И тут, представьте, раскрывается дверь, и повар — весь в белом, в крахмальном белом колпаке, высоко воздев перед собой руки, — прёт роскошное фарфоровое блюдо, наполненное жареной дичью… Темно-коричневой, со всякими там перьями и вензелями и бог знает ещё с чем… Аж дух перехватило!
Шарахнули в потолок пробки, и в бокалах взметнулось пеной до краёв шампанское. Сергей Алексеевич встал и провозгласил тост за здоровье Ивана Васильевича, главного инженера АДД, так много потрудившегося для совершенного состояния боевой техники, что, несомненно, способствовало достижению нашей победы. Все выпили с удовольствием, то и дело посматривая на фазанов. Иван Васильевич даже не стал торопиться с ответным словом, а, степенно подвязав себя салфеткой, с благоговением принялся разделывать мастерски приготовленную птицу. Попробовав небольшой кусочек, изобразил блаженство на лице и сказал:
«Что ни говорите, друзья, сразу видно — благородная дичь! Трудно даже поверить: царям да королям раньше доступна была, а теперь и к нам, грешным, на стол попала!»
Ульяновский, очень довольный, утвердительно постучал по столу растопыренными пальцами и предложил наполнить ещё бокалы.
Откушав, Марков оглядел всех командиров за столом и спросил вдруг:
«Кто же из вас такой завзятый охотник, кому мы обязаны этим царским угощением?»
Заместитель командира дивизии в этот момент съёжился, слегка похолодев. И тут, совершенно неожиданно для себя, почувствовал в конце стола какое-то скромное шевеление: кто-то приподнялся, чуть кашлянув.
Зенков метнул туда взгляд и увидел встающего очень смущённого, покрасневшего Дудника. Пряча в стол свой застенчивый взгляд, Антон проговорил, впрочем, вполне внятно:
«Я их подстрелил, товарищ генерал».
«Спасибо вам, майор, вы молодчина!» — благодарно расплылся Марков.
Веня не знал, как ему быть: то ли швырнуть пробку в этого нахала Дудника, то ли залезть под стол и смеяться там до слёз.
Потом обед кончился, инспекция отправилась продолжать свои дела, а Ульяновский и Зенков зашли в штаб. Закрыв за собой дверь, Веня сказал негромко:
«А ведь каков повар!».
«А что?»
«Фазанов-то этих… черт-ма настреляли. Как я тебе, Сергей Алексеевич, и говорил…»
«А мы ели что?»
«Петушков, что давеча паслись во дворе».
«Ну!.. Вот те на!.. Проклятье… (Ульяновский употреблял это слово и в хорошем и плохом смысле.) Однако что ж этот Дудник?»
«Нахал. Что ещё сказать?.. А как не растерялся! Точно выстрелил и на этот раз не промазал! Впрочем, выручил меня: я было похолодел, когда Иван Васильевич спросил, кто настрелял их».
«Ай-я-яй… Конфузия-то какая, проклятье!» — протянул огорчённо комдив.
«Да ведь на блюде-то эти петушки проявили себя не хуже настоящих фазанов», — возразил Вениамин Дмитриевич.
«Ну хуже, не хуже… Это меня лукавый попутал придумать угощение фазанами… Эк проклятье!»
Антонина Алексеевна смеялась, слушая Михаила Лукича, и только в моменты, когда Сергей уж больно громко хохотал, вздрагивала и смотрела на сына с едва скрываемой сердечной болью.
Потом генерал попросил разрешения выйти покурить, и Сергей поднялся с ним вместе, а Антонина Алексеевна занялась приготовлением чая.
— Ну что, выкладывай? — взглянул серьёзно Федин, лишь только они оказались вдвоём. — Не пришлось ли катапультироваться?
Сергей потупился:
— Нет, угомонил-таки.
— Похоже, тебя покрутило с отрицательными перегрузками?..
— Ой, дядя Миша, вы по глазам читаете!
— Да ведь они у тебя, чёртушка, красноречивей осциллограммы!.. В них отрицательные перегрузки кровью расписались!
Сергей уставился с изумлением:
— Гляжу на вас как на волшебника… Действительно, крутило меня, вырывая из кабины с перегрузкой более минус трех…
— В перевёрнутом штопоре?
— Похуже… В аэроинерционном самовращении.
— Черт-те что!.. Потеря путевой устойчивости при отрицательных углах атаки!.. Случайно угодил?
— Угодил не я, а мне поручили воспроизвести то, что там было.
Михаил Лукич кивнул с чуть заметной ухмылкой:
— Так сказать, во имя науки…
— И для неё, и для корректировки инструкции по пилотированию.
Теперь генерал разглядывал молодого лётчика с таким же изумлением, как только что тот глядел на него.
— А в наше время, — проговорил он чуть ли не с завистью, — о возможности этаких жестоких «круговертей» мы и не подозревали!.. Однако, Серёжа, расскажи, как же всё это было?
Стремнин коротко рассказал, очень заботясь, чтобы Михаил Лукич не заподозрил его в нагнетании «летчицкого героизма».
— И, представьте, — усмехнулся он, заканчивая, — обалдел и будто уже ничего не вижу… Спасибо товарищу, летавшему рядом на киносъёмщике, — он подсказками помог выровнять самолёт… Потом, когда запустил двигатель, открыл гермошлем — и вскрикнул от радости: оказывается, стекло запотело!..
Генерал выразительно покачал головой:
— А у врача-то был потом?
— Разумеется… Денька через три загляну ещё… Да я и сейчас уже чувствую себя нормально…
Помолчали. Генерал сказал:
— Ну, Серёжка!.. Горжусь: становишься первоклассным лётчиком-испытателем!.. Да, а как с твоим проектом подцепки в воздухе?..
Сергей покривился:
— Проект почти готов… Только в институте обстановка так складывается, что вряд ли удастся его осуществить.
Михаил Лукич, затянувшись папиросой, взглянул искоса:
— Все же поясни, дружок, нужно ли тебе сейчас раздваиваться?.. Достиг самого важного в летании — летай, испытывай! Зачем же перегружать себя ещё и конструированием?
— Эх, дядя Миша!.. На работе мне уши прожужжали этими попрёками, и вы туда же… Как-то, обозлившись, я было дал себе зарок не подходить больше к чертёжной доске… Да не тут-то было!.. Опять потянуло, как выпивоху к поллитровке… Видно, таково уж призвание. Не будь лётчиком, стал бы авиаконструктором!.. Летать и конструировать на основе собственного лётного опыта — это ли не увлекательно?! Ведь не случайно все пионеры авиации были и конструкторами и испытателями…
В этот момент и донёсся голос Антонины Алексеевны:
— Мужчины, чай подан!
* * *
Перед чаем Антонина Алексеевна вдруг подошла к роялю и с поразившей Сергея экспрессией исполнила рахманиновские «Вешние воды». Михаил Лукич порозовел от восторга, просил ещё спеть, но Антонина Алексеевна, с чуть смущённой улыбкой и всё же довольная собой, вернулась к столу и принялась разливать чай из тихонько шумящего самовара.
А в комнате все ещё будто звенел серебристо голос: «…Мы молодой весны гонцы!.. Она нас выслала вперёд! Весна идёт… Весна идёт…»
Все трое долго молчали, и можно было подумать, что они вслушиваются в чуть слышное пение самовара.
Вот тогда-то Михаил Лукич вдруг и выдал монолог о душе, запомнившийся Сергею.
— Да, душа в нас есть!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112