)
Маетная противная телесная легкость, неизбежное мышечное похмелье…
— Че, по пивасику еще? — Он скребет сквозь канареечную тишотку с надписью “US Navy” даже так просматривающийся грудной рельеф.
Ты вообще стремаешься когда-нибудь, блин?…
Почти метр девяносто и пропорционально широкий в плечах. Никогда специально не качаясь, он был мускулист от природы — но сухо, жилисто мускулист, поджаро. И тонок в кости. С узкими интеллигентными кистями и стопами маловероятного сорок третьего размера.
Частично монголоидное происхождение по его лицу определить было практически невозможно — но сразу бросающуюся в глаза экзотичность оно ему придавало. Азиатские скулы, светло-серые, но миндалевидные, почти бабские глаза. Вчуже полагаю, пидоры от него бы съезжали с катушек. Но даже боюсь представить, что бы стало с тем пидором, который рискнул бы ему об этом сказать.
Светлые волосы, всегда, сколько его помню, пребывавшие в большем или меньшем беспорядке, — он уделял им (как и вообще внешности) минимум внимания, а в какой-то момент, годам к четырнадцати, окончательно наскучив регулярными походами в парикмахерскую (его буквально трясло от любого регулярного принудительного действия), стал попросту подвязывать их ботиночным шнурком… От тех же привычек происходящая вечная небритость, периодически достигавшая состояния довольно гнусной эспаньолки. Кривоватый — еще в глубоком детстве свернутый, в драке, разумеется, — нос. Четыре кольца в левом ухе, добавившиеся в “альтернативно-музыкальную” эпоху.
…На большем или меньшем удалении от этого человека — но так или иначе в постоянном, даже если заочном, его присутствии я провел всю сознательную жизнь. Некоторое время считал его лучшим другом. Учился у него: драться, пить, похмеляться, цеплять девок, бросать девок, греть в фольге перед забивкой шарик гаша, ненавидеть ментов, метать ножик, презирать мажоров, играть на гитаре, плевать на деньги и собственные мелкие заморочки, вязать “восьмерку” и “двойную восьмерку”, переть в главном до конца. Я видел его обдолбанным в кашу, зеленым с бодуна, испражняющимся, совокупляющимся, измордованным. Я думал, что знаю его, как себя.
Теперь я понимаю, что никогда его не знал.
Нечеткий силуэт на фоне солнца на ограде площадки телебашни — спиной ко мне…
Стоящий спиной ко мне светловолосый амбал в темно-синей куртке в помещении студии “ДК Dance”…
…Мой личный мартиролог, поименно продиктованный мне. Что связывает этих людей, кроме меня? Кто?
С Аськой он, как и я, рос в одном дворе. Я не помню, рассказывал ли я ему про Кобу — но вполне мог рассказывать. С Крэшем он дружил поболе моего — и если я не делился с ФЭДом “лосиными” телегами, то почему не мог поделиться Костян?… С Гвидо Эпнерсом он меня свел. С Димой Якушевым он, оказывается, как минимум приятельствовал (а значит, теоретически мог разжиться и его тетрадочками). С Володькой Эйдельманом общался довольно плотно — плотней опять же, чем я. С Санькой Князевой… с Санькой до его отъезда в Москву они знакомы не были.
“…Дэн, я с одним человеком общалась, ему двадцать восемь лет…”
ФЭДу сейчас двадцать восемь.
“…У нее не было кровоподтека на лице — вот тут, с правой стороны?…” Провожу пальцами по собственной правой скуле, на которой еще отлично видна царапина.
“…А как он выглядел, этот Коба?…” — “Хорошо выглядел. Лет, наверное, под тридцать, крупненький такой. Высокий, бицепсы, полный порядок. И я говорю, блондин. Нибелунг такой…”
Мы с Никой начали встречаться, когда ФЭД был еще в Риге. Но, памятуя историю с Дашкой, между собой знакомить я их не спешил. А потом Федька свалил…
И только теперь наконец я понимаю, что цепануло меня в разговоре с московской девушкой Ликой. Фред. Она поминала его под этой никогда нами не использовавшейся кликухой. Сашка Князева, ответив единственный раз на вызов, озвученный “Paint It Black”, — вспомнил-таки! — называла собеседника так же: Фредом.
— Стас, ты помнишь того… человека, с которым Сашка стала встречаться после тебя? Ты говорил, ты его видел… Ты его хорошо тогда разглядел?
— Н-ну, не так чтоб очень… я… издалека все-таки… А что?
— Сейчас я тебе фотку покажу и одного пацана на ней. Скажи, это он?
— А что такое?
— Да нет, ничего. Просто скажи, ладно? Вот. Вот этот. На остальных внимания не обращай (на всех более-менее четких фотках с Федькой, какие я смог нарыть в своем бардаке, был либо я сам, либо кто-то еще — показываю в итоге Тюре кадр, где они с Лбом, Серегой и батареей пива: что бедный Стас подумает?…)…
Стас смотрит на фотку — долго: но я сразу, даже никакими психологическими спецумениями не обладая, понимаю, что ФЭДа он опознал с первого взгляда. Потом Тюря поднимает глаза и некоторое время разглядывает уже меня:
— Кто это?
— Это он, да?
— Допустим… Кто это?
(Сначала я вообще хотел сунуть Федькину фотографию Нике: не тот ли, мол, грузин из “Кугитиса”?… — не стал. Не из логических соображений даже, а из интуитивного, скорее, позыва — но достаточно четкого…)
— Вряд ли тебе его имя что-то скажет. Федор Дейч.
— И кто он?
— Не знаю, Стас… Честное слово — уже не знаю.
Подходя к своему дому, я замечаю ее издалека. Старую “Волгу”, “ГАЗ-21”, выпендрежного розового цвета. Тачка торчит почти напротив моих дверей — абсолютно не скрываясь.
Я останавливаюсь за два подъезда. Я просто не знаю, что делать. У “Волги” тонированные стекла — так что непонятно, сидит ли в ней кто, и если сидит, то сколько народу. После зрелища лужи крови в подворотне на Дунтес у меня мало желания особо выдрючиваться…
Суки. И ведь суки наглые, и наглость свою демонстрируют — вот так вот, под окнами, не где-нибудь… Пугаете, бляди? (Что ж, нельзя сказать, что совсем безуспешно…) Шальная мысль: не могут это быть две разные машины?… Да что за бред — две разные именно старые “Волги” именно такой расцветки?… Кстати, это легко проверить… По крайней мере, если они тут так открыто такие приметные торчат, вряд ли приехали меня валить — у собственного подъезда…
Иду. Прохожу мимо. DH-1777. Она, она родимая… Ну, вот он я — что дальше? Повернувшись к тачиле спиной — набрать три цифры кода на двери, — несколько секунд ощущаю себя не слишком уютно… Ничего не происходит.
На хрена? На хрена вы это делаете? Чего вам, блядь, от меня надо?!. Зайдя в квартиру, чувствую стремительно нарастающую злость. Игры, значит… продолжаются игры… ни хрена от меня отставать не собираются… Издеваются же твари — под окнами прямо… Порежу колеса на хрен… Ну, че будете делать?… К хренам собачьим покоцаю же… Я верчу в руках “ерш”, я вижу — в тысячный раз, но сейчас с особенным удовольствием, — какое у него славное, прочное, острое лезвие… Зае-бали, суки.
Возможно, я сейчас очень круто ошибаюсь, возможно, я это зря — но решение уже принято.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Маетная противная телесная легкость, неизбежное мышечное похмелье…
— Че, по пивасику еще? — Он скребет сквозь канареечную тишотку с надписью “US Navy” даже так просматривающийся грудной рельеф.
Ты вообще стремаешься когда-нибудь, блин?…
Почти метр девяносто и пропорционально широкий в плечах. Никогда специально не качаясь, он был мускулист от природы — но сухо, жилисто мускулист, поджаро. И тонок в кости. С узкими интеллигентными кистями и стопами маловероятного сорок третьего размера.
Частично монголоидное происхождение по его лицу определить было практически невозможно — но сразу бросающуюся в глаза экзотичность оно ему придавало. Азиатские скулы, светло-серые, но миндалевидные, почти бабские глаза. Вчуже полагаю, пидоры от него бы съезжали с катушек. Но даже боюсь представить, что бы стало с тем пидором, который рискнул бы ему об этом сказать.
Светлые волосы, всегда, сколько его помню, пребывавшие в большем или меньшем беспорядке, — он уделял им (как и вообще внешности) минимум внимания, а в какой-то момент, годам к четырнадцати, окончательно наскучив регулярными походами в парикмахерскую (его буквально трясло от любого регулярного принудительного действия), стал попросту подвязывать их ботиночным шнурком… От тех же привычек происходящая вечная небритость, периодически достигавшая состояния довольно гнусной эспаньолки. Кривоватый — еще в глубоком детстве свернутый, в драке, разумеется, — нос. Четыре кольца в левом ухе, добавившиеся в “альтернативно-музыкальную” эпоху.
…На большем или меньшем удалении от этого человека — но так или иначе в постоянном, даже если заочном, его присутствии я провел всю сознательную жизнь. Некоторое время считал его лучшим другом. Учился у него: драться, пить, похмеляться, цеплять девок, бросать девок, греть в фольге перед забивкой шарик гаша, ненавидеть ментов, метать ножик, презирать мажоров, играть на гитаре, плевать на деньги и собственные мелкие заморочки, вязать “восьмерку” и “двойную восьмерку”, переть в главном до конца. Я видел его обдолбанным в кашу, зеленым с бодуна, испражняющимся, совокупляющимся, измордованным. Я думал, что знаю его, как себя.
Теперь я понимаю, что никогда его не знал.
Нечеткий силуэт на фоне солнца на ограде площадки телебашни — спиной ко мне…
Стоящий спиной ко мне светловолосый амбал в темно-синей куртке в помещении студии “ДК Dance”…
…Мой личный мартиролог, поименно продиктованный мне. Что связывает этих людей, кроме меня? Кто?
С Аськой он, как и я, рос в одном дворе. Я не помню, рассказывал ли я ему про Кобу — но вполне мог рассказывать. С Крэшем он дружил поболе моего — и если я не делился с ФЭДом “лосиными” телегами, то почему не мог поделиться Костян?… С Гвидо Эпнерсом он меня свел. С Димой Якушевым он, оказывается, как минимум приятельствовал (а значит, теоретически мог разжиться и его тетрадочками). С Володькой Эйдельманом общался довольно плотно — плотней опять же, чем я. С Санькой Князевой… с Санькой до его отъезда в Москву они знакомы не были.
“…Дэн, я с одним человеком общалась, ему двадцать восемь лет…”
ФЭДу сейчас двадцать восемь.
“…У нее не было кровоподтека на лице — вот тут, с правой стороны?…” Провожу пальцами по собственной правой скуле, на которой еще отлично видна царапина.
“…А как он выглядел, этот Коба?…” — “Хорошо выглядел. Лет, наверное, под тридцать, крупненький такой. Высокий, бицепсы, полный порядок. И я говорю, блондин. Нибелунг такой…”
Мы с Никой начали встречаться, когда ФЭД был еще в Риге. Но, памятуя историю с Дашкой, между собой знакомить я их не спешил. А потом Федька свалил…
И только теперь наконец я понимаю, что цепануло меня в разговоре с московской девушкой Ликой. Фред. Она поминала его под этой никогда нами не использовавшейся кликухой. Сашка Князева, ответив единственный раз на вызов, озвученный “Paint It Black”, — вспомнил-таки! — называла собеседника так же: Фредом.
— Стас, ты помнишь того… человека, с которым Сашка стала встречаться после тебя? Ты говорил, ты его видел… Ты его хорошо тогда разглядел?
— Н-ну, не так чтоб очень… я… издалека все-таки… А что?
— Сейчас я тебе фотку покажу и одного пацана на ней. Скажи, это он?
— А что такое?
— Да нет, ничего. Просто скажи, ладно? Вот. Вот этот. На остальных внимания не обращай (на всех более-менее четких фотках с Федькой, какие я смог нарыть в своем бардаке, был либо я сам, либо кто-то еще — показываю в итоге Тюре кадр, где они с Лбом, Серегой и батареей пива: что бедный Стас подумает?…)…
Стас смотрит на фотку — долго: но я сразу, даже никакими психологическими спецумениями не обладая, понимаю, что ФЭДа он опознал с первого взгляда. Потом Тюря поднимает глаза и некоторое время разглядывает уже меня:
— Кто это?
— Это он, да?
— Допустим… Кто это?
(Сначала я вообще хотел сунуть Федькину фотографию Нике: не тот ли, мол, грузин из “Кугитиса”?… — не стал. Не из логических соображений даже, а из интуитивного, скорее, позыва — но достаточно четкого…)
— Вряд ли тебе его имя что-то скажет. Федор Дейч.
— И кто он?
— Не знаю, Стас… Честное слово — уже не знаю.
Подходя к своему дому, я замечаю ее издалека. Старую “Волгу”, “ГАЗ-21”, выпендрежного розового цвета. Тачка торчит почти напротив моих дверей — абсолютно не скрываясь.
Я останавливаюсь за два подъезда. Я просто не знаю, что делать. У “Волги” тонированные стекла — так что непонятно, сидит ли в ней кто, и если сидит, то сколько народу. После зрелища лужи крови в подворотне на Дунтес у меня мало желания особо выдрючиваться…
Суки. И ведь суки наглые, и наглость свою демонстрируют — вот так вот, под окнами, не где-нибудь… Пугаете, бляди? (Что ж, нельзя сказать, что совсем безуспешно…) Шальная мысль: не могут это быть две разные машины?… Да что за бред — две разные именно старые “Волги” именно такой расцветки?… Кстати, это легко проверить… По крайней мере, если они тут так открыто такие приметные торчат, вряд ли приехали меня валить — у собственного подъезда…
Иду. Прохожу мимо. DH-1777. Она, она родимая… Ну, вот он я — что дальше? Повернувшись к тачиле спиной — набрать три цифры кода на двери, — несколько секунд ощущаю себя не слишком уютно… Ничего не происходит.
На хрена? На хрена вы это делаете? Чего вам, блядь, от меня надо?!. Зайдя в квартиру, чувствую стремительно нарастающую злость. Игры, значит… продолжаются игры… ни хрена от меня отставать не собираются… Издеваются же твари — под окнами прямо… Порежу колеса на хрен… Ну, че будете делать?… К хренам собачьим покоцаю же… Я верчу в руках “ерш”, я вижу — в тысячный раз, но сейчас с особенным удовольствием, — какое у него славное, прочное, острое лезвие… Зае-бали, суки.
Возможно, я сейчас очень круто ошибаюсь, возможно, я это зря — но решение уже принято.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104