Начался тщательный шмон помещения и личный досмотр.
Стоять в таком положении пришлось долго. Ведь обыскать надо было каждые нары, каждого человека.
Было холодно и темно, лаяли собаки, матерились взбудораженные охранники, хриплым голосом ругался на них начальник лагеря полковник Кавун.
Затекли ноги и руки, но переменить положение никто команды не давал. Пошли обыскивать зэков… Меченого, стоявшего через несколько человек от Алексея, обыскали особенно тщательно. Дошла очередь и до Алексея. Грубые руки обшмонали его сверху донизу… Пошли дальше…
Наконец Кавун дал команду кругом. Зэки повернулись.
— В сортире найден труп Василия Ныркова, прибывшего к нам три дня назад, — сообщил зэкам Кавун. — Он убит заточкой в сердце. Вопрос один — кто что-нибудь видел? Будьте спокойны, убийца будет найден и получит по заслугам. Как и сообщники и те, кто укрывает убийцу. Статьи за недонесение и укрывательство действуют не только на воле, но и здесь…
Шелест удивления пронесся по шеренге замерзших от долгого стояния на ноябрьском холоде зэков. Но никто ничего сообщить Кавуну не мог…
Затем в зону приехал следователь областной прокуратуры. Начались долгие допросы. Вызывали всех, долго беседовали с каждым, но никто ничего не сказал. Никто ничего не видел…
— Не боись, — шепнул Алексею на лесоповале Меченый. — Никто ничего не скажет, тут законы блюдутся, не то, что на воле… Хотя и Хорек, и Бердяшка видели, как ты вставал с нар и направлялся в сортир…
— Да? — вздрогнул Алексей.
— А как же? — усмехнулся Меченый. — Хорошо еще, что только двое, ты думаешь, тут все мертвым сном спят по ночам? В зоне сны чуткие, любой шорох может последним в жизни оказаться. Человека так легко жизни лишить, спящего взять под красный галстук и все… Было бы умение, а его тут хватает… А Хорек меня давно знает, когда я вставал, я чуял, что он не спит, я ему знак подал, чтобы пасть свою заткнул и никогда не открывал… А Бердяшка будет молчать, у него статья хреновая — за изнасилование сидит, боится, что опустят… Слово вякнет — я ему это дело организую… Нет, будет молчать. А больше никто, вроде бы, не видел… И пусть нас почаще вдвоем видят, уважают меня, я вор в законе, из старых, звание это заслужил… Так что, не бойся ничего. Бояться надо одного человека — Паленого. Но я ему уже маляву послал. Паленый — мой старый кореш, мы с ним ещё в шестьдесят восьмом году в Новочеркасске банк брали.
— Удачно? — непроизвольно вырвалось у Алексея.
— Ага, — равнодушно произнес Меченый. — Ювелирно. Пятьдесят штук взяли, мокрухи не оставили, не наследили… Вспомнить приятно…
— А дальше?
— Погудели всласть, вот гудели, видел бы ты… А через две недели и нас кирных обчистили как липку… Без гроша остались… Пашка, Паленый, то есть, узнал, кто это сделал, нашел его через полгода и кишки ему наружу выпустил… Пятерик получил тогда Паленый — шакал-то выжил на его счастье… А все одно, пришили его потом в зоне… Так что мы с Паленым старые кореша. Он сейчас в Питере обитает, на Васильевском острове клевую хату купил, большими делами заправляет, семью завел, — совсем уже неодобрительно проворчал Меченый. — Один я остался чист, как стекло — ни семьи, ни хаты, ни пахоты… Ничего никогда не было, как и положено по закону. Ладно, не судите, да не судимы будете, жизнь теперь сложная пошла, боевые офицеры вон тушенкой торгуют, Мойдодыров заваливают, Нырков мочат, лес рубят, а что же делать бедным ворам? Только в бизнес и идти. А по мне лучше свободы ничего нет. Мне никто не должен, я никому не должен…
— А что, у тебя и детей нет? — поинтересовался Алексей. — За почти шестьдесят лет никого так и не произвел на свет?
Меченый отвел в сторону взгляд, едва заметно усмехнулся.
— Почему не произвел? — хрипло произнес он и закурил «беломорину». Проживает в городе Нижнем Новгороде, а по старому, в Горьком один паренек. Славик Дзюбин его фамилия. Ему недавно тридцать лет стукнуло.
— И фамилию твою носит? — удивился Алексей, зная, что фамилия Меченого Дзюбин, а звать его Степан.
— Мать дала ему мою фамилию, — усмехнулся Меченый. — Хоть женаты мы никогда не были. Больно уж у неё фамилия никудышная — не поверишь, Могила. Ну как тебе такая фамилия? Погоняло такое нарочно не придумаешь… Вот и дала мою фамилию. А то был бы Вячеслав Могила. А так — Вячеслав Степанович Дзюбин, — с гордостью произнес он. — А? Звучит?
— И чем он занимается в жизни? — спросил Алексей. Меченый внимательно поглядел на него.
— Наследную профессию не взял, потомственным вором не стал, это знаю точно. Мне бы быстро по нашему телеграфу сообщили. А чем он теперь занимается, понятия не имею. Раньше музыкантом был в ансамбле, в кабаках на гитаре играл, Зинка писала… Она-то померла недавно. От рака.
— Ты что, и не видел его никогда?
— Ни разу. С Зинкой переписывались иногда. Хоть мне-то писать трудно, Я-то то здесь, то там, адрес: не дом, и не улица, мой адрес — Советский Союз. Познакомились-то мы с ней в Горьком, когда в шестьдесят четвертом году на стрелке к ней чуваки приставали, трахнуть хотели вечером. Она на Сормовской фабрике работала, ей всего-то восемнадцать было. А я как раз в Горьком хату одну клевую взял и в кабаке с корешами гудел. Выхожу из кабака, кореша там остались гудеть, и гляжу — свара, она кричит, чуваки ржут, толкают её друг к другу, как мяч… Я крепок был, раскидал их руками и ногами, даже перышко из кармана не вытащил… А потом и кореша услышали, выскочили, но тех уж не догнать было… В мае дело было, погуляли до утра, на травке повалялись. Она вообще-то девка строгих правил, но тут с перепугу и отдалась мне. А в феврале Славик родился. А я тогда долгое время на воле гулял, не меньше полутора лет, везло капитально, хоть работы было невпроворот, бомбили хаты богатые, банки, ничем не гнушались… И не попадались долго… Вот я и жил тогда в Краснодаре, домик снимал, адрес собственный имел… Ох, как жил, от червонцев прикуривал, — глаза Меченого загорелись огнем приятных воспоминаний.
— А Зинку я не навещал, — продолжал он. — А что там делать-то? Она с родителями жила в халупе какой-то. Мать злющая, била её смертным боем, шалавой называла. Потом квартиру получили двухкомнатную, как раз перед рождением Славика, старую, правда, квартиру, в хрущебе на первом этаже, а все же не барак… А потом оба её родителя и преставились в одночасье. Помогать некому, я иногда помогал, бабки переводил, пока на свободе гулял, старался побольше, долго-то гулять не приходилось…
— А как узнал, что она умерла?
— Сын сообщил. Я пошел на почтамт, гляжу — почерк на письме незнакомый… Так-то вот… Ладно, хватит об этом. Ты спросил, я ответил… А Паленый скоро маляву от меня получит. Я знаю его — ты ему не нужен, кто-то из корешей его об услуге попросил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Стоять в таком положении пришлось долго. Ведь обыскать надо было каждые нары, каждого человека.
Было холодно и темно, лаяли собаки, матерились взбудораженные охранники, хриплым голосом ругался на них начальник лагеря полковник Кавун.
Затекли ноги и руки, но переменить положение никто команды не давал. Пошли обыскивать зэков… Меченого, стоявшего через несколько человек от Алексея, обыскали особенно тщательно. Дошла очередь и до Алексея. Грубые руки обшмонали его сверху донизу… Пошли дальше…
Наконец Кавун дал команду кругом. Зэки повернулись.
— В сортире найден труп Василия Ныркова, прибывшего к нам три дня назад, — сообщил зэкам Кавун. — Он убит заточкой в сердце. Вопрос один — кто что-нибудь видел? Будьте спокойны, убийца будет найден и получит по заслугам. Как и сообщники и те, кто укрывает убийцу. Статьи за недонесение и укрывательство действуют не только на воле, но и здесь…
Шелест удивления пронесся по шеренге замерзших от долгого стояния на ноябрьском холоде зэков. Но никто ничего сообщить Кавуну не мог…
Затем в зону приехал следователь областной прокуратуры. Начались долгие допросы. Вызывали всех, долго беседовали с каждым, но никто ничего не сказал. Никто ничего не видел…
— Не боись, — шепнул Алексею на лесоповале Меченый. — Никто ничего не скажет, тут законы блюдутся, не то, что на воле… Хотя и Хорек, и Бердяшка видели, как ты вставал с нар и направлялся в сортир…
— Да? — вздрогнул Алексей.
— А как же? — усмехнулся Меченый. — Хорошо еще, что только двое, ты думаешь, тут все мертвым сном спят по ночам? В зоне сны чуткие, любой шорох может последним в жизни оказаться. Человека так легко жизни лишить, спящего взять под красный галстук и все… Было бы умение, а его тут хватает… А Хорек меня давно знает, когда я вставал, я чуял, что он не спит, я ему знак подал, чтобы пасть свою заткнул и никогда не открывал… А Бердяшка будет молчать, у него статья хреновая — за изнасилование сидит, боится, что опустят… Слово вякнет — я ему это дело организую… Нет, будет молчать. А больше никто, вроде бы, не видел… И пусть нас почаще вдвоем видят, уважают меня, я вор в законе, из старых, звание это заслужил… Так что, не бойся ничего. Бояться надо одного человека — Паленого. Но я ему уже маляву послал. Паленый — мой старый кореш, мы с ним ещё в шестьдесят восьмом году в Новочеркасске банк брали.
— Удачно? — непроизвольно вырвалось у Алексея.
— Ага, — равнодушно произнес Меченый. — Ювелирно. Пятьдесят штук взяли, мокрухи не оставили, не наследили… Вспомнить приятно…
— А дальше?
— Погудели всласть, вот гудели, видел бы ты… А через две недели и нас кирных обчистили как липку… Без гроша остались… Пашка, Паленый, то есть, узнал, кто это сделал, нашел его через полгода и кишки ему наружу выпустил… Пятерик получил тогда Паленый — шакал-то выжил на его счастье… А все одно, пришили его потом в зоне… Так что мы с Паленым старые кореша. Он сейчас в Питере обитает, на Васильевском острове клевую хату купил, большими делами заправляет, семью завел, — совсем уже неодобрительно проворчал Меченый. — Один я остался чист, как стекло — ни семьи, ни хаты, ни пахоты… Ничего никогда не было, как и положено по закону. Ладно, не судите, да не судимы будете, жизнь теперь сложная пошла, боевые офицеры вон тушенкой торгуют, Мойдодыров заваливают, Нырков мочат, лес рубят, а что же делать бедным ворам? Только в бизнес и идти. А по мне лучше свободы ничего нет. Мне никто не должен, я никому не должен…
— А что, у тебя и детей нет? — поинтересовался Алексей. — За почти шестьдесят лет никого так и не произвел на свет?
Меченый отвел в сторону взгляд, едва заметно усмехнулся.
— Почему не произвел? — хрипло произнес он и закурил «беломорину». Проживает в городе Нижнем Новгороде, а по старому, в Горьком один паренек. Славик Дзюбин его фамилия. Ему недавно тридцать лет стукнуло.
— И фамилию твою носит? — удивился Алексей, зная, что фамилия Меченого Дзюбин, а звать его Степан.
— Мать дала ему мою фамилию, — усмехнулся Меченый. — Хоть женаты мы никогда не были. Больно уж у неё фамилия никудышная — не поверишь, Могила. Ну как тебе такая фамилия? Погоняло такое нарочно не придумаешь… Вот и дала мою фамилию. А то был бы Вячеслав Могила. А так — Вячеслав Степанович Дзюбин, — с гордостью произнес он. — А? Звучит?
— И чем он занимается в жизни? — спросил Алексей. Меченый внимательно поглядел на него.
— Наследную профессию не взял, потомственным вором не стал, это знаю точно. Мне бы быстро по нашему телеграфу сообщили. А чем он теперь занимается, понятия не имею. Раньше музыкантом был в ансамбле, в кабаках на гитаре играл, Зинка писала… Она-то померла недавно. От рака.
— Ты что, и не видел его никогда?
— Ни разу. С Зинкой переписывались иногда. Хоть мне-то писать трудно, Я-то то здесь, то там, адрес: не дом, и не улица, мой адрес — Советский Союз. Познакомились-то мы с ней в Горьком, когда в шестьдесят четвертом году на стрелке к ней чуваки приставали, трахнуть хотели вечером. Она на Сормовской фабрике работала, ей всего-то восемнадцать было. А я как раз в Горьком хату одну клевую взял и в кабаке с корешами гудел. Выхожу из кабака, кореша там остались гудеть, и гляжу — свара, она кричит, чуваки ржут, толкают её друг к другу, как мяч… Я крепок был, раскидал их руками и ногами, даже перышко из кармана не вытащил… А потом и кореша услышали, выскочили, но тех уж не догнать было… В мае дело было, погуляли до утра, на травке повалялись. Она вообще-то девка строгих правил, но тут с перепугу и отдалась мне. А в феврале Славик родился. А я тогда долгое время на воле гулял, не меньше полутора лет, везло капитально, хоть работы было невпроворот, бомбили хаты богатые, банки, ничем не гнушались… И не попадались долго… Вот я и жил тогда в Краснодаре, домик снимал, адрес собственный имел… Ох, как жил, от червонцев прикуривал, — глаза Меченого загорелись огнем приятных воспоминаний.
— А Зинку я не навещал, — продолжал он. — А что там делать-то? Она с родителями жила в халупе какой-то. Мать злющая, била её смертным боем, шалавой называла. Потом квартиру получили двухкомнатную, как раз перед рождением Славика, старую, правда, квартиру, в хрущебе на первом этаже, а все же не барак… А потом оба её родителя и преставились в одночасье. Помогать некому, я иногда помогал, бабки переводил, пока на свободе гулял, старался побольше, долго-то гулять не приходилось…
— А как узнал, что она умерла?
— Сын сообщил. Я пошел на почтамт, гляжу — почерк на письме незнакомый… Так-то вот… Ладно, хватит об этом. Ты спросил, я ответил… А Паленый скоро маляву от меня получит. Я знаю его — ты ему не нужен, кто-то из корешей его об услуге попросил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104