— Я еще тут, — говорит она.
— О, прекрасно. Ты собиралась подыскать мне что-нибудь ужасное.
— Ну, мы заключили соглашения на возмещение половины оклада в случае смерти от перегрузок на работе. Кажется, у нас тут еще остались кое-какие нежелательные отношения. Или тебе нужно что-нибудь особенное?
— А нет ли у тебя в запасе голого мужчины?
— Голого мужчины… Хм-м. Кажется, нет.
— Не могла бы ты в следующий раз приготовить одного для меня?
— Мы постараемся, мадам. — И замолкает, обнаружив, что улыбается, сама того не замечая, зная только, что ее мать, улыбается такой же кривоватой улыбкой, а между ними ворочается Атлантический океан.
— Ну, как там старое доброе Королевство?
— По-прежнему. Позорно дряхлеет. Как ты?
— По-прежнему. Позорно дряхлею. Снова одна?
— Ты сама знаешь, — говорит Анна, ей неловко оттого, что мать, напротив, не одна, можно и не спрашивать. Ее жизнь — театр, а она будто стоит у рампы, всегда окруженная людьми.
— Я не знаю. Ты не звонишь. В отличие от твоей сестры.
— Я была занята. — Она сдерживает нарастающее раздражение. Поворачивается к книжным полкам. На верхней стоит фотография, любимая фотография Марты. Анна в дождевике. Сестра стоит у нее за спиной в солнечной комнате. В отличие от Анны, она не попала в фокус, но можно различить, что Марте весело. Она прячет смех. Она так сильно любит Анну, еле сдерживается, чтобы не обнять ее.
— Мы все заняты, — говорит мать. — Сейчас двадцать первый век, мир продолжает вертеться лишь потому, что гонится за собственным хвостом. Иногда я тоже бывала слишком занята, я знаю, но мне хочется быть уверенной, что ты жива. Думаю, я это заслужила. По крайней мере, я всегда тебе говорю, что думаю. И, видишь ли, я думаю, что ты слишком много работаешь. Думаю, тебе стоит выбраться из дома, погоняться за другим хвостом.
— Вообще-то я не думаю, что у мужчин есть хвост.
— Ты давненько не проверяла, да?
— Проверяла.
— Ну, так делай это почаще, потому что я хочу стать бабушкой раньше, чем тебе стукнет сорок. Не забудь. Что случилось с тем твоим приятным пожилым джентльменом?
— Он умер.
— Не дразни меня. Он мне нравился.
— Потому что позволял тебе чувствовать себя моложе, — говорит Анна слишком быстро и сразу жалеет об этом, а мать фыркает.
— Давай не будем ссориться. Я позвонила, потому что через месяц приеду с новым другом. Мы могли бы провести Рождество вместе. Всего один день. Один день, и все. Можно собраться у Марты и Эндрю, если хочешь. Впятером. Милая?
Она возвращается в круг света от монитора. На экране фракталы складываются в рисунок замерзшего стекла, бесконечная россыпь завитков, знаков и линий. Анна касается клавиш, и скринсейвер исчезает. За ним все еще светится окно браузера. Новые деньги ждут, пока их выберут.
Чтобы зарегистрироваться, нажмите здесь.
— Милая? Анна?
— Я здесь. А Марта что говорит?
— Марта, разумеется, согласна. Осталось только с тобой договориться.
— Рождество, конечно, хорошо.
— Правда? Что ж, замечательно. Расскажешь мне потом о своих ужасах. Я тебе напишу. Хорошо? Я люблю тебя. Ну, мне пора. Пока.
Анна кладет трубку. В темноте комнаты раздается жалобное мяуканье, Анна встает, идет на кухню, внезапно осознав, что тоже голодна. Открывая холодильник, знает, что зверь у нее за спиной, как тот человек из сна. Она готовит еду им обоим, когда телефон звонит снова, и она возвращается в комнату с тарелками в руках, кот бежит за ней по пятам, как сообщник; свою тарелку и стакан она осторожно ставит на стол, его миску на пол, и берет трубку.
— Сегодня больше никаких советов, спасибо, — начинает она, но уже понимает, что линия не та, слишком чисто для большого расстояния, человек на том конце ближе, чем может быть мать.
— Это я.
— Лоренс… уже поздно.
— Я не могу заснуть.
— Сколько времени?
— Я не знаю. Поздно.
— Это все вино.
— Я знаю. Я знаю, Анна, — говорит он и умолкает.
— Что?
— Поговоришь со мной? Совсем недолго. Пока я не начну засыпать.
— Сам знаешь, что поговорю. — Она знает, что он знает. И всегда будет знать, но даже не знает, почему.
— Ох, спасибо. Как хорошо. Ты очень добрая. Ну? Ты спала? Я тебя разбудил?
— Нет, еще не спала.
— Что ты делала?
— Разговаривала с матерью. — Она бродит по комнате. Сон улетучился, в голове проясняется. Ночная птица.
— Ева приехала?
— Нет, слава богу.
— О да. Я звонил, было занято. Ты знаешь, она мне всегда нравилась.
— Забавно, она только что сказала то же самое о тебе.
— Неужели? Как мило с ее стороны. Так. И что ты делаешь теперь?
— Исследую холодильник.
— Так поздно.
— Для Бирмы.
— Счастливчик Бирма.
— Вообще-то я еще работаю. — Она прислоняется к стеклу, неуверенно расслабляется. Плечи мерзнут. Иногда по ночам — обычно по ночам — Лоренс бывает самим собой. Иногда нет. Дождь все стучит, стучит за окном.
— Ты слишком много работаешь.
— Все так говорят.
— И ты знаешь, что еще говорят.
— Что?
— Сплошь работа и никаких развлечений.
— Я развлекаюсь.
— Ну конечно. Над чем ты работаешь?
— Ничего особенного.
— Это он?
Она слышит, как меняется его голос. Ее всегда бросает в дрожь, когда природная горячность Лоренса выходит за пределы комфорта. Такое случалось и прежде, столько раз — не сосчитать. Проще всего повесить трубку, оставить его наедине с собой, проще всего. Но она здесь. Слушает.
Лоренс думает, это потому, что она все еще любит его. Он никогда не говорил, но она знает.
А она никогда не говорила ему, что, как бы ни любила его — в разное время по-разному, — все перевешивало сознание вины. Никогда не хватало времени объяснять.
Годы прошли с тех пор, как Лоренса из-за жалоб вынудили уйти на пенсию. Анна вспоминает, как ее вызвали пред светлые очи Совета. Вспоминает облегчение от того, что не она совершила ошибку. Она пыталась объяснить его запои, перепады настроения, и они все это уже знали. Она сказала, что чувствует, как Лоренс теряет самоуважение, и они кивнули и подняли глаза от экранов, будто знали и это.
И все это было правдой. В Налоговой о Лоренсе знали почти все. Но Анна не может вспомнить, почему не солгала. Это же было нетрудно. Вместо этого вспоминает свою убежденность, веру в то, что поступает правильно. Ради достоинства Лоренса и ради клиентов. Ради Налоговой и ради себя. Она делала то, чему научил ее Лоренс: собирала все факты.
Трусость, подумала она. Это была трусость — не солгать.
— Это он? — снова говорит он. — Ты занимаешься Джоном Лоу?
— Да.
— Ты знаешь, я почти ревную.
— Не стоит.
— А-а. Скажешь мне, когда будет пора, ладно? — Голос его становится густым, капризным. — Ты знаешь, я ему никогда не доверял.
— В прошлый раз он тебе вроде был вполне симпатичен. Ты сказал, что надо его отпустить.
— Лучше так и сделать. Поэтому я, собственно, и позвонил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64