— Я представляю.
— Так помогите мне оценить обстоятельства, при которых все произошло.
Андрей подробно рассказал о вечере, когда в саду в поисках выпивки появился мулла Хаджи Ага. И о разговоре, который потом состоялся.
— У вас не возникло чувства, — спросил Травин, — что вам не просто по пьянке, а умышленно дают наводку?
— Возникло.
— Почему же вы поверили этому мулле?
— По двум причинам. Хаджи Ага по своему положению в том мире фигура влиятельная. Использовать его для банальной дезинформации вряд ли кто-то решится. Он с тревогою делился тем, что точно знал. Затем его тон. Откровенный и озабоченный. Насколько я знаю, Хаджи Ага не исламский экстремист. И мне показалось, что разговор он затеял, чтобы заставить меня отказаться от участия в этих поисках меча Аллаха.
— И все?
— Нет, не все. Они мне еще дали просмотреть целую кипу космических фотоснимков местности. Координаты на всех были сняты. Только рельеф. Но у меня есть память. Я запомнил характерные черты рельефа и потом на карте нашел снятые участки. Это был Ульген-Сай, о котором вы спрашивали. И потом, если честно, у меня сомнение. Зачем им подобная провокация?
— Почему им? Часто люди даже не знают, в чьих интересах их заставляют играть опасные игры. А провокация легко вписывается в обстановку. Представьте, кому-то хотелось, чтобы, узнав изложенные вами факты, мы всполошились, пошли на необдуманные шаги, предприняли силовые действия, испортили отношения с Казахстаном, со странами Средней Азии.
Андрей подумал, помолчал, оценивая услышанное. Согласился:
— Как версия, такое возможно.
— Вот видите, сколь серьезной может оказаться ошибка в оценке вашего сообщения.
— Однако экспериментальный ядерный заряд существует. Так?
— В этом и соль вопроса. Существует. И раз о нем стало известно, кто-то может попытаться им завладеть.
— Не может попытаться, а уже пытаются.
— Это и надо выяснить. Сделать это при нынешнем положении вещей крайне трудно. Поэтому я надеюсь на вашу помощь, Андрей Иванович. Вам, как патриоту…
— А этого вот не надо. Я не патриот. И в игры, где делают ставку на патриотизм, играть не намерен.
По тому, как вытянулось лицо генерала, как застыли в удивлении его глаза, Андрей понял: его ответ оказался полной неожиданностью для Травина, в лексиконе которого слово «патриот» было весьма ходовым.
Выдержав паузу, генерал спросил:
— Только серьезно, Назаров, вы и в самом деле не считаете себя патриотом? А почему?
— Тогда вопрос, Иван Артемьевич. Как бы вы определили слово «патриот»?
— Чего тут определять? Со школы известно. Патриот это тот, кто любит родину. Кто готов за нее на жертвы, на подвиг.
— Тогда вопрос: какую страну мне любить? Я родился в Узбекистане.
— Ты русский. Твоя родина — Россия.
— Ни хрена себе логика! Только руководствуйтесь ею сами. Я хочу и потому имею право считать себя патриотом той земли, где мне будет хорошо жить, где у меня будет дом, работа, деньги, гражданские права. Именно это место я буду защищать. Здесь у вас патриотами должны быть олигархи, которых наплодила система. Им хорошо, пусть защищают и берегут страну сами. Как это делали в царское время дворяне. Именно они становились офицерами и вели солдат на любого супостата. Я — пас.
— Значит, Андрей Иванович, вы считаете Кутузова, ну или Багратиона патриотами?
— Не сомневаюсь в этом. У них было все: собственные имения, крепостные, они имели дворянские звания, привилегии и боролись за то, чтобы все это сохранить за собой.
— А те простые солдаты, которых Кутузов вел на Наполеона? Они что, не патриоты?
— По большому счету — нет.
— Тогда за что они дрались?
— Объективно за то, чтобы оставаться крепостными того же Кутузова или Багратиона. Иного выбора у них не было. Их забрили в солдаты из крепостных. Десять-двадцать лет учили ремеслу убивать. Учили не только словом, но и батогом. Вы же слыхали о шпицрутенах… Так что солдатики дрались и за то, чтобы их по-прежнему продолжали бить командиры. По морде, по спине…
— Ну, было и это…
— Вот я и говорю, Иван Артемьевич, что несвободный человек не может быть патриотом. Заключенный никогда не станет любить свою тюрьму и ее защищать. Если у меня ни кола ни двора, то почему я буду защищать чьи-то богатые особняки и предприятия у вас в Подмосковье или в Сибири? Иди они все, знаете, куда? Больше того, скажу, что не знаю, что бы потерял рядовой русской армии Пупкин, если бы Наполеон завоевал Россию. Не Чингисхан же шел на нас. Вспомните, Бонапарт общипал всю Европу, а что Германия перестала быть Германией, Италия — Италией? Во всей Европе только русские дворяне-патриоты сумели сохранить свои права над крестьянами. Виват патриотизм!
— Трудно с вами спорить, Назаров. Похоже, вы не любите демократию. Вот в чем дело.
— Очень люблю. Под хорошую закуску. Прямо млею. Но пока еще не пробовал.
— Не пойму, вы всерьез или просто меня завести собрались?
— Хочу завести. Вот скажите, если бы наш прежний гарант конституции пил чуть больше и пришла бы ему с бодуна мысль объявить себя царем? Как думаете, удалось бы?
— Все, кончили, — сказал Травин. — Так мы с тобой неизвестно до чего договоримся. Мне это не нравится.
— Как угодно, не я разговор затеял.
— Да, Назаров, мне поручено сообщить, что с вами хотел бы встретиться секретарь Совета безопасности.
— Что требуется от меня?
— Только согласия.
— Тогда скажу, что у меня желания с ним встречаться нет.
— Думаю, это сделать придется.
— Тогда не надо спрашивать согласия. Просто за шкирку и в конверт.
Травин промолчал.
Шеф Федеральной службы безопасности России генерал-полковник Барышев позвонил секретарю Совета безопасности Петрову сразу после того, как Травин доложил ему о результатах беседы с Андреем Назаровым.
— Как думаешь, это не провокация джихадистов? — первым делом поинтересовался Петров.
— Мы кое-что выяснили о Хаджи Аге. Это порядочный человек. Не подхалим. С развитым чувством собственного достоинства. Общительный. Не националист. Не стяжатель. Не болтун. Имеет друзей в среде российских священнослужителей, как православных, так и мусульманских. Участвовал в движении сторонников мира. По линии Союза обществ дружбы выезжал в страны Европы и Азии…
— Кажется, Назаров говорил, что он пьет?
— Да, выпить любит, это точно.
— Что сам Назаров?
— Сергей Ильич, он свободен.
— Ему сказали о моем желании с ним встретиться?
— Да, но он не горит желанием. Короче, отказывается.
— Он нормальный? — Петров исходил из мысли, которая первой приходит государственному чиновнику высокого ранга: если простой человек отказывается от встречи с ним, существует ли в его умственном хозяйстве нужный порядок?
— Нормальный, — ответил Барышев и тяжко вздохнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92