Собаки с визгом удрали из двора.
— Вы что, как бандиты, с дубинками?! — заорал Селецкий, выскочив на порог.
— Здравствуйте, батюшка! — заискивающе поклонились мы и поочерёдно коснулись губами его холёной руки. Так нас учили в школе.
— Батюшка, вся школа просит вас придти на «закон божий»!
…В класс вошёл священник. Все встали и хором приветствовали его: «Здравствуйте, батюшка!»
Несмотря на то, что я и Коля Протащук сидели за задней партой, глаза Селецкого, сверкая, остановились вначале на Коле, а затем на мне.
Коля наклонился в мою сторону и тихо:
— Сегодня поп сгонит злость за своих псов. Видишь, какую линейку принёс.
Селецкий размеренным шагом подошёл к нам, присел рядом и спросил заданный урок о каком-то апостоле, то ли об Иване, то ли о Петре, не помню. Коля, хотя и заикался, отвечал уверенно. Однако Селецкий назвал его мерзавцем, схватил левую руку Коли и сильно ударил по ладони линейкой. Потом ещё и ещё…
Я видел, как дрожали от боли и обиды губы товарища, его серые глаза налились злостью.
— Садись, болван! — затрясся поп. С его головы свалилась высокая, синего цвета, бархатная шапка с крестом на макушке. Это ещё больше разозлило священника. Он сам поднял шапку и, закинув назад растрёпанные волосы, надел её.
«Ну, теперь мой черёд», — подумал я. И не ошибся. Селецкий пересадил Колю за другую парту и придвинулся ко мне.
— Надеюсь, белобрысый, ты лучше выучил божий закон? Его надо знать твёрдо! Ведь это основа нашей жизни, — бубнил Селецкий над моей головой.
Я отвечал путано. Тогда поп дал мне такого подзатыльника, что из глаз посыпались искры. А он издевался: приказал вытянуть левую руку и с силой начал бить линейкой по ладони. Я не выдержал и отвёл руку в сторону. Поп рассвирепел и ударил меня по голове.
Это был последний урок «закона божьего», на котором я присутствовал.
Дома я рассказал о произволе «святого». Отец возмутился, набросил на плечи пиджак и хотел идти к истязателю.
— Успокойся, Владимир, — умоляла мать. — Сам знаешь, к чему приведёт твоя вспыльчивость. Ты и так на учёте. Тебя, как «сторонника большевиков», арестуют, а дети останутся без куска хлеба.
Отец внял просьбам матери и остался дома.
— Бедное дитя, как же он тебя, Коленька? — мать прощупывала мою голову, надеясь обнаружить ссадину. — Руки б ему поотсыхали, негодяю! В церковь больше ни за что не пойду! — немного успокоилась. — Знаю, сыночек, за что он тебя побил. За отца! Он же в церковь не ходит. Не раз Селецкий упрекал: «Почему, Марфа, муж не исповедуется? Безбожник он. Прихожане на утреннюю идут, колокола звонят, а он на видном месте дрова колет. Грешно!»
Отец снова вскипел:
— Видал басурмана! Захотел моей исповеди! Грехи вздумал отпускать! Сам-то он каков? Конокрад! Вор последний! А помнишь, Марфа, кто заступился за него, когда пришли советские войска? Отец Коли, Протащук безрукий. Помнишь? Недавно он и жена его умерли. Трое детей живут впроголодь, ходят в лохмотьях, а батюшка, вместо помощи, избил Колю! Вот какая совесть!
Отец рассказал, как всё происходило.
Конница Буденного двигалась на Варшаву. Бойцы, утомлённые дальними переходами, остановились на отдых в нашем селе. К круче, что неподалёку от церкви, сбежался народ. Оказывается, там богатырь-кавалерист отчитывал человека в чёрной мантии: «Я проучу тебя, как издеваться над народом!»
Когда кавалерист замахнулся саблей, из толпы выбежал высокий, бедно одетый мужчина, без одной руки.
— Я такой же воин, как и ты, — заступился он. — Видишь, на фронте руку потерял. Прошу, оставь батюшку в покое. Он человек не плохой. Здесь какое-то недоразумение…
— Говоришь, он хороший?! — кавалерист вложил саблю в ножны. — Оставить? Ну и чёрт с ним, пусть живёт! А мне жаловались, что он людей грабит. — Повернулся к попу: — Убирайся вон!
Подобрав длинные иолы мантии, Селецкий убежал прочь. Кавалерист весело хлопнул Протащука по плечу:
— Кабы не ты… Пусть благодарит тебя и детей твоих!
— А за что кавалерист хотел казнить попа? — поинтересовался я.
Отец продолжил свой рассказ.
— В 1914 году вспыхнула война против царской России. Вскоре село Горыньград наводнилось беженцами, эвакуированными из района военных действий. Началась голодовка. Царское правительство пожертвовало из своих запасов небольшое количество зерна и крупы. Несколько повозок продуктов выпало и на долю беженцев, остановившихся в Горыньграде. Кто же разделит продукты лучше, чем святой отец?
Люди доверились попу, а он две повозки круп утаил от них. Беженцы умирали с голоду — Селецкий же краденой крупой откармливал своих свиней.
После рассказа отца я ещё больше возненавидел Селецкого. Но мне не раз поручали ходить к нему и приглашать на урок «закона божьего». Я эти уроки пропускал. Однажды со мной убежал и Фаня Чаплинский. Мы побродили в поле, спустились в овраг. Стояла тёплая, солнечная погода, вокруг щебетали птицы, воздух был напоен ароматом цветов.
Словно громадный сказочный краб, овраг своими разветвлениями расходился в разные стороны. То тут, то там стояли островки с откосными стенами. Мы взобрались на один из них.
— Нехорошо поступили мы, Коля, — сказал вдруг Фаня. — Провинились сразу перед батюшкой, родителями и школой.
Внизу послышались чьи-то голоса.
— Попались! Нас ищут. Теперь влетит, — припав к траве, шептал Фаня. — И зачем я тебя послушался, глупый!
Из глубины оврага донеслась польская речь. Мы увидели троих полицейских. Они вели человека в штатском, который тащил на плечах какую-то ношу.
— Михаила Пониманского поймали! — возбуждённо вскрикнул Фанька, забыв о том, что мы прячемся.
В глубине отрога, у глиняной стены, полицейские остановились, Михаил осторожно опустил ношу на землю.
— Наверное, поймали с водкой! — не унимался Фаня. Пониманский и полицейские о чём-то спорили.
— Не меньше тысячи злотых!
— Нет, панове, не могу. Пятьсот дам. У меня больше нет.
Один из полицейских приблизился к Михаилу, снял его шапку, перевернул колпаком вниз и положил ему на голову. Приказал:
— Сиди, не двигайся, а то вместо шапки тебе в голову влеплю.
Все отошли от Михаила метров на десять, и полицейский два раза выстрелил по шапке.
— Если его убьют, то только мы будем свидетелями, — твердил Фаня.
Какая сумма денег спасла Пониманского, мы не расслышали. Но после «упражнений» в стрельбе полицейские спрятали в кусты ношу и вместе с Михаилом удалились. Тогда мы бесшумно спустились по тропинке и вытянули из кустов ящик с бутылками, разрыли неподалёку лисью нору, втолкнули туда ящик и прикрыли ветками. Быстро возвратились на прежнее место и залегли.
Через час появились полицейские, уже без Михаила. Разделив между собой злотые, они подошли к месту, где оставили самогонку. После бесплодных поисков, обозлённые, так ни с чем и ушли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Вы что, как бандиты, с дубинками?! — заорал Селецкий, выскочив на порог.
— Здравствуйте, батюшка! — заискивающе поклонились мы и поочерёдно коснулись губами его холёной руки. Так нас учили в школе.
— Батюшка, вся школа просит вас придти на «закон божий»!
…В класс вошёл священник. Все встали и хором приветствовали его: «Здравствуйте, батюшка!»
Несмотря на то, что я и Коля Протащук сидели за задней партой, глаза Селецкого, сверкая, остановились вначале на Коле, а затем на мне.
Коля наклонился в мою сторону и тихо:
— Сегодня поп сгонит злость за своих псов. Видишь, какую линейку принёс.
Селецкий размеренным шагом подошёл к нам, присел рядом и спросил заданный урок о каком-то апостоле, то ли об Иване, то ли о Петре, не помню. Коля, хотя и заикался, отвечал уверенно. Однако Селецкий назвал его мерзавцем, схватил левую руку Коли и сильно ударил по ладони линейкой. Потом ещё и ещё…
Я видел, как дрожали от боли и обиды губы товарища, его серые глаза налились злостью.
— Садись, болван! — затрясся поп. С его головы свалилась высокая, синего цвета, бархатная шапка с крестом на макушке. Это ещё больше разозлило священника. Он сам поднял шапку и, закинув назад растрёпанные волосы, надел её.
«Ну, теперь мой черёд», — подумал я. И не ошибся. Селецкий пересадил Колю за другую парту и придвинулся ко мне.
— Надеюсь, белобрысый, ты лучше выучил божий закон? Его надо знать твёрдо! Ведь это основа нашей жизни, — бубнил Селецкий над моей головой.
Я отвечал путано. Тогда поп дал мне такого подзатыльника, что из глаз посыпались искры. А он издевался: приказал вытянуть левую руку и с силой начал бить линейкой по ладони. Я не выдержал и отвёл руку в сторону. Поп рассвирепел и ударил меня по голове.
Это был последний урок «закона божьего», на котором я присутствовал.
Дома я рассказал о произволе «святого». Отец возмутился, набросил на плечи пиджак и хотел идти к истязателю.
— Успокойся, Владимир, — умоляла мать. — Сам знаешь, к чему приведёт твоя вспыльчивость. Ты и так на учёте. Тебя, как «сторонника большевиков», арестуют, а дети останутся без куска хлеба.
Отец внял просьбам матери и остался дома.
— Бедное дитя, как же он тебя, Коленька? — мать прощупывала мою голову, надеясь обнаружить ссадину. — Руки б ему поотсыхали, негодяю! В церковь больше ни за что не пойду! — немного успокоилась. — Знаю, сыночек, за что он тебя побил. За отца! Он же в церковь не ходит. Не раз Селецкий упрекал: «Почему, Марфа, муж не исповедуется? Безбожник он. Прихожане на утреннюю идут, колокола звонят, а он на видном месте дрова колет. Грешно!»
Отец снова вскипел:
— Видал басурмана! Захотел моей исповеди! Грехи вздумал отпускать! Сам-то он каков? Конокрад! Вор последний! А помнишь, Марфа, кто заступился за него, когда пришли советские войска? Отец Коли, Протащук безрукий. Помнишь? Недавно он и жена его умерли. Трое детей живут впроголодь, ходят в лохмотьях, а батюшка, вместо помощи, избил Колю! Вот какая совесть!
Отец рассказал, как всё происходило.
Конница Буденного двигалась на Варшаву. Бойцы, утомлённые дальними переходами, остановились на отдых в нашем селе. К круче, что неподалёку от церкви, сбежался народ. Оказывается, там богатырь-кавалерист отчитывал человека в чёрной мантии: «Я проучу тебя, как издеваться над народом!»
Когда кавалерист замахнулся саблей, из толпы выбежал высокий, бедно одетый мужчина, без одной руки.
— Я такой же воин, как и ты, — заступился он. — Видишь, на фронте руку потерял. Прошу, оставь батюшку в покое. Он человек не плохой. Здесь какое-то недоразумение…
— Говоришь, он хороший?! — кавалерист вложил саблю в ножны. — Оставить? Ну и чёрт с ним, пусть живёт! А мне жаловались, что он людей грабит. — Повернулся к попу: — Убирайся вон!
Подобрав длинные иолы мантии, Селецкий убежал прочь. Кавалерист весело хлопнул Протащука по плечу:
— Кабы не ты… Пусть благодарит тебя и детей твоих!
— А за что кавалерист хотел казнить попа? — поинтересовался я.
Отец продолжил свой рассказ.
— В 1914 году вспыхнула война против царской России. Вскоре село Горыньград наводнилось беженцами, эвакуированными из района военных действий. Началась голодовка. Царское правительство пожертвовало из своих запасов небольшое количество зерна и крупы. Несколько повозок продуктов выпало и на долю беженцев, остановившихся в Горыньграде. Кто же разделит продукты лучше, чем святой отец?
Люди доверились попу, а он две повозки круп утаил от них. Беженцы умирали с голоду — Селецкий же краденой крупой откармливал своих свиней.
После рассказа отца я ещё больше возненавидел Селецкого. Но мне не раз поручали ходить к нему и приглашать на урок «закона божьего». Я эти уроки пропускал. Однажды со мной убежал и Фаня Чаплинский. Мы побродили в поле, спустились в овраг. Стояла тёплая, солнечная погода, вокруг щебетали птицы, воздух был напоен ароматом цветов.
Словно громадный сказочный краб, овраг своими разветвлениями расходился в разные стороны. То тут, то там стояли островки с откосными стенами. Мы взобрались на один из них.
— Нехорошо поступили мы, Коля, — сказал вдруг Фаня. — Провинились сразу перед батюшкой, родителями и школой.
Внизу послышались чьи-то голоса.
— Попались! Нас ищут. Теперь влетит, — припав к траве, шептал Фаня. — И зачем я тебя послушался, глупый!
Из глубины оврага донеслась польская речь. Мы увидели троих полицейских. Они вели человека в штатском, который тащил на плечах какую-то ношу.
— Михаила Пониманского поймали! — возбуждённо вскрикнул Фанька, забыв о том, что мы прячемся.
В глубине отрога, у глиняной стены, полицейские остановились, Михаил осторожно опустил ношу на землю.
— Наверное, поймали с водкой! — не унимался Фаня. Пониманский и полицейские о чём-то спорили.
— Не меньше тысячи злотых!
— Нет, панове, не могу. Пятьсот дам. У меня больше нет.
Один из полицейских приблизился к Михаилу, снял его шапку, перевернул колпаком вниз и положил ему на голову. Приказал:
— Сиди, не двигайся, а то вместо шапки тебе в голову влеплю.
Все отошли от Михаила метров на десять, и полицейский два раза выстрелил по шапке.
— Если его убьют, то только мы будем свидетелями, — твердил Фаня.
Какая сумма денег спасла Пониманского, мы не расслышали. Но после «упражнений» в стрельбе полицейские спрятали в кусты ношу и вместе с Михаилом удалились. Тогда мы бесшумно спустились по тропинке и вытянули из кустов ящик с бутылками, разрыли неподалёку лисью нору, втолкнули туда ящик и прикрыли ветками. Быстро возвратились на прежнее место и залегли.
Через час появились полицейские, уже без Михаила. Разделив между собой злотые, они подошли к месту, где оставили самогонку. После бесплодных поисков, обозлённые, так ни с чем и ушли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48