- Они не оборачиваются, а поворачиваются. Посмотри, их тела разворачиваются.
– Это планшет. С чего ты так уверен…
– Я-то, может, и не так уверен, но ты - ты видела эту картину каждое утро… сколько лет? И ты мне говоришь, что не можешь прикрыть глаза и вспомнить, поворачивались ли их тела?
Лее даже не надо было закрывать глаза. Они поворачивались - немного, и только старейшины. Но они поворачивались. Большинство критиков считали это неважной мелочью и приписывали это проблемам с почвой для растительности.
– Если ты и прав, это не значит, что они поворачиваются, - сказала Лея. - Они насекомые. Ты не знаешь их анатомию.
– И Хаддор не знал. Он мог бы нарисовать - то есть создать - их как угодно. И он сделал их тела поворачивающимися. Поворачивающимися к буре.
– И что?
– Они знают, что буря надвигается, и они поворачиваются к ней лицом, - сказал Хэн. - Хаддор не пытается кого-то там предупредить о расплате за то, что сдаешься перед тьмой. Он хочет показать, как ее встретить. Повернуться к ней лицом.
Лея смолкла, пытаясь что-нибудь возразить, и потом поняла, что это бесполезно. Они спорили о толковании - а Хаддор первым бы сказал, что толкование - это дело зрителя.
– Думаю, Хаддор не любил критиков, - сказал Хэн, у него была коронная победная улыбка через все лицо, которую Лея обожала, когда это не касалось споров с ней самой. - Так ведь?
– Не очень любил, - Лея не стала отрицать известный факт. - Но не обязательно же все должны быть не правы, чтобы ты был прав. Картина может иметь несколько смыслов…
– Да ну? - улыбка Хэна стала еще задорней. - Так ты признала… я прав?
– Какой же ты заносчивый… - Лея уловила игривые нотки в голосе Хэна и запнулась.
Он не пытался возражать ей, просто настаивал на том, что его версия тоже имеет право на жизнь. За это она его и любила. Почти всегда.
– Ну да, я так сказала. Только что.
– То, что ты видишь, зависит от того, как ты смотришь на вещи, - Хэн обнял ее и притянул к себе. - На многие-многие вещи.
Лея поддалась, но она уже поняла, куда клонит Хэн. Он уже говорил не о «Закате Киллика». И не о ситуации с ДИшками над оазисом. Он опять начал про будущее.
– Хэн?
– Да?
– Разве не надо следить за имперцами? Хэн убрал руку и посерьезнел.
– Надо поговорить, Лея. Не одна ты должна решать.
– Нет? Надеюсь, ты будешь доволен приемным ребенком, - Лея пожалела о колкости.
Она-то была уверена, что любила бы приемных детей как своих, без всяких страхов. Но когда она решила извиниться, Хэн уже поднялся с земли.
– Хэн, мы еще поговорим. Но, пожалуйста, не сейчас, не здесь. Завтра все может…
– Что? - В глазах Хэна отразилась луна, и они вспыхнули серебристым светом. - Что случится завтра?
– Ничего, - Лея отвернулась. - Я не позволю этому случиться.
– Да? А если оно все равно случится? Ты не должна бояться встретить это лицом к лицу, Лея. Вот что пытался сказать Хаддор. - Хэн отдал ей бинокль. - Следи за оазисом. Я пойду, разберусь с передатчиком
Лея вернулась к наблюдению. Она была так расстроена, что совсем не следила за происходящим. Они больше только раздражались от этих разговоров, но Хэн был прав - им надо было поговорить. К сожалению, ее чувства к Анакину Скайвокеру были слишком смешаны, чтобы разговаривать сейчас о детях. Да и не время было отвлекаться на эти разговоры. Это было даже опасно.
Она убрала бинокль, включила дневник и, вернувшись к наблюдению, запустила следующую запись. Лея и Хэн провели ночь, слушая о том, как мать Анакина мечтала о его судьбе и рассказывала о трудной, но счастливой жизни на ферме. Лея знала, что она сумеет слушать запись, не отвлекаясь от оазиса.
21:45:24
Оуэн застал меня, когда я отмечала твой день рожденья на песчаной берме, двадцать лет - тебе и Оуэну! У Оуэна есть отличная подруга, Беру Уайтсан. Они мне пока не говорят, но, полагаю, подумывают о свадьбе. Глядя на то, как растет Оуэн, я всегда думаю о тебе. Счастлив ли ты? Стал ли ты рыцарем - джедаем? Узнала бы я тебя, если бы увидела?
Я волнуюсь - волнуюсь и люблю тебя. Очень люблю, Ани. Надеюсь, ты помнишь об этом - и о том, как я тобой горжусь. Всегда.
На следующий день Шми рассказала, что они слышали бант на равнине. На сердце у Леи стало неспокойно, когда в записях стало проскальзывать все больше беспокойства по поводу тускенских разбойников, рассказов о следах на границе. Клигг становился все мрачнее, Оуэн стал беспокойным, будто испуганным. Шми сказала, что боится за безопасность Беру, которая приехала к ним на пару дней.
22:45:25
На равнине еще больше тускенов. Мы их не видим, но рев их бант слышно за километры. Оуэн и Клигг говорят, что мы будем в порядке, если не выходить ночью. Лучше бы они не говорили о том, что надо держать бластеры, при себе, даже внутри дома. Но еды для бант тут немного, тускены скоро уйдут. Клигг завтра поедет на ферму Аоррсов, чтобы собрать местных фермеров. Все будет в порядке, Анакин, я уверена.
Продолжая смотреть на мерцающие звезды над оазисом, высматривая ионные выхлопы или что-то еще, что свидетельствовало бы о присутствии Империи, Лея скомандовала запустить следующую запись.
Дневник молчал.
Думая, что опять повреждена память, Лея сказала:
– Пропустить запись.
Дневник по-прежнему молчал. Лея посмотрела на него и увидела сообщение «КОНЕЦ ЗАПИСЕЙ».
Она выключила его и вернулась к наблюдению, хотя приходилось смаргивать слезы, чтобы видеть. Как журнал оказался там, где его нашла Аниа Дарклайтер, она не знала. Сотни возможностей. Может быть, когда тускены напали на Шми, она кинула его под испаритель, надеясь, что Клигг или Оуэн найдут его и отдадут сыну.
Но Лея знала, что дневник никогда не дошел до Анакина. Иначе его не нашли бы под испарителем. Она думала о том, не изменил бы он жизнь ее отца, если бы его передали ему, - и не оставался ли он там все это время только для того, чтобы изменить ее жизнь, жизнь Леи.
Лея почувствовала глубокое сожаление, подумав о Скайвокере. Сожалела ли она о том, что не знала его? Едва ли. Она ненавидела и боялась его, как Дарта Вейдера, и едва ли она хотела бы знать его лучше. Но усомнилась ли она в себе? Да, весьма… Она не могла не думать об Анакине Скайвокере, не усомнившись в половине тех решений, что она принимала в жизни за последние пять лет.
Но чувства были еще глубже. Сожаление - сожаление, которого она не понимала, обрушилось на нее, как тяжелый защитный плащ. Почти физически ощутимое, изнуряющее, обессиливающее - такое глубокое сомнение, что она почувствовала себя полностью опустошенной и разбитой.
Лея смотрела в пустыню, отвернувшись от оазиса. Дюны еще купались в предрассветной тени, но луны уже заходили за горизонт, и Тату I осветила верхушки самых высоких песчаных холмов золотыми лучами. От этого вида на душе у Леи стало одиноко и невыносимо печально, и она поняла, откуда идут такие сильные чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
– Это планшет. С чего ты так уверен…
– Я-то, может, и не так уверен, но ты - ты видела эту картину каждое утро… сколько лет? И ты мне говоришь, что не можешь прикрыть глаза и вспомнить, поворачивались ли их тела?
Лее даже не надо было закрывать глаза. Они поворачивались - немного, и только старейшины. Но они поворачивались. Большинство критиков считали это неважной мелочью и приписывали это проблемам с почвой для растительности.
– Если ты и прав, это не значит, что они поворачиваются, - сказала Лея. - Они насекомые. Ты не знаешь их анатомию.
– И Хаддор не знал. Он мог бы нарисовать - то есть создать - их как угодно. И он сделал их тела поворачивающимися. Поворачивающимися к буре.
– И что?
– Они знают, что буря надвигается, и они поворачиваются к ней лицом, - сказал Хэн. - Хаддор не пытается кого-то там предупредить о расплате за то, что сдаешься перед тьмой. Он хочет показать, как ее встретить. Повернуться к ней лицом.
Лея смолкла, пытаясь что-нибудь возразить, и потом поняла, что это бесполезно. Они спорили о толковании - а Хаддор первым бы сказал, что толкование - это дело зрителя.
– Думаю, Хаддор не любил критиков, - сказал Хэн, у него была коронная победная улыбка через все лицо, которую Лея обожала, когда это не касалось споров с ней самой. - Так ведь?
– Не очень любил, - Лея не стала отрицать известный факт. - Но не обязательно же все должны быть не правы, чтобы ты был прав. Картина может иметь несколько смыслов…
– Да ну? - улыбка Хэна стала еще задорней. - Так ты признала… я прав?
– Какой же ты заносчивый… - Лея уловила игривые нотки в голосе Хэна и запнулась.
Он не пытался возражать ей, просто настаивал на том, что его версия тоже имеет право на жизнь. За это она его и любила. Почти всегда.
– Ну да, я так сказала. Только что.
– То, что ты видишь, зависит от того, как ты смотришь на вещи, - Хэн обнял ее и притянул к себе. - На многие-многие вещи.
Лея поддалась, но она уже поняла, куда клонит Хэн. Он уже говорил не о «Закате Киллика». И не о ситуации с ДИшками над оазисом. Он опять начал про будущее.
– Хэн?
– Да?
– Разве не надо следить за имперцами? Хэн убрал руку и посерьезнел.
– Надо поговорить, Лея. Не одна ты должна решать.
– Нет? Надеюсь, ты будешь доволен приемным ребенком, - Лея пожалела о колкости.
Она-то была уверена, что любила бы приемных детей как своих, без всяких страхов. Но когда она решила извиниться, Хэн уже поднялся с земли.
– Хэн, мы еще поговорим. Но, пожалуйста, не сейчас, не здесь. Завтра все может…
– Что? - В глазах Хэна отразилась луна, и они вспыхнули серебристым светом. - Что случится завтра?
– Ничего, - Лея отвернулась. - Я не позволю этому случиться.
– Да? А если оно все равно случится? Ты не должна бояться встретить это лицом к лицу, Лея. Вот что пытался сказать Хаддор. - Хэн отдал ей бинокль. - Следи за оазисом. Я пойду, разберусь с передатчиком
Лея вернулась к наблюдению. Она была так расстроена, что совсем не следила за происходящим. Они больше только раздражались от этих разговоров, но Хэн был прав - им надо было поговорить. К сожалению, ее чувства к Анакину Скайвокеру были слишком смешаны, чтобы разговаривать сейчас о детях. Да и не время было отвлекаться на эти разговоры. Это было даже опасно.
Она убрала бинокль, включила дневник и, вернувшись к наблюдению, запустила следующую запись. Лея и Хэн провели ночь, слушая о том, как мать Анакина мечтала о его судьбе и рассказывала о трудной, но счастливой жизни на ферме. Лея знала, что она сумеет слушать запись, не отвлекаясь от оазиса.
21:45:24
Оуэн застал меня, когда я отмечала твой день рожденья на песчаной берме, двадцать лет - тебе и Оуэну! У Оуэна есть отличная подруга, Беру Уайтсан. Они мне пока не говорят, но, полагаю, подумывают о свадьбе. Глядя на то, как растет Оуэн, я всегда думаю о тебе. Счастлив ли ты? Стал ли ты рыцарем - джедаем? Узнала бы я тебя, если бы увидела?
Я волнуюсь - волнуюсь и люблю тебя. Очень люблю, Ани. Надеюсь, ты помнишь об этом - и о том, как я тобой горжусь. Всегда.
На следующий день Шми рассказала, что они слышали бант на равнине. На сердце у Леи стало неспокойно, когда в записях стало проскальзывать все больше беспокойства по поводу тускенских разбойников, рассказов о следах на границе. Клигг становился все мрачнее, Оуэн стал беспокойным, будто испуганным. Шми сказала, что боится за безопасность Беру, которая приехала к ним на пару дней.
22:45:25
На равнине еще больше тускенов. Мы их не видим, но рев их бант слышно за километры. Оуэн и Клигг говорят, что мы будем в порядке, если не выходить ночью. Лучше бы они не говорили о том, что надо держать бластеры, при себе, даже внутри дома. Но еды для бант тут немного, тускены скоро уйдут. Клигг завтра поедет на ферму Аоррсов, чтобы собрать местных фермеров. Все будет в порядке, Анакин, я уверена.
Продолжая смотреть на мерцающие звезды над оазисом, высматривая ионные выхлопы или что-то еще, что свидетельствовало бы о присутствии Империи, Лея скомандовала запустить следующую запись.
Дневник молчал.
Думая, что опять повреждена память, Лея сказала:
– Пропустить запись.
Дневник по-прежнему молчал. Лея посмотрела на него и увидела сообщение «КОНЕЦ ЗАПИСЕЙ».
Она выключила его и вернулась к наблюдению, хотя приходилось смаргивать слезы, чтобы видеть. Как журнал оказался там, где его нашла Аниа Дарклайтер, она не знала. Сотни возможностей. Может быть, когда тускены напали на Шми, она кинула его под испаритель, надеясь, что Клигг или Оуэн найдут его и отдадут сыну.
Но Лея знала, что дневник никогда не дошел до Анакина. Иначе его не нашли бы под испарителем. Она думала о том, не изменил бы он жизнь ее отца, если бы его передали ему, - и не оставался ли он там все это время только для того, чтобы изменить ее жизнь, жизнь Леи.
Лея почувствовала глубокое сожаление, подумав о Скайвокере. Сожалела ли она о том, что не знала его? Едва ли. Она ненавидела и боялась его, как Дарта Вейдера, и едва ли она хотела бы знать его лучше. Но усомнилась ли она в себе? Да, весьма… Она не могла не думать об Анакине Скайвокере, не усомнившись в половине тех решений, что она принимала в жизни за последние пять лет.
Но чувства были еще глубже. Сожаление - сожаление, которого она не понимала, обрушилось на нее, как тяжелый защитный плащ. Почти физически ощутимое, изнуряющее, обессиливающее - такое глубокое сомнение, что она почувствовала себя полностью опустошенной и разбитой.
Лея смотрела в пустыню, отвернувшись от оазиса. Дюны еще купались в предрассветной тени, но луны уже заходили за горизонт, и Тату I осветила верхушки самых высоких песчаных холмов золотыми лучами. От этого вида на душе у Леи стало одиноко и невыносимо печально, и она поняла, откуда идут такие сильные чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82