Олег поздоровался.
— Замучили меня эти окаянные детки, — сказала старуха, отпыхиваясь. — Диканились и разбили крынку с молоком, — она повернулась к шалуну, стоявшему в углу, и пригрозила ему веником. — У змей! Вот погоди, мать-то с дежурства придёт, она те задаст!
— Это не я, это Галька, — надувшись, плаксиво ответил малыш.
— Хму-хму-хму! — передразнила его старуха, страшенным образом сморщив нос — Злыдень навязался на мою душу грешную.
В этот момент из-под кровати выглянули две белокурые головки. Старуха замахнулась на них веником, и они скрылись.
— Я привёл вашего зятя, — сказал Олег. — Вон он, на кровати. Разуйте, разденьте его.
— А на черта он сдался, раздевать его, — сказала старуха, бросая веник на пол, — Всю жизнь спит в телогрейке и в валенках.
— Надо бы Ромку Тихонова куда-нибудь пристроить.
— Ни-ни! — замахала руками старуха. — Даже и не думай оставлять здесь. Хозяйка придёт, все равно выгонит.
— Замёрзнет ведь. Окочурится.
— Она только рада будет — хоть один окочурится. В этот момент вошла Люба, хозяйка дома. Ни словане говоря, ни поздоровавшись, прошла сразу в комнату, отбросила занавеску и стала трясти Карася, как грушу.
— Ну-ка! проснись, козёл вонючий. Черт сивый. Черт сивый только мычал.
— Мама, дай холодной воды.
Старуха рассмеялась. Взяла ковш и зачерпнула из бака воды. Люба полила воды ему на лицо и попробовала его трясти. Хоть бы что. В ярости она опрокинула весь ковш воды ему на шею и грудь. Старуха захохотала.
— Ты хоть весь бак на него опрокинь, толку-то, — сказала она, смеясь.
Люба попросила принести льда.
Старуха принесла ковш воды со льдом. Люба с размаху под дружный хохот старухи и девчонок опрокинула воду на шею Карася. Пьяница крепко спал, ибо даже эта процедура не дала желаемого результата. Он на мгновение приоткрыл один глаз, облизнулся и повернулся со спины на бок, спиной к жене. Люба, не помня себя от злости и отчаяния, схватила кусок льда и, засунув руку ему под рубаху, стала тереть льдом по голому телу. Старуха умирала со смеху, хлопая себя по тощим бёдрам. Глядя на бабку, умирали со смеху и внучата. Наконец, когда Люба стала щекотать ему льдом за пазухой, он очухался, поёжился и совсем проснулся.
— Чо! Чо! Чо такое! — закричал Карась, поворачивая к жене опухшую физиономию.
Он соскочил, весь. мокрый, и сел, хватаясь за рубаху на животе и на боку.
— А, мать твою в душу! Чего тут мне напихали!
Старуха завизжала, схватившись за живот, и затопала ногами. Карась выхватил подол рубахи из штанов и лёд вывалился.
— Где трёшка? — спросила жена.
— Чего надо? — хрипло произнёс Карась, ухватившись рукой за боковину дивана, — какая трёшка?
— Под клеёнку я положила пятнадцать рублей трёшками. Сегодня хватилась, а там всего четыре трёшки. Где ещё одна?
— Ой… Ух… Ик!.. Ой… Ох… — простонал Карась и, боднув кудлатой головой, начал протяжно реветь:
Оте-е-ец мой был приро-одный па-ахарь!
И я-я-я ра-аботал вместе с ним!
Умолкнув, Карась упал на своё ложе, но почуяв мокро под головой, сбросил подушку на пол и лёг, подложив под голову ладонь.
— Этот парень, — сказал Олег, кивнув на Ромку, — вместе с Сашкой пьянствовал. Они валялись в канаве. Я обоих притащил, чтоб не замёрзли.
Люба фыркнула, глядя со злостью на уснувшего парня. Ромка сидел у порога, прислонившись спиной к стене. Люба словно взорвалась:
— Чтоб духу его тут не было!
— А ему некуда идти, — спокойно ответил Олег. — Он из дальней деревни. Пусть сидит до утра здесь в тепле.
— Я сказала: чтоб духу его тут не было! — Люба сорвалась на фальцет.
— Понятно, — вздохнул Олег и покачал головой, глядя на несчастного.
Сомнений не оставалось в том, что парень будет выброшен на улицу, и Олег подхватил Ромку и волоком вытащил во двор. Ромка проснулся.
— Оставь меня, — пробормотал он. — Сдохнуть хочу.
— Сдохнуть я тебе не дам, — сказал Олег, взваливая Ромку себе на горбушку. — С тобой связаны самые счастливые дни в моей жизни. Как же я позволю тебе сдохнуть. Ни за что не позволю.
Олег понёс его к себе домой. Чтобы не смешить людей, которые могли встретиться по дороге, свернул в узенький безлюдный проулок и пошёл окружным путём, задами и огородами, перебрасывая Ромку как мешок, через изгороди. В одном огороде уже близко возле дома всё-таки наткнулся на женщину. Она выплеснула помои в огород и увидела Олега с необычной ношей на горбу. Олег шёл напрямую к своему дому, проваливаясь по колено в сугроб.
— Куда его тащишь? — спросила Антонина Леонтьевна. Она стояла с ведром возле калитки и не знала что делать — удивляться или хохотать, глядя на эту сцену. Не удержалась, всё-таки, прыснула, когда Олег остановился.
— Домой, — ответил он. — Куда же ещё. — И стал объяснять: — Валяется в канаве, а дом у него далеко. У черта в турках. Километров двадцать отсюда.
— Друг что ли?
— Ну друг ни друг, а хорошо знакомый. Давно знакомы с ним.
— Зря домой тащишь. Гутя терпеть не может пьяных. Из-за этого с мужем разошлась.
— А куда девать? Не бросишь же на улице: такой мороз.
— Неси ко мне в баню, — сказала Антонина Леонтьевна. — Я сегодня баню топила. Она ещё не выстыла.
— О! — радостно воскликнул Олег. — Спасибо.
Баня была добротная и в самом деле ещё не выстыла, но на полу и на полке было сыро. Антонина Леонтьевна принесла охапку соломы и постелила на пол. Под голову Олег бросил свою телогрейку. Когда он снял телогрейку, сердце у Антонины Леонтьевны ёкнуло: перед ней стоял широкоплечий стройный красавец с тонкой талией. Олег сел на лавку и стал снимать кирзовый сапог.
— Шёл по сугробам, — сказал он, — и набрал полные сапоги.
— Боже мой! — воскликнула Антонина Леонтьевна, когда Олег снял сапог и облепленный лепёшками снега толстый шерстяной носок. — Ты же обморозил пальцы. Смотри — кончики побелели.
— Нет, не обморозил, — сказал Олег, щупая пальцы. — Застудил маленько.
— Всё равно надо смазать гусиным жиром. Пошли в дом. У меня есть гусиный жир.
Вошли в большой просторный дом из четырёх комнат. Одна комната с русской печкой была прихожей, кухней и столовой. Рядом комната дочери. Дальше — зал. Зал пустой, почти без мебели. Если не считать стол и четыре стула (сказалась конфискация имущества). Из зала вход в спальню.
Антонина Леонтьевна достала из шкафа флакон с гусиным жиром и, подавая Олегу, сказала как бы между прочим:
— Я сегодня пирожки с грибами стряпала. Хочешь попробовать?
— Обожаю пирожки с грибами, — признался Олег.
— Сейчас. Минутку. Чайник вскипит… Антонина Леонтьевна засуетилась. Поставила на электрическую плитку чайник, принесла варенье, большую тарелку с пирожками. Не оказалось заварки.
— Я сейчас быстренько сбегаю в магазин. — Антонина Леонтьевна торопливо оделась и вышла.
Она вернулась минут через десять — магазин был рядом — и принесла хлеб, чай, рыбные консервы, банку маринованных помидоров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
— Замучили меня эти окаянные детки, — сказала старуха, отпыхиваясь. — Диканились и разбили крынку с молоком, — она повернулась к шалуну, стоявшему в углу, и пригрозила ему веником. — У змей! Вот погоди, мать-то с дежурства придёт, она те задаст!
— Это не я, это Галька, — надувшись, плаксиво ответил малыш.
— Хму-хму-хму! — передразнила его старуха, страшенным образом сморщив нос — Злыдень навязался на мою душу грешную.
В этот момент из-под кровати выглянули две белокурые головки. Старуха замахнулась на них веником, и они скрылись.
— Я привёл вашего зятя, — сказал Олег. — Вон он, на кровати. Разуйте, разденьте его.
— А на черта он сдался, раздевать его, — сказала старуха, бросая веник на пол, — Всю жизнь спит в телогрейке и в валенках.
— Надо бы Ромку Тихонова куда-нибудь пристроить.
— Ни-ни! — замахала руками старуха. — Даже и не думай оставлять здесь. Хозяйка придёт, все равно выгонит.
— Замёрзнет ведь. Окочурится.
— Она только рада будет — хоть один окочурится. В этот момент вошла Люба, хозяйка дома. Ни словане говоря, ни поздоровавшись, прошла сразу в комнату, отбросила занавеску и стала трясти Карася, как грушу.
— Ну-ка! проснись, козёл вонючий. Черт сивый. Черт сивый только мычал.
— Мама, дай холодной воды.
Старуха рассмеялась. Взяла ковш и зачерпнула из бака воды. Люба полила воды ему на лицо и попробовала его трясти. Хоть бы что. В ярости она опрокинула весь ковш воды ему на шею и грудь. Старуха захохотала.
— Ты хоть весь бак на него опрокинь, толку-то, — сказала она, смеясь.
Люба попросила принести льда.
Старуха принесла ковш воды со льдом. Люба с размаху под дружный хохот старухи и девчонок опрокинула воду на шею Карася. Пьяница крепко спал, ибо даже эта процедура не дала желаемого результата. Он на мгновение приоткрыл один глаз, облизнулся и повернулся со спины на бок, спиной к жене. Люба, не помня себя от злости и отчаяния, схватила кусок льда и, засунув руку ему под рубаху, стала тереть льдом по голому телу. Старуха умирала со смеху, хлопая себя по тощим бёдрам. Глядя на бабку, умирали со смеху и внучата. Наконец, когда Люба стала щекотать ему льдом за пазухой, он очухался, поёжился и совсем проснулся.
— Чо! Чо! Чо такое! — закричал Карась, поворачивая к жене опухшую физиономию.
Он соскочил, весь. мокрый, и сел, хватаясь за рубаху на животе и на боку.
— А, мать твою в душу! Чего тут мне напихали!
Старуха завизжала, схватившись за живот, и затопала ногами. Карась выхватил подол рубахи из штанов и лёд вывалился.
— Где трёшка? — спросила жена.
— Чего надо? — хрипло произнёс Карась, ухватившись рукой за боковину дивана, — какая трёшка?
— Под клеёнку я положила пятнадцать рублей трёшками. Сегодня хватилась, а там всего четыре трёшки. Где ещё одна?
— Ой… Ух… Ик!.. Ой… Ох… — простонал Карась и, боднув кудлатой головой, начал протяжно реветь:
Оте-е-ец мой был приро-одный па-ахарь!
И я-я-я ра-аботал вместе с ним!
Умолкнув, Карась упал на своё ложе, но почуяв мокро под головой, сбросил подушку на пол и лёг, подложив под голову ладонь.
— Этот парень, — сказал Олег, кивнув на Ромку, — вместе с Сашкой пьянствовал. Они валялись в канаве. Я обоих притащил, чтоб не замёрзли.
Люба фыркнула, глядя со злостью на уснувшего парня. Ромка сидел у порога, прислонившись спиной к стене. Люба словно взорвалась:
— Чтоб духу его тут не было!
— А ему некуда идти, — спокойно ответил Олег. — Он из дальней деревни. Пусть сидит до утра здесь в тепле.
— Я сказала: чтоб духу его тут не было! — Люба сорвалась на фальцет.
— Понятно, — вздохнул Олег и покачал головой, глядя на несчастного.
Сомнений не оставалось в том, что парень будет выброшен на улицу, и Олег подхватил Ромку и волоком вытащил во двор. Ромка проснулся.
— Оставь меня, — пробормотал он. — Сдохнуть хочу.
— Сдохнуть я тебе не дам, — сказал Олег, взваливая Ромку себе на горбушку. — С тобой связаны самые счастливые дни в моей жизни. Как же я позволю тебе сдохнуть. Ни за что не позволю.
Олег понёс его к себе домой. Чтобы не смешить людей, которые могли встретиться по дороге, свернул в узенький безлюдный проулок и пошёл окружным путём, задами и огородами, перебрасывая Ромку как мешок, через изгороди. В одном огороде уже близко возле дома всё-таки наткнулся на женщину. Она выплеснула помои в огород и увидела Олега с необычной ношей на горбу. Олег шёл напрямую к своему дому, проваливаясь по колено в сугроб.
— Куда его тащишь? — спросила Антонина Леонтьевна. Она стояла с ведром возле калитки и не знала что делать — удивляться или хохотать, глядя на эту сцену. Не удержалась, всё-таки, прыснула, когда Олег остановился.
— Домой, — ответил он. — Куда же ещё. — И стал объяснять: — Валяется в канаве, а дом у него далеко. У черта в турках. Километров двадцать отсюда.
— Друг что ли?
— Ну друг ни друг, а хорошо знакомый. Давно знакомы с ним.
— Зря домой тащишь. Гутя терпеть не может пьяных. Из-за этого с мужем разошлась.
— А куда девать? Не бросишь же на улице: такой мороз.
— Неси ко мне в баню, — сказала Антонина Леонтьевна. — Я сегодня баню топила. Она ещё не выстыла.
— О! — радостно воскликнул Олег. — Спасибо.
Баня была добротная и в самом деле ещё не выстыла, но на полу и на полке было сыро. Антонина Леонтьевна принесла охапку соломы и постелила на пол. Под голову Олег бросил свою телогрейку. Когда он снял телогрейку, сердце у Антонины Леонтьевны ёкнуло: перед ней стоял широкоплечий стройный красавец с тонкой талией. Олег сел на лавку и стал снимать кирзовый сапог.
— Шёл по сугробам, — сказал он, — и набрал полные сапоги.
— Боже мой! — воскликнула Антонина Леонтьевна, когда Олег снял сапог и облепленный лепёшками снега толстый шерстяной носок. — Ты же обморозил пальцы. Смотри — кончики побелели.
— Нет, не обморозил, — сказал Олег, щупая пальцы. — Застудил маленько.
— Всё равно надо смазать гусиным жиром. Пошли в дом. У меня есть гусиный жир.
Вошли в большой просторный дом из четырёх комнат. Одна комната с русской печкой была прихожей, кухней и столовой. Рядом комната дочери. Дальше — зал. Зал пустой, почти без мебели. Если не считать стол и четыре стула (сказалась конфискация имущества). Из зала вход в спальню.
Антонина Леонтьевна достала из шкафа флакон с гусиным жиром и, подавая Олегу, сказала как бы между прочим:
— Я сегодня пирожки с грибами стряпала. Хочешь попробовать?
— Обожаю пирожки с грибами, — признался Олег.
— Сейчас. Минутку. Чайник вскипит… Антонина Леонтьевна засуетилась. Поставила на электрическую плитку чайник, принесла варенье, большую тарелку с пирожками. Не оказалось заварки.
— Я сейчас быстренько сбегаю в магазин. — Антонина Леонтьевна торопливо оделась и вышла.
Она вернулась минут через десять — магазин был рядом — и принесла хлеб, чай, рыбные консервы, банку маринованных помидоров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122