Так что же делать?
Пэдуэй никому не отдавал предпочтения: ни готы, ни Империя не могли обеспечить спокойную жизнь. Его сердцу были близки либеральный капитализм или социалистическая демократия, но Мартин сомневался, что какая-либо из этих систем могла бы существовать в шестом веке.
Если готы были ленивы и невежественны, то греки были жадны и корыстны. Однако выбирать не приходилось. Итальянцы были слишком кротки, чтобы жить независимо, и Мартин прекрасно это осознавал.
В сущности, правление готов ничего дурного не принесло. Более того, они насаждали терпимость в людях, чьи представления о свободе сводились к свободе вешать, топить или сжигать членов всех сект, кроме своей собственной. Кроме того готы относились к теплому полуострову, как к райскому уголку, милому приюту, который должно оберегать и сохранять, Подобного просвещенного отношения трудно было ожидать от франкских Меровингов или ненасытных грабителей Юстиниана.
Значит, идеальное решение — быстрая победа готов. Как им помочь? Если бы король прислушался к его советам... Но с Виттигисом, упрямым и тупым как бык, каши не сваришь. Другое дело — старый, витающий в облаках Теодохад...
У Пэдуэя начал созревать план.
Когда вновь пришел Томасус, Мартин обратился к нему с просьбой:
— Мне нужны свечи и несколько фунтов серы, смешанной с оливковым маслом так, чтобы получилась густая вязкая масса. И сорок футов прочной веревки. Ты не поверишь, но идею мне подала наша сладострастная Джулия. Помнишь, как она вела себя, когда я окуривал дом?
— Послушай, Мартинус, сейчас ты по крайней мере в безопасности. Так зачем лезть на рожон с какими-то безумными планами бегства?
— Не сегодня-завтра совет готов завершиться. К тому времени мне надо быть на свободе.
— Послушайте его! Вы только послушайте! Думаете, он обращает внимание на советы своего лучшего друга? Нет! Он собирается удрать из лагеря, получить, скорее всего, стрелу в печенку, а потом активно заняться готской политикой! Вы слышали вообще что-нибудь подобное?! Мартинус, я надеюсь, ты не вбил себе в голову какую-нибудь дикую идею — например, стать королем готов? Потому что тебя не изберут. Для начала надо...
— Знаю, — ухмыльнулся Пэдуэй. — Надо принадлежать к благородному семейству Амалингов. Вот я и тороплюсь отсюда выбраться. Ты ведь хочешь спасти мое дело и вернуть свои займы, правда?
— Но каким чудом я пронесу то, что тебе требуется? Стражники следят очень внимательно.
— Серу принеси в коробочке на дне корзины с едой. Если они откроют ее, скажи, что это лекарство, прописанное доктором. Кстати, договорись заранее с Веккосом. А веревку... Придумал! Ступай к моему портному и купи такой же зеленый плащ, как у меня. Пусть вставит ее в подол. В лагере положишь свой плащ рядом с моим, и мы поменяемся.
— Мартинус, это чистое безумие! Меня наверняка схватят, и что тогда будет с моей семьей? Нет, лучше послушай моего совета. Я не могу рисковать невинными людьми. Когда надо прийти с веревкой и всем прочим?
* * *
Ранним солнечным утром Пэдуэй сидел на аврелианской стене и усиленно делал вид, что любуется гробницей Гадриана у реки. Специально приставленный стражник, некий Эйюльф, заглядывал ему через плечо. Мартин ценил интерес Эйюльфа, но его страшно раздражала длинная борода гота. Трудно подобрать верный оттенок краски, если по спине елозит что-то колючее и жесткое.
— Вот, — объяснил Пэдуэй на ломаном готском. — Я вытягиваю кисть вперед и как бы сквозь нее смотрю на изображаемый предмет, большим пальцем отмечая на кисти его кажущуюся длину и высоту. Таким образом я соблюдаю правильные пропорции.
— Понятно, — сказал Эйюльф на отвратительной латыни: оба решили поупражняться в языках. — Однако если ты хочешь нарисовать очень маленькую картину — как она называется?.. Тогда замеры на кисти окажутся слишком большими, верно?
Эйюльф был вовсе не глуп для лагерного охранника.
На самом деле внимание Пэдуэя занимала отнюдь не гробница. Он исподтишка наблюдал за стражей и своим скудным имуществом. Все узники делали это — по понятным причинам. Но у Мартина был особый интерес. Он с нетерпением ждал, когда сработает его адская машинка, то есть когда свеча, спрятанная в корзине для еды, догорит до слоя серы. И время от времени украдкой бросал взгляды на покрытый лилиями пруд у реки.
Эйюльфу между тем надоело следить за изобразительным процессом. Он отошел в сторону, присел на стульчик, достал свой излюбленный инструмент, похожий на флейту, и начал выдавливать из него тихие жалобные звуки. Получалось очень похоже на тоскливый вой заблудившегося в бочке призрака. От подобной музыки у Пэдуэя неизменно ползли по спине мурашки, но он слишком ценил доброе отношение стражника, чтобы позволить себе протестовать.
Мартин работал и работал, а проклятая адская машинка все никак не подавала признаков жизни. Должно быть, свеча погасла — иначе она давно бы уже догорела. Или сера не зажглась. Скоро позовут на завтрак. Уйти со стены? Нельзя. Сказать, что не голоден? Подозрительно...
Жалобные звуки прекратились, и Эйюльф участливо спросил:
— Что с твоим ухом, Мартинус? Ты все время его трешь.
— Чешется, — ответил Пэдуэй. Не скажешь ведь, что теребить ухо — признак наивысшего душевного напряжения... Он упорно продолжал писать картину. Что ж, по крайней мере один результат неудавшаяся попытка к бегству даст наверняка: получится самое мерзкое изображение гробницы Гадриана, когда-либо вышедшее из-под руки художника-любителя.
По мере того как Пэдуэй терял надежду, нервы его успокаивались. Сера не зажглась. Ладно, завтра надо повторить...
Внизу, в лагере, кашлянул узник. Затем второй. Потом начали кашлять все. Донеслись обрывки разговоров: «Что за черт...», «Наверное, дубильни...», «Не может быть, они милях в двух...», «Чтоб мне провалиться, пахнет серой...», «Неужто дьявол решил нанести нам визит...»
В лагере поднялась суматоха, стали сбегаться охранники. Кто-то обнаружил источник удушливого запаха и ударил по корзине ногой. Тут же все вокруг покрылось желтой кашей, по которой танцевали голубоватые языки пламени; в воздух поднялись клубы синего дыма. Стража на стене, включая Эйюльфа, побежала к лестнице и торопливо спустилась вниз.
Пэдуэй спланировал все так тщательно, что мог действовать, почти не задумываясь. На маленькой жаровне стояли два горшочка растопленного воска, уже затонированного. Мартин окунул руки в обжигающе горячую жидкость и обмазал лицо и бороду темно-зеленым месивом, а на мгновенно застывшую маску нанес три большие окружности желтым воском из другого горшочка.
Затем прогулочным шагом подошел к краю стены, присел на корточки, чтобы скрыться от взглядов тех, кто был в лагере, вытащил из подола плаща веревку и накинул ее петлей на выступ стены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Пэдуэй никому не отдавал предпочтения: ни готы, ни Империя не могли обеспечить спокойную жизнь. Его сердцу были близки либеральный капитализм или социалистическая демократия, но Мартин сомневался, что какая-либо из этих систем могла бы существовать в шестом веке.
Если готы были ленивы и невежественны, то греки были жадны и корыстны. Однако выбирать не приходилось. Итальянцы были слишком кротки, чтобы жить независимо, и Мартин прекрасно это осознавал.
В сущности, правление готов ничего дурного не принесло. Более того, они насаждали терпимость в людях, чьи представления о свободе сводились к свободе вешать, топить или сжигать членов всех сект, кроме своей собственной. Кроме того готы относились к теплому полуострову, как к райскому уголку, милому приюту, который должно оберегать и сохранять, Подобного просвещенного отношения трудно было ожидать от франкских Меровингов или ненасытных грабителей Юстиниана.
Значит, идеальное решение — быстрая победа готов. Как им помочь? Если бы король прислушался к его советам... Но с Виттигисом, упрямым и тупым как бык, каши не сваришь. Другое дело — старый, витающий в облаках Теодохад...
У Пэдуэя начал созревать план.
Когда вновь пришел Томасус, Мартин обратился к нему с просьбой:
— Мне нужны свечи и несколько фунтов серы, смешанной с оливковым маслом так, чтобы получилась густая вязкая масса. И сорок футов прочной веревки. Ты не поверишь, но идею мне подала наша сладострастная Джулия. Помнишь, как она вела себя, когда я окуривал дом?
— Послушай, Мартинус, сейчас ты по крайней мере в безопасности. Так зачем лезть на рожон с какими-то безумными планами бегства?
— Не сегодня-завтра совет готов завершиться. К тому времени мне надо быть на свободе.
— Послушайте его! Вы только послушайте! Думаете, он обращает внимание на советы своего лучшего друга? Нет! Он собирается удрать из лагеря, получить, скорее всего, стрелу в печенку, а потом активно заняться готской политикой! Вы слышали вообще что-нибудь подобное?! Мартинус, я надеюсь, ты не вбил себе в голову какую-нибудь дикую идею — например, стать королем готов? Потому что тебя не изберут. Для начала надо...
— Знаю, — ухмыльнулся Пэдуэй. — Надо принадлежать к благородному семейству Амалингов. Вот я и тороплюсь отсюда выбраться. Ты ведь хочешь спасти мое дело и вернуть свои займы, правда?
— Но каким чудом я пронесу то, что тебе требуется? Стражники следят очень внимательно.
— Серу принеси в коробочке на дне корзины с едой. Если они откроют ее, скажи, что это лекарство, прописанное доктором. Кстати, договорись заранее с Веккосом. А веревку... Придумал! Ступай к моему портному и купи такой же зеленый плащ, как у меня. Пусть вставит ее в подол. В лагере положишь свой плащ рядом с моим, и мы поменяемся.
— Мартинус, это чистое безумие! Меня наверняка схватят, и что тогда будет с моей семьей? Нет, лучше послушай моего совета. Я не могу рисковать невинными людьми. Когда надо прийти с веревкой и всем прочим?
* * *
Ранним солнечным утром Пэдуэй сидел на аврелианской стене и усиленно делал вид, что любуется гробницей Гадриана у реки. Специально приставленный стражник, некий Эйюльф, заглядывал ему через плечо. Мартин ценил интерес Эйюльфа, но его страшно раздражала длинная борода гота. Трудно подобрать верный оттенок краски, если по спине елозит что-то колючее и жесткое.
— Вот, — объяснил Пэдуэй на ломаном готском. — Я вытягиваю кисть вперед и как бы сквозь нее смотрю на изображаемый предмет, большим пальцем отмечая на кисти его кажущуюся длину и высоту. Таким образом я соблюдаю правильные пропорции.
— Понятно, — сказал Эйюльф на отвратительной латыни: оба решили поупражняться в языках. — Однако если ты хочешь нарисовать очень маленькую картину — как она называется?.. Тогда замеры на кисти окажутся слишком большими, верно?
Эйюльф был вовсе не глуп для лагерного охранника.
На самом деле внимание Пэдуэя занимала отнюдь не гробница. Он исподтишка наблюдал за стражей и своим скудным имуществом. Все узники делали это — по понятным причинам. Но у Мартина был особый интерес. Он с нетерпением ждал, когда сработает его адская машинка, то есть когда свеча, спрятанная в корзине для еды, догорит до слоя серы. И время от времени украдкой бросал взгляды на покрытый лилиями пруд у реки.
Эйюльфу между тем надоело следить за изобразительным процессом. Он отошел в сторону, присел на стульчик, достал свой излюбленный инструмент, похожий на флейту, и начал выдавливать из него тихие жалобные звуки. Получалось очень похоже на тоскливый вой заблудившегося в бочке призрака. От подобной музыки у Пэдуэя неизменно ползли по спине мурашки, но он слишком ценил доброе отношение стражника, чтобы позволить себе протестовать.
Мартин работал и работал, а проклятая адская машинка все никак не подавала признаков жизни. Должно быть, свеча погасла — иначе она давно бы уже догорела. Или сера не зажглась. Скоро позовут на завтрак. Уйти со стены? Нельзя. Сказать, что не голоден? Подозрительно...
Жалобные звуки прекратились, и Эйюльф участливо спросил:
— Что с твоим ухом, Мартинус? Ты все время его трешь.
— Чешется, — ответил Пэдуэй. Не скажешь ведь, что теребить ухо — признак наивысшего душевного напряжения... Он упорно продолжал писать картину. Что ж, по крайней мере один результат неудавшаяся попытка к бегству даст наверняка: получится самое мерзкое изображение гробницы Гадриана, когда-либо вышедшее из-под руки художника-любителя.
По мере того как Пэдуэй терял надежду, нервы его успокаивались. Сера не зажглась. Ладно, завтра надо повторить...
Внизу, в лагере, кашлянул узник. Затем второй. Потом начали кашлять все. Донеслись обрывки разговоров: «Что за черт...», «Наверное, дубильни...», «Не может быть, они милях в двух...», «Чтоб мне провалиться, пахнет серой...», «Неужто дьявол решил нанести нам визит...»
В лагере поднялась суматоха, стали сбегаться охранники. Кто-то обнаружил источник удушливого запаха и ударил по корзине ногой. Тут же все вокруг покрылось желтой кашей, по которой танцевали голубоватые языки пламени; в воздух поднялись клубы синего дыма. Стража на стене, включая Эйюльфа, побежала к лестнице и торопливо спустилась вниз.
Пэдуэй спланировал все так тщательно, что мог действовать, почти не задумываясь. На маленькой жаровне стояли два горшочка растопленного воска, уже затонированного. Мартин окунул руки в обжигающе горячую жидкость и обмазал лицо и бороду темно-зеленым месивом, а на мгновенно застывшую маску нанес три большие окружности желтым воском из другого горшочка.
Затем прогулочным шагом подошел к краю стены, присел на корточки, чтобы скрыться от взглядов тех, кто был в лагере, вытащил из подола плаща веревку и накинул ее петлей на выступ стены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53