Возможно, придется выступить в течение ближайшей декады.
— Ах, нам ничего не страшно, когда нас ведет Дионисий, — вставил Дамокл. — Дионисий один превосходит миллион простых солдат. Как мы счастливы наслаждаться лучами твоего счастья!..
Дионисий пристально воззрился на Дамокла. Тот замолчал, и улыбка медленно сползла с его лица. Затем Дионисий медленно поднял глаза на пространство над ложем поэта.
Вытянув шею, Дамокл проследил взглядом направления взгляда повелителя. От увиденного его лицо побледнело, а кубок со звоном упал на пол. С потолка на одном конском волосе свисал меч. Он висел прямо над ложем Дамокла. Похолодев от ужаса, поэт не отрывал от него глаз.
— Однажды я предупредил тебя, Дамокл: если ты опять забалабонишь о моем счастье, я дам тебе вкусить, что значит быть правителем, — повысив свой звучный голос, произнес Дионисий. — Теперь ты знаешь. Козни и интриги висят над моей головой подобно этому мечу. Дома — противники и изменники, за рубежом — ссыльные и внешние враги находятся в постоянной готовности убрать меня со сцены — поверхности Земли.
— В любом народе найдутся люди недовольные и полные ненависти к правителю, будь он умен как Сократ, благороден как Перикл или удачлив, как Кир Великий. Ничто, кроме собственной власти, не может удовлетворить их. Так как место для правителя только одно, завистникам остается только разочарование. Видимо, боги милостивы ко мне, если я правлю на этой земле не первый десяток лет, и до сих пор меня не убил тот, кому я доверяю, и не растерзала меня жаждущая перемен разъяренная толпа. А теперь можешь сойти с ложа, Дамокл.
Дамокл сполз с ложа на залитый вином пол со скоростью заползающего в нору осьминога. Величественно. Дионисий поднялся, взял у стражника копье и легко ударил по волосу, на котором висел меч. Тот тяжело упал, глубоко вонзившись в обивку ложа. Дионисий вытащил меч и вернул оружие стражнику. Никто не смог ни пошевелиться, ни вымолвить.
— Придется чинить порез, — спокойно произнес Дионисий, ощупывая порез на ложе. И вернулся на свое ложе.
Дамокл поднялся на ноги. Его туника была вся в пятнах алого вина. С красным лицом, голосом, в котором сквозила сдавленная ярость, он заговорил:
— И все-таки, богоподобный господин, никто не принуждал тебя становиться… … архонтом.
— Неужели? Ты разве можешь назвать того, кто лучше меня смог управлять Сиракузами в это смутное время?
— Н-нет, господин. Я… ах…
— Или возможно, тебе более по душе полная демократия в Сиракузах?
— Я… я никогда об этом не думал.
— Ну что ж, я поделюсь с тобой своими мыслями о демократии. Демократия — прекрасная форма правления, однако, она имеет смысл только тогда, когда она в руках людей, достаточно сведущих, чтобы ей пользоваться. Афиняне достаточно успешно практиковали эту форму правления в течение ста лет, потому что они сами были дисциплинированны и ставили обязанности гражданина выше личных эгоистичных устремлений. Но такое встречается не часто. Демократия предполагает, что каждый гражданин рожден мудрым, благоразумным, дальновидным, справедливым и альтруистичным. Однако, на самом деле все обстоит иначе.
— Иногда глобальный кризис вроде Персидской войны на какое-то время толкает людей к высотам добродетели. Однако раньше или позже, они все равно скатываются к обычному свинскому состоянию. Слушают демагогов, обещающих им благополучие, для достижения которого не нужно прикладывать усилий, безопасность без необходимости вооружаться, бесплатные городские службы. А потом они с удивлением обнаруживают: оказывается, они бессильны и беспомощны, а враг стучится в ворота.
— Я не украл демократию у Сиракуз. Вы, именно вы сами позволили ей умереть, потому что не любили ее больше собственных страстей, прихотей и амбиций. Я защитил вас от захвата политиканами изнутри и внешними врагами снаружи. Но одновременно с этим я не в силах предоставить вам демократию. Согласен, Дамокл?
— Прошу моего архонта простить меня, — сухо произнес Дамокл. — Я неважно себя чувствую.
— Можешь переодеться. Но подумай дважды, прежде чем назвать меня счастливым. Возрадуйся!
Небо было ярко-голубым, а земля под иссушающими лучами солнца — коричневой. Сиракузская армия вновь возвращалась домой. На этот раз Дионисий не разоружал горожан на подступах, но без остановки повел их прямо в город. Он не боялся восстания, ибо каждый знал об огромной армии Карфагена и дезертирстве союзников Сиракуз. Они знали о перспективе долгой и скучной осады столь же безнадежной, как и атака афинян восемнадцатилетней давности.
Зопирион вернулся пешком с левой рукой на перевязи. Сдав дела, он тут же бросился домой. В доме почти ничего не было, а на голом полу лежал листок папируса.
От Коринны ее любимому мужу, с приветом:
Отец послал за мной и Хероном Главка с повозкой. Я уезжаю с ним. Ты знаешь, что мне ужасно страшно оставаться одной без тебя в незнакомом городе. Архит помог мне отвезти нашу мебель на хранение в Ортигию. Надеюсь на воссоединение нашей семьи по окончании смертоносной войны. Прощай.
Держа папирус дрожащими руками, Зопирион не отрывал взгляда от письма. Выругавшись и хлопнув дверью, забыв об усталости, он быстрым шагом направился на Ортигию. Архит сидел за столом на галерее в Арсенале.
— Почему ты позволил ей уехать? — стиснув зубы, спросил Зопирион.
— Мой дорогой мальчик, как мне было остановить ее? Силой? Чтобы предотвратить это и приехал ее брат. Я повторил им все твои аргументы о полуразрушенных стенах Мессаны, но они не произвели на них никакого впечатления. Она привыкла жить в семье, и когда ты уехал, она чувствовала себя слишком несчастной. А что случилось с твоей рукой?
— Простой ожог. Жители Сегесты устроили внезапную ночную вылазку и подожгли половина лагеря. Погибло множество лошадей, в том числе и моя. А что, клянусь Аидом, мне теперь делать?
— Откуда мне знать? Я пытался отговорить тебя. Береженого бог бережет…
— Давай, упрекай: я же тебе говорил…
— Да, но не собираюсь повторяться. А как война? Нас разбили?
— Нет, если не считать отступления при Сегесте. Но Гимилк высадил в Панорме стотысячное войско. По слухам — трехсоттысячное. Союзники, поверив слухам, побежали назад защищать родные города. Лептиний собирался было потопить карфагенский флот, но их галеры отвлекли его внимание, и основной транспорт сумел ускользнуть. Однако кое-что ему удалось. Тем не менее, Гимилк собрал под свои знамена войска из финикийских городов Сицилии, и финикийцы получили перед нами численное преимущество два к одному. Поэтому Дионисий перешел в оборону.
— А где армия Гимилка?
— По слухам, он вернул финикийцам Мотию. Надеюсь, с контингентом наших войск он поступил лучше, чем мы с ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
— Ах, нам ничего не страшно, когда нас ведет Дионисий, — вставил Дамокл. — Дионисий один превосходит миллион простых солдат. Как мы счастливы наслаждаться лучами твоего счастья!..
Дионисий пристально воззрился на Дамокла. Тот замолчал, и улыбка медленно сползла с его лица. Затем Дионисий медленно поднял глаза на пространство над ложем поэта.
Вытянув шею, Дамокл проследил взглядом направления взгляда повелителя. От увиденного его лицо побледнело, а кубок со звоном упал на пол. С потолка на одном конском волосе свисал меч. Он висел прямо над ложем Дамокла. Похолодев от ужаса, поэт не отрывал от него глаз.
— Однажды я предупредил тебя, Дамокл: если ты опять забалабонишь о моем счастье, я дам тебе вкусить, что значит быть правителем, — повысив свой звучный голос, произнес Дионисий. — Теперь ты знаешь. Козни и интриги висят над моей головой подобно этому мечу. Дома — противники и изменники, за рубежом — ссыльные и внешние враги находятся в постоянной готовности убрать меня со сцены — поверхности Земли.
— В любом народе найдутся люди недовольные и полные ненависти к правителю, будь он умен как Сократ, благороден как Перикл или удачлив, как Кир Великий. Ничто, кроме собственной власти, не может удовлетворить их. Так как место для правителя только одно, завистникам остается только разочарование. Видимо, боги милостивы ко мне, если я правлю на этой земле не первый десяток лет, и до сих пор меня не убил тот, кому я доверяю, и не растерзала меня жаждущая перемен разъяренная толпа. А теперь можешь сойти с ложа, Дамокл.
Дамокл сполз с ложа на залитый вином пол со скоростью заползающего в нору осьминога. Величественно. Дионисий поднялся, взял у стражника копье и легко ударил по волосу, на котором висел меч. Тот тяжело упал, глубоко вонзившись в обивку ложа. Дионисий вытащил меч и вернул оружие стражнику. Никто не смог ни пошевелиться, ни вымолвить.
— Придется чинить порез, — спокойно произнес Дионисий, ощупывая порез на ложе. И вернулся на свое ложе.
Дамокл поднялся на ноги. Его туника была вся в пятнах алого вина. С красным лицом, голосом, в котором сквозила сдавленная ярость, он заговорил:
— И все-таки, богоподобный господин, никто не принуждал тебя становиться… … архонтом.
— Неужели? Ты разве можешь назвать того, кто лучше меня смог управлять Сиракузами в это смутное время?
— Н-нет, господин. Я… ах…
— Или возможно, тебе более по душе полная демократия в Сиракузах?
— Я… я никогда об этом не думал.
— Ну что ж, я поделюсь с тобой своими мыслями о демократии. Демократия — прекрасная форма правления, однако, она имеет смысл только тогда, когда она в руках людей, достаточно сведущих, чтобы ей пользоваться. Афиняне достаточно успешно практиковали эту форму правления в течение ста лет, потому что они сами были дисциплинированны и ставили обязанности гражданина выше личных эгоистичных устремлений. Но такое встречается не часто. Демократия предполагает, что каждый гражданин рожден мудрым, благоразумным, дальновидным, справедливым и альтруистичным. Однако, на самом деле все обстоит иначе.
— Иногда глобальный кризис вроде Персидской войны на какое-то время толкает людей к высотам добродетели. Однако раньше или позже, они все равно скатываются к обычному свинскому состоянию. Слушают демагогов, обещающих им благополучие, для достижения которого не нужно прикладывать усилий, безопасность без необходимости вооружаться, бесплатные городские службы. А потом они с удивлением обнаруживают: оказывается, они бессильны и беспомощны, а враг стучится в ворота.
— Я не украл демократию у Сиракуз. Вы, именно вы сами позволили ей умереть, потому что не любили ее больше собственных страстей, прихотей и амбиций. Я защитил вас от захвата политиканами изнутри и внешними врагами снаружи. Но одновременно с этим я не в силах предоставить вам демократию. Согласен, Дамокл?
— Прошу моего архонта простить меня, — сухо произнес Дамокл. — Я неважно себя чувствую.
— Можешь переодеться. Но подумай дважды, прежде чем назвать меня счастливым. Возрадуйся!
Небо было ярко-голубым, а земля под иссушающими лучами солнца — коричневой. Сиракузская армия вновь возвращалась домой. На этот раз Дионисий не разоружал горожан на подступах, но без остановки повел их прямо в город. Он не боялся восстания, ибо каждый знал об огромной армии Карфагена и дезертирстве союзников Сиракуз. Они знали о перспективе долгой и скучной осады столь же безнадежной, как и атака афинян восемнадцатилетней давности.
Зопирион вернулся пешком с левой рукой на перевязи. Сдав дела, он тут же бросился домой. В доме почти ничего не было, а на голом полу лежал листок папируса.
От Коринны ее любимому мужу, с приветом:
Отец послал за мной и Хероном Главка с повозкой. Я уезжаю с ним. Ты знаешь, что мне ужасно страшно оставаться одной без тебя в незнакомом городе. Архит помог мне отвезти нашу мебель на хранение в Ортигию. Надеюсь на воссоединение нашей семьи по окончании смертоносной войны. Прощай.
Держа папирус дрожащими руками, Зопирион не отрывал взгляда от письма. Выругавшись и хлопнув дверью, забыв об усталости, он быстрым шагом направился на Ортигию. Архит сидел за столом на галерее в Арсенале.
— Почему ты позволил ей уехать? — стиснув зубы, спросил Зопирион.
— Мой дорогой мальчик, как мне было остановить ее? Силой? Чтобы предотвратить это и приехал ее брат. Я повторил им все твои аргументы о полуразрушенных стенах Мессаны, но они не произвели на них никакого впечатления. Она привыкла жить в семье, и когда ты уехал, она чувствовала себя слишком несчастной. А что случилось с твоей рукой?
— Простой ожог. Жители Сегесты устроили внезапную ночную вылазку и подожгли половина лагеря. Погибло множество лошадей, в том числе и моя. А что, клянусь Аидом, мне теперь делать?
— Откуда мне знать? Я пытался отговорить тебя. Береженого бог бережет…
— Давай, упрекай: я же тебе говорил…
— Да, но не собираюсь повторяться. А как война? Нас разбили?
— Нет, если не считать отступления при Сегесте. Но Гимилк высадил в Панорме стотысячное войско. По слухам — трехсоттысячное. Союзники, поверив слухам, побежали назад защищать родные города. Лептиний собирался было потопить карфагенский флот, но их галеры отвлекли его внимание, и основной транспорт сумел ускользнуть. Однако кое-что ему удалось. Тем не менее, Гимилк собрал под свои знамена войска из финикийских городов Сицилии, и финикийцы получили перед нами численное преимущество два к одному. Поэтому Дионисий перешел в оборону.
— А где армия Гимилка?
— По слухам, он вернул финикийцам Мотию. Надеюсь, с контингентом наших войск он поступил лучше, чем мы с ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93