– А как у тебя с Нефедовым? – спросила я.
– Взаимно, – рассмеялся Саша, а потом вдруг очень серьезно добавил:
– Знаешь, будь я каким-нибудь национал-патриотом, я бы заподозрил, что Нефедов во главе заговора против русского народа.
Он печатает все самое гнусное, самое грязное и лакейское.
– Это, наверное, из коммерческих соображений?
– Черта с два! У нас есть спрос на любую литературу – и на Гнилову, и на Достоевского, и на Томскую, и на Джойса. Он выбирает Гнилову и Томскую, распродает, а потом он может с чистым сердцем лгать, что это успех этой нечисти – истина в последней инстанции. Он не говорил тебе, что тебя отверг компьютер? Обычно он говорит приличным людям именно это. Естественно, компьютер тебя отвергнет, если ты в него даже не внесен.
– Но зачем он так?
– По-моему, из презрения к людям.
– А почему Виктор ему позволяет?
– Ты лучше спроси, как это Нефедов изредка позволяет что-то Папе Вите?
– Разве не Виктор хозяин?
– Издательства? Нет. Мишка, это покойный сын Виктора, дружил с Нефедовым с первого класса. Он-то дружил, да только не подумай, что Нефедов с ним тоже дружил, он ни с кем не дружит.
Мишка был прекрасный парень. Я познакомился с ним два года назад вот на такой же тусовке. Мы тогда с ним жутко налимонились, а потом еще два дня пили у него. Он такой же прекраснодушный идиот, как Папа Витя, только, в отличие от отца, у Мишки сказался финансовый талант. Да что там финансовый гений! Он без матери остался рано, да еще с таким папашей, как Виктор. Ну Мишка научился вертеться. Папочка любил книги. Мишка присмотрелся и лет с пятнадцати спекулировал книгами. Относительно дешево скупал, относительно дешево продавал. Как бы то ни было, а на квартиру себе сообразил. Потом, уже в наши времена, рискнул квартирой, сменялся снова в коммуналку, купил пару ларьков. Опять относительно дешево покупал и относительно дешево продавал.
Он всегда знал, сколько дать и сколько спросить.
У одних в ларьках все гнило, а он выгадывал за счет оборота, хоть продавал дешевле. Потом пошел деньги крутить, и его ни разу не обломали – всегда успевал нажиться и слинять вовремя. А там уж понеслась душа в рай – какие-то бензоколонки, машины, авторемонтные станции. А издательство он Папе Вите пополам с другом Нефедовым подарил. Считал папу писателем, а Нефедова знатоком.
– Почему – знатоком? Какое у Нефедова образование?
– Выперли за жестокую драку с юридического, даже папа-идеолог не мог ничего поделать. Но Мишка Нефедова боготворил. В семье Нефедовых Мишку привечали, он летом у них на даче жил. Они могли привечать его и из выгоды, держать его около сыну ли как пример для подражания. Уж ты меня знаешь, я человек недоверчивый и не такой глупый, но даже я верю, что Мишка был хороший мужик, честный. Ну то есть относительно. Конечно, наверное, и взятки давал при всяких там оформлениях своих дел, и с братвой договаривался, но сам никого не давил, ручаюсь. У него еще был такой талант – никогда не наступать на чужие мозоли и не быть ни у кого бельмом на глазу. Ни пальцев веером, ни бахвальства – он совершенно правильно боялся вызывать в людях зависть к себе, его любили. Наверное, все любили, кто знал. Кроме Нефедова, разумеется.
– Почему – кроме Нефедова?
– И ты считаешь себя знатоком человеческих душ? Да ты хоть на секунду можешь представить, чтоб самодовольный, надменный обкомовский сынок простил какому-то Мишке его удачу? Да он же никого за людей не держит, ни оптом, ни в розницу. Ни читающую публику, ни тебя лично.
Это было похоже на правду, а потому я почувствовала в Нефедове какую-то опасность для Виктора. Вернее, усугубились мои прежние подозрения, возникшие стразу после знакомства с Нефедовым.
Между тем наш столик обрастал народом. Подошла Манюня, за ней Женечка Свиридов. Женечка был из семьи классных переводчиков со всех существующих в природе языков. Но он переплюнул своего деда и родителей, о нем всерьез заговорили как о мастере, когда ему было лет двадцать с небольшим. Сейчас ему было за тридцать. В нем прямо-таки не правдоподобно совмещались знания, ослепительная красота и удивительная по нашим временам неиспорченность. Не знаю уж, по причине ли хороших манер или из искренней симпатии к людям, но он умел смотреть так внимательно и сочувствующе, так умел слушать других, что ему прощали красоту и талант даже ревнивые, завистливые мужики. О женщинах я даже не говорю.
Разумеется, Женечка тоже спросил меня, что я тут делаю, отчего мы с Сашей расхохотались.
Удивительное дело, я почувствовала себя в своей тарелке, потому что находилась среди молодых, талантливых и достойных людей. Те, другие, сбившиеся на другом конце зала, богатые и разодетые, показались мне неживыми, ненастоящими.
Новые русские, блин! Комсомольская сволочь, обкомовская потаскуха и вор-рецидивист. Впрочем, Стальной-то как раз был мне по-прежнему симпатичен, и я ничего не могла с этим поделать. По крайней мере, мне в молодости казалось, что он очень умен. Надо перечитать его письма, если только они сохранились.
Женечка Свиридов пригласил меня на танец, и я намерена была танцевать от души: скромная роль моего платья была исчерпана, и я собиралась продемонстрировать нескромную. В толпе танцующих мне бросилась в глаза Беатриса, которая, встретившись со мной взглядом, аж побелела от злости.
Наверное, она сравнила Женечку со своим «спиногрызом» и была уязвлена в самую середку своей души. Или тела?
Музыка кончилась очень быстро, и Женечка шепнул мне:
– Спляшем еще, ваше платье надо показать как следует.
– Как сказал Лев Толстой, маленькую любовь разлука гасит, а большую раздувает…
Дура такая, не прекратила своих пошлых афористических высказываний! Я обернулась, ожидая увидеть Яну, но увидела не Яну, а жену Стального.
Но и Яна с Виктором были тут же, рядом. Яна, как и я, услышала высказывание красавицы и поняла, что я тоже слышала. Это смутило ее настолько, что она даже покраснела. Интересно, в чем все-таки дело? Потом я уже только об этом и думала.
Перед тем, как начался скандал, мы танцевали с Виктором.
– А у тебя тут, оказывается, много друзей… – сказал он. – – И врагов тоже.
– Кто? – удивился он.
Ну не могла же я рассказывать ему про Беатрису? Тем более что меня саму поражала юношеская ненависть, которую я к ней испытывала. Я давным-давно считала себя неспособной на такие сильные, острые чувства. Конечно же, сейчас модно говорить о не праведной зависти, которую испытывают неудачники вроде меня к таким процветающим и деловым людям, как Беатриса. Мы, дескать, ничего не хотим и не умеем, а они – новые. Хорошенькие новые. Какая власть – такая и масть. Дерьмо всегда наверху.
– Ты про наших великих писательниц? – спросил Виктор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63