В Тибете женщины не поднимали особого шума по поводу рождения ребенка. Врачей не приглашали, сами помогали друг другу. Каждая тибетка гордилась, имея много здоровых детей. Мать их выхаживала и иногда кормила грудью до трех или четырех лет.
Когда ребенок появлялся в знатной семье, ему тут же приставляли няньку, не отходившую от него круглые сутки. Рождение отпрыска отмечалось пышной церемонией, ничем не похожей на наше крещение, без всяких крестных родителей. Выбирая ребенку имя (или имена, каждому малышу давалось несколько), родители консультировались у ламы, решавшего после изучения всех астрологических аспектов, как назвать дитя. Если впоследствии ребенок страдал от серьезного заболевания, ему обычно присваивали новые имена. Один из моих взрослых друзей однажды сменил имя после заболевания дизентерией, что постоянно сбивало меня с толку.
На торжествах по поводу рождения младшего брата далай-ламы нам устроили лукуллов пир, усадив по ранжиру на подушки перед маленькими столами. Два часа подряд слуги подавали блюдо за блюдом — я их насчитал сорок, но сбился. Чтобы съесть такой обед, нужна специальная подготовка. Перечислить все предложенные нам деликатесы мне не под силу, но помню: среди них были благоуханные индийские кушанья, а под конец подали суп с макаронами. В качестве напитков, кроме прочего, нам предложили пиво, виски и портвейн. Под конец торжества многие гости опьянели, но это не осуждалось в Тибете, ибо способствовало общему
веселью.
Публика разошлась вскоре после банкета. На улице ждали хозяйские лошади и слуги, чтобы развезти гостей по домам. Со всех сторон сыпались приглашения на другие вечеринки, и я напрягал слух, определял, какие предложения делались всерьез, а какие — просто из вежливости.
Меня и Ауфшнайтера часто приглашали в дом Святой Матери, и вскоре я наладил сердечные, дружеские отношения с Лобсангом Самтеном. Молодой человек только начинал карьеру монаха. Как перед братом далай-ламы, перед ним открывались блестящие перспективы. Однажды ему пришлось играть роль посредника между Богом-Королем и правительством. Бремя высокого положения уже начинало довлеть над Лобсангом. Он не мог просто так выбирать себе знакомых. Что бы он ни делал и куда бы ни шел, люди сразу же пытались как-то истолковать его поступки. Когда однажды он посетил одного высокого чиновника, в комнате воцарилась тишина, и все, включая министров кабинета, поднялись со своих мест в знак уважения к брату далай-ламы. Другому подобные почести вскружили бы голову, но Лобсанг Самтен всегда оставался скромным человеком.
Он часто беседовал со мной о своем младшем брате, жившем затворником в Потале. Я поинтересовался, почему на приемах гости прятались при появлении на плоской крыше дворца фигуры далай-ламы. Лобсанг дал мне довольно трогательный ответ. Молодой Бог-Король с помощью нескольких прекрасных телескопов и полевых биноклей любил наблюдать за жизнью подданных в Лхасе. Для него Потала был золотой клеткой. Долгими часами в течение дня он молился и читал учебники в темных комнатах дворца. Мальчик имел мало свободного времени и почти не развлекался. Почувствовав во время веселой вечеринки на себе его взгляд, гости старались поскорее скрыться из виду, не желая омрачать печалью сердце молодого правителя, лишенного подобных радостей. Лобсанг Самтен — единственный друг и доверенное лицо брата — мог навещать его в любое время, являясь связующим звеном между ним и внешним миром, всегда рассказывая далай-ламе о происходившем вокруг. От Лобсанга я узнал: Бог-Король весьма интересовался нашей деятельностью и через свой телескоп часто наблюдал за моей работой. А еще он с нетерпением ждал переезда в летнюю резиденцию в Норбулингка. Погода стояла прекрасная, и мальчику хотелось поскорее вырваться из Поталы на свежий воздух.
Сезон песчаных бурь окончился. Цвели абрикосовые деревья. На окрестных горных вершинах остатки снежного покрова ослепительно блистали в лучах теплого солнца, напоминая мне об очаровании весны в горах моей родины. Однажды официально объявили о начале лета и разрешили носить летние одежды: менять меха на легкие наряды по собственному желанию запрещалось, для этого ежегодно после изучения многочисленных примет назначался специальный день. Резкое потепление или неожиданные снегопады не имели никакого значения: с определенного дня предписывалось носить только определенные костюмы. Так же происходило осенью, и я постоянно слышал жалобы: люди либо парились, либо мерзли.
Смену одежды у знати сопровождала церемония, длившаяся несколько часов: слуги на спинах приносили большие тюки с летним платьем хозяев. Монахам было легче: они просто надевали вместо обрамленных мехом шапок схожие с тарелками головные уборы из папье-маше.
Однако существовал еще один повод для смены костюма: это когда весь официальный мир сопровождал далай-ламу в Летний сад красочной процессией. Мы с Ауфшнайтером ждали ее, надеясь поближе разглядеть Живого Будду.
В великолепный погожий день жители Лхасы почти в полном составе двинулись через Западные Ворота в двухмильное шествие от Поталы к дворцу Норбулингка. Трудно было найти свободное место в этой огромной толпе.
Я очень жалел об отсутствии у меня кинокамеры с цветной пленкой, чтобы запечатлеть красочное зрелище. Первый день лета радовал всех, и я тоже радовался за мальчика, переезжавшего из сумрачной тюрьмы в живописный летний сад. Далай-ламе в жизни слишком мало приходилось видеть солнечного света.
Великолепный и впечатляющий снаружи, изнутри дворец Потала напоминал каземат. Вероятно, каждый Бог-Король стремился поскорее вырваться оттуда в летнюю резиденцию Норбулингка, заложенную во времена седьмого далай-ламы, а законченную лишь при тринадцатом.
Последний монарх был великим реформатором и человеком современных взглядов. Он ввез в страну для собственного пользования три автомобиля. Их разобрали по частям на границе и на спинах кули и яков доставили в столицу, где индус-механик собрал их снова. Потом он стал шофером его величества и позже часто с грустью рассказывал мне о стоявших теперь в гараже двух «остинах» и «додже». Когда-то они поражали весь Тибет, а теперь скорбели по умершему хозяину и ржавели в почетном одиночестве. История о том, как тринадцатый далай-лама на этих автомобилях сбегал из своей зимней тюрьмы, до сих пор вызывала смех. Осенью Живой Будда торжественно возвращался в Поталу, но, едва толпа расходилась, садился в одну из машин и спешил обратно в Норбулингка.
…Послышались звуки труб. Процессия приближалась. Шум толпы затих, воцарилось молчание. Показалась колонна, возглавляемая монахами-слугами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Когда ребенок появлялся в знатной семье, ему тут же приставляли няньку, не отходившую от него круглые сутки. Рождение отпрыска отмечалось пышной церемонией, ничем не похожей на наше крещение, без всяких крестных родителей. Выбирая ребенку имя (или имена, каждому малышу давалось несколько), родители консультировались у ламы, решавшего после изучения всех астрологических аспектов, как назвать дитя. Если впоследствии ребенок страдал от серьезного заболевания, ему обычно присваивали новые имена. Один из моих взрослых друзей однажды сменил имя после заболевания дизентерией, что постоянно сбивало меня с толку.
На торжествах по поводу рождения младшего брата далай-ламы нам устроили лукуллов пир, усадив по ранжиру на подушки перед маленькими столами. Два часа подряд слуги подавали блюдо за блюдом — я их насчитал сорок, но сбился. Чтобы съесть такой обед, нужна специальная подготовка. Перечислить все предложенные нам деликатесы мне не под силу, но помню: среди них были благоуханные индийские кушанья, а под конец подали суп с макаронами. В качестве напитков, кроме прочего, нам предложили пиво, виски и портвейн. Под конец торжества многие гости опьянели, но это не осуждалось в Тибете, ибо способствовало общему
веселью.
Публика разошлась вскоре после банкета. На улице ждали хозяйские лошади и слуги, чтобы развезти гостей по домам. Со всех сторон сыпались приглашения на другие вечеринки, и я напрягал слух, определял, какие предложения делались всерьез, а какие — просто из вежливости.
Меня и Ауфшнайтера часто приглашали в дом Святой Матери, и вскоре я наладил сердечные, дружеские отношения с Лобсангом Самтеном. Молодой человек только начинал карьеру монаха. Как перед братом далай-ламы, перед ним открывались блестящие перспективы. Однажды ему пришлось играть роль посредника между Богом-Королем и правительством. Бремя высокого положения уже начинало довлеть над Лобсангом. Он не мог просто так выбирать себе знакомых. Что бы он ни делал и куда бы ни шел, люди сразу же пытались как-то истолковать его поступки. Когда однажды он посетил одного высокого чиновника, в комнате воцарилась тишина, и все, включая министров кабинета, поднялись со своих мест в знак уважения к брату далай-ламы. Другому подобные почести вскружили бы голову, но Лобсанг Самтен всегда оставался скромным человеком.
Он часто беседовал со мной о своем младшем брате, жившем затворником в Потале. Я поинтересовался, почему на приемах гости прятались при появлении на плоской крыше дворца фигуры далай-ламы. Лобсанг дал мне довольно трогательный ответ. Молодой Бог-Король с помощью нескольких прекрасных телескопов и полевых биноклей любил наблюдать за жизнью подданных в Лхасе. Для него Потала был золотой клеткой. Долгими часами в течение дня он молился и читал учебники в темных комнатах дворца. Мальчик имел мало свободного времени и почти не развлекался. Почувствовав во время веселой вечеринки на себе его взгляд, гости старались поскорее скрыться из виду, не желая омрачать печалью сердце молодого правителя, лишенного подобных радостей. Лобсанг Самтен — единственный друг и доверенное лицо брата — мог навещать его в любое время, являясь связующим звеном между ним и внешним миром, всегда рассказывая далай-ламе о происходившем вокруг. От Лобсанга я узнал: Бог-Король весьма интересовался нашей деятельностью и через свой телескоп часто наблюдал за моей работой. А еще он с нетерпением ждал переезда в летнюю резиденцию в Норбулингка. Погода стояла прекрасная, и мальчику хотелось поскорее вырваться из Поталы на свежий воздух.
Сезон песчаных бурь окончился. Цвели абрикосовые деревья. На окрестных горных вершинах остатки снежного покрова ослепительно блистали в лучах теплого солнца, напоминая мне об очаровании весны в горах моей родины. Однажды официально объявили о начале лета и разрешили носить летние одежды: менять меха на легкие наряды по собственному желанию запрещалось, для этого ежегодно после изучения многочисленных примет назначался специальный день. Резкое потепление или неожиданные снегопады не имели никакого значения: с определенного дня предписывалось носить только определенные костюмы. Так же происходило осенью, и я постоянно слышал жалобы: люди либо парились, либо мерзли.
Смену одежды у знати сопровождала церемония, длившаяся несколько часов: слуги на спинах приносили большие тюки с летним платьем хозяев. Монахам было легче: они просто надевали вместо обрамленных мехом шапок схожие с тарелками головные уборы из папье-маше.
Однако существовал еще один повод для смены костюма: это когда весь официальный мир сопровождал далай-ламу в Летний сад красочной процессией. Мы с Ауфшнайтером ждали ее, надеясь поближе разглядеть Живого Будду.
В великолепный погожий день жители Лхасы почти в полном составе двинулись через Западные Ворота в двухмильное шествие от Поталы к дворцу Норбулингка. Трудно было найти свободное место в этой огромной толпе.
Я очень жалел об отсутствии у меня кинокамеры с цветной пленкой, чтобы запечатлеть красочное зрелище. Первый день лета радовал всех, и я тоже радовался за мальчика, переезжавшего из сумрачной тюрьмы в живописный летний сад. Далай-ламе в жизни слишком мало приходилось видеть солнечного света.
Великолепный и впечатляющий снаружи, изнутри дворец Потала напоминал каземат. Вероятно, каждый Бог-Король стремился поскорее вырваться оттуда в летнюю резиденцию Норбулингка, заложенную во времена седьмого далай-ламы, а законченную лишь при тринадцатом.
Последний монарх был великим реформатором и человеком современных взглядов. Он ввез в страну для собственного пользования три автомобиля. Их разобрали по частям на границе и на спинах кули и яков доставили в столицу, где индус-механик собрал их снова. Потом он стал шофером его величества и позже часто с грустью рассказывал мне о стоявших теперь в гараже двух «остинах» и «додже». Когда-то они поражали весь Тибет, а теперь скорбели по умершему хозяину и ржавели в почетном одиночестве. История о том, как тринадцатый далай-лама на этих автомобилях сбегал из своей зимней тюрьмы, до сих пор вызывала смех. Осенью Живой Будда торжественно возвращался в Поталу, но, едва толпа расходилась, садился в одну из машин и спешил обратно в Норбулингка.
…Послышались звуки труб. Процессия приближалась. Шум толпы затих, воцарилось молчание. Показалась колонна, возглавляемая монахами-слугами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83