Руки его тряслись, но в глазах застыло отчаяние зайца, которого загнали в угол и который готов бить волка лапами по морде.
— Гурам, давай без понтов дешевых, без наездов, без глупых упреков побазарим, как добрые приятели, — предложил Художник.
— Я уже базарил. В лесу… Меня за что так били? Меня развели, как лоха обычного. Я что, лох обычный? — Грузин уже кричал.
— Тише, люди смотрят… Нет, — сказал Художник, едва не добавив — не обычный. — Ты не лох.
— Так за что? Я по-честному… Мне от Боксера крышу предлагали. Боксер таких вещей не делает.
— Вот что, Гурам. Ребята погорячились. И ты погорячился.
— Погорячились, — грузин потрогал еще не зажившие. губы. Говорил он с трудом. — Погорячились, да?
— Именно. Теперь надо думать, как выбираться из той канализации, куда мы дружно залезли.
— Как?
— Хоша — в тюрьме. Пацаны — там же. Это не по-человечески. У них матери. У Батона жена ребенка ждет.
— Батон? Это который паяльной лампой меня хотел жечь?
— Работа такая, — хмыкнул Художник. — Это прошлое. Надо о будущем думать. А будущее таково. Я за Хошу подписываться не буду. Вендетту тебе устраивать не стану. Ты мне не враг. Я тебе ничего плохого не сделал. Но Хоша… Ты не понял главного?
— Что?
— Что он дурак. Отморозок. И память у него злая. И долгая. Дадут ему года три. Отсидит год. Выйдет и устроит тебе выжженную землю. Я ему мешать не буду.
— Я не боюсь вас.
— Боишься. Еще как боишься. И по делу боишься… Тебя-то ладно. О ребенке своем подумай. Гурама передернуло.
— Надо разводить ситуацию, — напирал Художник. — Мое слово — никто наезжать на тебя больше не будет. Крышу я тебе оставляю на старых условиях — если захочешь. Но наши условия выгодные… Кстати, я был против, чтобы с тобой так поступать. Поверь. Это все знают. Художник слову хозяин.
Гурам не ответил.
— В общем, так, стягиваем Хошу с нар. И забываем дружно об этом недоразумении.
Гурам продолжал колотить ногтем по бокалу, и руки его тряслись все больше.
— Ну, решай, — Художник постучал по двухсотбаксовым часам на руке. — Время идет. Да — так да. Нет — так нет. Мне, честно говоря, все равно.
— Ладно. Как только его вытащить? Я же не могу заявление забрать.
— Уж конечно… Но нет неразрешимых проблем. Тут тебе со знатоком крючкотворских премудростей надо говорить. — Художник встал и подошел к Параграфу, скучающему за столиком у окна. — Ваш выход, маэстро.
Адвокат пересел к ним за столик и потер руки:
— Итак, сынок, нет ничего легче, чем обмануть правосудие. Потому что правосудие — это игра. Нужно только знать, как играть в эти игры. Скажешь, я не прав?
— Что я должен делать? — процедил Гурам.
— Менять показания. Притапливаем тех молодых людей, которые жгли тебя паяльной лампой. И пишем невинный лик Хоши.
Через три недели Хоша вышел из следственного изолятора номер один и был встречен Параграфом и Художником.
Угощали главаря хорошо — дома, а не в кабаке, решив, что утомился от назойливого общества — тридцатиместной камеры. Наконец в комнате остались Хоша с Художником.
— Мочить, — истерично визжал Хоша, капризно молотя ладонью по полному деликатесов столу, когда гурьяновские обмывали его свободу.
— Кого? — спросил Художник.
— Гурама!
— Еще кого?
— И опера того, который меня колоть пытался.
— И следака?
— Следак — вообще сука позорная.
— Хоша, тебя еще на зоне учили, что оперов просто так не мочат.
— Мочат! Еще как мочат! Враги, — Хоша ударил кулаком по столу так, что тарелка упала на его брюки. Таким он еще никогда не был. Вскочил, отшвырнул тарелку, перевернул стул. — Падлы! Гниды! Всех под нож!!! Кто против? Ты? Ты?!
Художник пожал плечами:
— Я не возражаю…
Хоша чуть успокоился. Жадно выхлебал стакан минеральной воды.
Художник терпеливо подождал, пока у Хоши дыхание восстановится, и спокойно, размеренно произнес:
— Теперь слушай. Ты можешь мочить кого угодно. Но только без меня. Я ухожу.
— От нас не уходят.
— У нас длинные руки? Не грузи меня-то, — насмешливо произнес Художник. — Не надо… Ухожу и пацанов заберу. И долю с общака. Там не так много осталось — все на твою отмазку ушло. А ты руководи своими дуболомами… Только учти, тебя на вещевом рынке у порта видеть не хотят.
— Захотят.
— Вряд ли… Хоша, ты ведешь себя неумно. Мы только что чуть крупно не вляпались. Уродов наших на зону отправили. Надо затихнуть.
Хоша безумными глазами посмотрел на него.
— Хоша, ты же братан мой, кровный, — Художник присел рядом с ним, положил руку на плечо. — Куда нам друг без друга? А козлов мы всех рано или поздно замочим. Со всеми посчитаемся — и с ментами, и с Гурамом. Только надо выгадать время.
— Надо.
— Мы в гору идем. Да, медленно. Но верно. Споткнешься-и рядом вот она, пропасть. Не успел оглянуться — и ты уже жмурик. И тебя попы в церкви отпевают. Но мы-то умеем ходить по горам. Ты умеешь. Я знаю.
В общем, заболтал Художник его окончательно. Но с этого времени все чаще при обсуждении самых разных вопросов главарь обрывал его резко, с раздражением. И все чаще смотрел с ненавистью. Особенно когда Художник оказывался прав.
Из той истории вышли с наименьшими потерями. Батон, Труп и еще трое парней получили не слишком обременительные сроки и отправились топтать шестую зону. А руднянская команда продолжала существовать. Правда, конфликт с законом сильно подкосил общак. Хоша требовал, чтобы за все расплачивался Гурам, но Художник настоял, чтобы коммерсанта оставили в покое.
Истощившаяся казна нуждалась в пополнении. Тут и подвернулся один толстощекий, возбужденный новорусак — какой-то финансовый воротила местного масштаба. Он затравленно озирался, когда вечером в тихом дворике встречался с Художником.
— Его надо… — бизнесмен помялся, — умертвить, так скажем. В назидание другим, — он протянул фото и данные на человека, его адреса, место работы и прочее, по фильмам и детективам зная, что именно так договариваются с киллерами. И действительно так делалось. Но этих данных маловато.
— Это кто такой? — спросил Художник.
— Бывший компаньон. Вы бы знали, на какие бабки меня эта сука кинула.
— Вернуть бабки?
— Да хрен с ними, с бабками. Ничего не хочу. Хочу, чтобы его упокоили красиво, в назидание другим.
— Почему?
— Потому что он козел, — финансовый воротила выражений не выбирал. — И чтобы все знали — козлу так и положено кончить…
— Все упирается в оплату.
— А за ценой я не постою.
И действительно не постоял.
Упокоить в назидание — это значит с большим шумом. Чтобы по всему Ахтумску волна прокатилась. Тогда впервые показал себя Шайтан во всей красе. Пригодилась игрушка с военного склада.
Жертва вышла утром и уселась за руль своего джипа «Паджеро». Тут машину подбросило. Ухнуло так, что в доме стекла повылетали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
— Гурам, давай без понтов дешевых, без наездов, без глупых упреков побазарим, как добрые приятели, — предложил Художник.
— Я уже базарил. В лесу… Меня за что так били? Меня развели, как лоха обычного. Я что, лох обычный? — Грузин уже кричал.
— Тише, люди смотрят… Нет, — сказал Художник, едва не добавив — не обычный. — Ты не лох.
— Так за что? Я по-честному… Мне от Боксера крышу предлагали. Боксер таких вещей не делает.
— Вот что, Гурам. Ребята погорячились. И ты погорячился.
— Погорячились, — грузин потрогал еще не зажившие. губы. Говорил он с трудом. — Погорячились, да?
— Именно. Теперь надо думать, как выбираться из той канализации, куда мы дружно залезли.
— Как?
— Хоша — в тюрьме. Пацаны — там же. Это не по-человечески. У них матери. У Батона жена ребенка ждет.
— Батон? Это который паяльной лампой меня хотел жечь?
— Работа такая, — хмыкнул Художник. — Это прошлое. Надо о будущем думать. А будущее таково. Я за Хошу подписываться не буду. Вендетту тебе устраивать не стану. Ты мне не враг. Я тебе ничего плохого не сделал. Но Хоша… Ты не понял главного?
— Что?
— Что он дурак. Отморозок. И память у него злая. И долгая. Дадут ему года три. Отсидит год. Выйдет и устроит тебе выжженную землю. Я ему мешать не буду.
— Я не боюсь вас.
— Боишься. Еще как боишься. И по делу боишься… Тебя-то ладно. О ребенке своем подумай. Гурама передернуло.
— Надо разводить ситуацию, — напирал Художник. — Мое слово — никто наезжать на тебя больше не будет. Крышу я тебе оставляю на старых условиях — если захочешь. Но наши условия выгодные… Кстати, я был против, чтобы с тобой так поступать. Поверь. Это все знают. Художник слову хозяин.
Гурам не ответил.
— В общем, так, стягиваем Хошу с нар. И забываем дружно об этом недоразумении.
Гурам продолжал колотить ногтем по бокалу, и руки его тряслись все больше.
— Ну, решай, — Художник постучал по двухсотбаксовым часам на руке. — Время идет. Да — так да. Нет — так нет. Мне, честно говоря, все равно.
— Ладно. Как только его вытащить? Я же не могу заявление забрать.
— Уж конечно… Но нет неразрешимых проблем. Тут тебе со знатоком крючкотворских премудростей надо говорить. — Художник встал и подошел к Параграфу, скучающему за столиком у окна. — Ваш выход, маэстро.
Адвокат пересел к ним за столик и потер руки:
— Итак, сынок, нет ничего легче, чем обмануть правосудие. Потому что правосудие — это игра. Нужно только знать, как играть в эти игры. Скажешь, я не прав?
— Что я должен делать? — процедил Гурам.
— Менять показания. Притапливаем тех молодых людей, которые жгли тебя паяльной лампой. И пишем невинный лик Хоши.
Через три недели Хоша вышел из следственного изолятора номер один и был встречен Параграфом и Художником.
Угощали главаря хорошо — дома, а не в кабаке, решив, что утомился от назойливого общества — тридцатиместной камеры. Наконец в комнате остались Хоша с Художником.
— Мочить, — истерично визжал Хоша, капризно молотя ладонью по полному деликатесов столу, когда гурьяновские обмывали его свободу.
— Кого? — спросил Художник.
— Гурама!
— Еще кого?
— И опера того, который меня колоть пытался.
— И следака?
— Следак — вообще сука позорная.
— Хоша, тебя еще на зоне учили, что оперов просто так не мочат.
— Мочат! Еще как мочат! Враги, — Хоша ударил кулаком по столу так, что тарелка упала на его брюки. Таким он еще никогда не был. Вскочил, отшвырнул тарелку, перевернул стул. — Падлы! Гниды! Всех под нож!!! Кто против? Ты? Ты?!
Художник пожал плечами:
— Я не возражаю…
Хоша чуть успокоился. Жадно выхлебал стакан минеральной воды.
Художник терпеливо подождал, пока у Хоши дыхание восстановится, и спокойно, размеренно произнес:
— Теперь слушай. Ты можешь мочить кого угодно. Но только без меня. Я ухожу.
— От нас не уходят.
— У нас длинные руки? Не грузи меня-то, — насмешливо произнес Художник. — Не надо… Ухожу и пацанов заберу. И долю с общака. Там не так много осталось — все на твою отмазку ушло. А ты руководи своими дуболомами… Только учти, тебя на вещевом рынке у порта видеть не хотят.
— Захотят.
— Вряд ли… Хоша, ты ведешь себя неумно. Мы только что чуть крупно не вляпались. Уродов наших на зону отправили. Надо затихнуть.
Хоша безумными глазами посмотрел на него.
— Хоша, ты же братан мой, кровный, — Художник присел рядом с ним, положил руку на плечо. — Куда нам друг без друга? А козлов мы всех рано или поздно замочим. Со всеми посчитаемся — и с ментами, и с Гурамом. Только надо выгадать время.
— Надо.
— Мы в гору идем. Да, медленно. Но верно. Споткнешься-и рядом вот она, пропасть. Не успел оглянуться — и ты уже жмурик. И тебя попы в церкви отпевают. Но мы-то умеем ходить по горам. Ты умеешь. Я знаю.
В общем, заболтал Художник его окончательно. Но с этого времени все чаще при обсуждении самых разных вопросов главарь обрывал его резко, с раздражением. И все чаще смотрел с ненавистью. Особенно когда Художник оказывался прав.
Из той истории вышли с наименьшими потерями. Батон, Труп и еще трое парней получили не слишком обременительные сроки и отправились топтать шестую зону. А руднянская команда продолжала существовать. Правда, конфликт с законом сильно подкосил общак. Хоша требовал, чтобы за все расплачивался Гурам, но Художник настоял, чтобы коммерсанта оставили в покое.
Истощившаяся казна нуждалась в пополнении. Тут и подвернулся один толстощекий, возбужденный новорусак — какой-то финансовый воротила местного масштаба. Он затравленно озирался, когда вечером в тихом дворике встречался с Художником.
— Его надо… — бизнесмен помялся, — умертвить, так скажем. В назидание другим, — он протянул фото и данные на человека, его адреса, место работы и прочее, по фильмам и детективам зная, что именно так договариваются с киллерами. И действительно так делалось. Но этих данных маловато.
— Это кто такой? — спросил Художник.
— Бывший компаньон. Вы бы знали, на какие бабки меня эта сука кинула.
— Вернуть бабки?
— Да хрен с ними, с бабками. Ничего не хочу. Хочу, чтобы его упокоили красиво, в назидание другим.
— Почему?
— Потому что он козел, — финансовый воротила выражений не выбирал. — И чтобы все знали — козлу так и положено кончить…
— Все упирается в оплату.
— А за ценой я не постою.
И действительно не постоял.
Упокоить в назидание — это значит с большим шумом. Чтобы по всему Ахтумску волна прокатилась. Тогда впервые показал себя Шайтан во всей красе. Пригодилась игрушка с военного склада.
Жертва вышла утром и уселась за руль своего джипа «Паджеро». Тут машину подбросило. Ухнуло так, что в доме стекла повылетали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77