очень ждали. Такой хулиганистый – придумала Катька быть ему хулиганистым – мальчик в валенках и в санках сидит.
– Озорной мальчик, – сказал незнакомец.
Не то слово. Шубка из цигейки, шапка с кокардой. Чем не партизан? Если что-то не по душе, будет настаивать до тех пор, пока по душе станет. А у прочих, будто души нет? Есть. Но взрослый ребенку завсегда уступит, и получается: одному хулигану по душе, а одному взрослому – нет. Такой коленкор. А когда ребенок вырастает, он, в свою очередь, уступает. Круг замыкается. Там уже новый хулиган натягивает валенки да плюхается в санки: везите, мол! И когда появляется такой хулиган, все страхи – которые по мелочи и не считаются, и один большой, но всего один – уходят на дальний план, остается единственный страх – за него. За хулигана этого боишься. А думаешь, что волнуешься.
Они с Катькой ему из картона чего только не вырезали. Андрей делал, а Катька помогала: работа – поровну. Себя только не сделали – не успели. А так… Алоэ сделали в большом горшке – ухаживать. Должно ребенку хорошее прививать? То-то. Духовое ружье – подрастет, спортивные навыки освоит. Нет, не по птицам, конечно, стрелять. Так, для развития глаза. Гантельки наборные из картона. Чтоб мускулатура была, и осанка крепкая. Маленький бассейн – закаляться и для общего удовольствия. Голубой такой бассейн с кафельной плиткой. Акварель брали, гуашь – меньше. Гуашь мажется. Гардеробчик был: несколько рубашек разного цвета в клетку, ковбойские, два костюмчика на выход. Пижама – обязательно. Дети должны спать в пижаме. Не из аристократизма дутого, для культуры.
– Игрались, значит, – заключил незнакомец.
– Играли, – сказал Андрей.
– Пойдемте, – позвал незнакомец, – у меня тут маленькое дело.
Андрей пошел за незнакомцем. Оградки: кресты, просто камни с арабской витиеватостью, звезды древнего народа. «Все здесь», – вспомнил Андрей слова незнакомца. И точно: здесь все. Во всяком случае, многие. И питерские здесь, и московские, и даже из «НН» – Нижнего Новгорода. По некоторым не разберешь, откуда они: тексты разные, не только кириллица. Большой парк. Казалось – если разгрести все эти деревья, посмотреть – до горизонта длиться будет. И за сам горизонт побежит. Только не видно, где кончается. Может, и вправду – за горизонт?
Незнакомец вынул из кармана два керамических овала, из другого – клей в тюбике. Две фотографии одного мужчины. Подышал, потер рукавом. Полюбовался.
– Он? – спросил Андрей.
– Он. – Незнакомец показал на камень. – Вон там.
Андрей обернулся. «Берггольц, Сергей Арнольдович». Военно-патриотическое четверостишье, концовка: «От сослуживцев». Две даты с годами. Сколотая фотография.
– Какая лучше? – спросил незнакомец и протянул Андрею оба овала.
Андрей пожал плечами: все хорошие. На одной покойный в кителе, с погонами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
Можно и сюжет под это придумать. Про чемпиона-неудачника. Слезоточивый такой сюжет. Сначала он тебе неудачник, неудачник, потом чемпион. Люди любят про неудачников, когда те сначала никто, а потом все. Классика. Гадкий утенок на коньках. Сначала его и тренер не признавал, считал неказистым материалом. На смотрах его не показывал. Одолжение родителям делал, да и зарплата все равно шла. А утенок вырос и сам доказал, без помощи тренера и художественного руководителя, что он – лебедь. В кавычках, конечно. Можно изобразить, что страну свою он не бросил, обратно приехал. Должно подействовать – не нравятся людям перемещенцы. А уж любовь – святое дело. Куда без любви? Публика не поймет. Пусть будет у него… Пусть будет у него любовь: его ровесница-тренер в детской секции. Она когда-то из-за травмы не смогла больше выходить на лед – на соревнования, будет иметься в виду – и любила «утенка» на расстоянии. А утенок не знал. Она смотрела все передачи чемпионатов с его участием, и записывала на пленку. А встретятся они, пусть, в больнице. Когда к нему никто не придет, потому что решат, что после такой операции он больше не чемпион. Немножко прямолинейно получилось, но можно посидеть, доработать.
А Сергей Арнольдович все читает, читает. Ведь сто раз читал. Ух ты, а Соня не заметила: у Серея Арнольдовича рука перевязана. Где это он так?
– Вы руку порезали? – спросила Соня.
– Порезал? – Сергей Арнольдович посмотрел на руку. – Порезал. Стакан в гостинице уронил. Собирал осколки и порезался. Ерунда.
И дальше стал читать. Соне захотелось его пожалеть, сказать что-нибудь приятное. Но разве скажешь? Ведь остановит, пробубнит чего не так. Потом сама пожалеешь. Когда его нет, вроде как смелей себя чувствуешь, рисуешь в голове раскрепощенный план общения. Только он на порог, все из головы вылетает.
Вот Жорик, он умеет с людьми общаться. А Соня пока учится. Глядит на Жорика и перенимает некоторые места. Не все, только некоторые. Потому что у него такие есть, что волосы дыбом. Такие не перенять – это природное. Или такое сомнительное, что могут нагрубить в ответ. Ему-то не нагрубят, он большой. А ей могут и двинуть – она это чувствует. Вообще, свободно и раскрепощенно чувствовать себя в любой обстановке – это красивое древнее искусство. Мастерство. Кто им овладел, тот, считай, всем овладел. Иногда, правда, думают, что этот человек – который мастер – просто хам. Дело в том, что мастера иногда не дают себе труд деликатничать, каникулы устраивают. И получается, что бывает трудно распознать: где здесь мастерство, а где – хамство.
* * *
– Не берите в голову, – сказал незнакомец, – беседуем, а не зачет сдаем. По-дружески.
Не зачет, сказал. Андрей их много насдавал: готовился тщательно, проговаривал вслух. Халтурить не любил. Память развивал. Что правда, то правда. Десятки страниц наизусть. Труд какой! Помнил, где какая запятая стоит, где голос повысить нужно, где понизить, а где и паузу выдержать. Среди пластинок несколько сказок имелось, так он их с первого прослушивания навсегда помнил, мог интонацию повторить, а некоторые даже голосом рассказчика. Как будто пожилая провинциальная рассказчица. «Жили-были дед и баба. И была у них курочка Ряба. Вот снесла как-то раз курочка яичко, да яичко не простое, а золотое. Захотели дед и баба яичко разбить. Били-били – не разбили, били-били – не разбили. Положили яичко на полку. Бежала мимо мышка, хвостиком махнула – яичко упало и разбилось. Плачет дед, плачет баба…»
– А курочка Ряба им говорит, – подхватил незнакомец. – Не плачь дед, не плачь баба. Снесу я вам новое яичко, но не золоте, а простое.
– Не золотое, а простое, – согласился Андрей.
Короткая сказка, чего ж ее не запомнить. Они с Катькой много сказок слушали и читали много, когда сына ждали. Чтоб ему рассказать. Очень ждали. Такой хулиганистый – придумала Катька быть ему хулиганистым – мальчик в валенках и в санках сидит.
– Озорной мальчик, – сказал незнакомец.
Не то слово. Шубка из цигейки, шапка с кокардой. Чем не партизан? Если что-то не по душе, будет настаивать до тех пор, пока по душе станет. А у прочих, будто души нет? Есть. Но взрослый ребенку завсегда уступит, и получается: одному хулигану по душе, а одному взрослому – нет. Такой коленкор. А когда ребенок вырастает, он, в свою очередь, уступает. Круг замыкается. Там уже новый хулиган натягивает валенки да плюхается в санки: везите, мол! И когда появляется такой хулиган, все страхи – которые по мелочи и не считаются, и один большой, но всего один – уходят на дальний план, остается единственный страх – за него. За хулигана этого боишься. А думаешь, что волнуешься.
Они с Катькой ему из картона чего только не вырезали. Андрей делал, а Катька помогала: работа – поровну. Себя только не сделали – не успели. А так… Алоэ сделали в большом горшке – ухаживать. Должно ребенку хорошее прививать? То-то. Духовое ружье – подрастет, спортивные навыки освоит. Нет, не по птицам, конечно, стрелять. Так, для развития глаза. Гантельки наборные из картона. Чтоб мускулатура была, и осанка крепкая. Маленький бассейн – закаляться и для общего удовольствия. Голубой такой бассейн с кафельной плиткой. Акварель брали, гуашь – меньше. Гуашь мажется. Гардеробчик был: несколько рубашек разного цвета в клетку, ковбойские, два костюмчика на выход. Пижама – обязательно. Дети должны спать в пижаме. Не из аристократизма дутого, для культуры.
– Игрались, значит, – заключил незнакомец.
– Играли, – сказал Андрей.
– Пойдемте, – позвал незнакомец, – у меня тут маленькое дело.
Андрей пошел за незнакомцем. Оградки: кресты, просто камни с арабской витиеватостью, звезды древнего народа. «Все здесь», – вспомнил Андрей слова незнакомца. И точно: здесь все. Во всяком случае, многие. И питерские здесь, и московские, и даже из «НН» – Нижнего Новгорода. По некоторым не разберешь, откуда они: тексты разные, не только кириллица. Большой парк. Казалось – если разгрести все эти деревья, посмотреть – до горизонта длиться будет. И за сам горизонт побежит. Только не видно, где кончается. Может, и вправду – за горизонт?
Незнакомец вынул из кармана два керамических овала, из другого – клей в тюбике. Две фотографии одного мужчины. Подышал, потер рукавом. Полюбовался.
– Он? – спросил Андрей.
– Он. – Незнакомец показал на камень. – Вон там.
Андрей обернулся. «Берггольц, Сергей Арнольдович». Военно-патриотическое четверостишье, концовка: «От сослуживцев». Две даты с годами. Сколотая фотография.
– Какая лучше? – спросил незнакомец и протянул Андрею оба овала.
Андрей пожал плечами: все хорошие. На одной покойный в кителе, с погонами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61