Присев под ней со своим драгоценным грузом, я продолжал наблюдать за «Дорадой», чтобы наметить курс, когда она бросит якорь. Сверху местность выглядела совершенно иначе, древа экскурсантов и вовсе не было видно, а ходить лишний раз по такой жаре мне не хотелось, и я решил ориентироваться на «Дораду». Вскоре она перевалила через рубеж, отделяющий синее и пурпурное глубоководье от ярко-голубой и нефритово-зеленой отмели, и до моего слуха донесся невнятный рокот якорной цепи. Я вытер лоб, повесил на плечо фотоаппарат, поднял с земли мешочки с гекконами и двинулся к морю.
Очень скоро обнаружилось, что на пути к цели меня подстерегают затруднения не меньшие, чем те, на которые натолкнулась Алиса в саду Зазеркалья. Обычно сверху засечь нужную точку легче, чем если ты находишься с ней на одной прямой. На острове Круглом дело обстояло иначе. Как я уже говорил, остров напоминает плывущий по морю каменный кринолин, и на какой бы складке вы ни стояли, охватить взглядом все одеяние практически невозможно. После того как я дважды терял из виду судно и трижды был вынужден поворачивать назад или в сторону перед лицом таких круч, что дальнейшее продвижение грозило переломом ноги, я вдруг приметил далеко внизу красное пятнышко и опознал в нем свое полотенце, которым накрыл от солнца запасные пленки и продукты, сложенные под древом экскурсантов. Итак, ориентир — полотенце.
Не выпуская из поля зрения красное пятно, я продолжал ковылять и скользить вниз по склону. Вторую передышку устроил у купы панданусов, которые то нервно стучали, то призывно шелестели бороздчатыми листьями, когда с моря налетал порыв горячего ветра. Желая проверить, как переносят странствие мои гекконы, я осторожно пощупал мешочки. Сильный укус одного из узников склонил меня к выводу, что они чувствуют себя значительно бодрее, чем я. Мои поры выделили уже столько пота, что казалось: потеряй я еще толику влаги — превращусь в сухую былинку, и меня сдует ветром. Только мысль об ожидающих под деревом холодных напитках поддерживала меня.
Собравшись с силами, я поднял свой груз и затопал дальше. Вскоре путь мне преградила почти отвесная скала, верхняя половина которой была заткана тонким ковром вьюнков с россыпью розоватых цветочков. Как ни опасен был этот участок, мне надо было пересечь его, чтобы выйти к ведущей вниз лощине. Боясь поскользнуться па голой скале, я решил идти по вьюнкам и медленно двинулся вперед, тщательно проверяя надежность каждой опоры. Только я приготовился похвалить себя за альпинистскую сноровку, как зацепил ногой петлю из вьюнков и шлепнулся на спину. Фотоаппарат весело запрыгал по камням, по мешочки с гекконами я не выпустил из рук и успел поднять вверх, чтобы не раздавить при падении.
Я грохнулся с такой силой, что явственно услышал, как мой позвоночник издал звук, подобный которому обычно можно получить только с помощью марака. Теперь подо мной был голый камень, и не за что ухватиться, чтобы затормозить, а потому я продолжал скользить с нарастающей скоростью на спине, увлекая за собой туфовую крошку и чрезвычайно острые обломки застывшей лавы. Настал момент, когда я почувствовал, что возрастающая кинетическая энергия грозит перевернуть меня на живот. Больше всего я боялся, как бы нечаянно не подмять мешочки с ящерицами, которые по-прежнему изо всех сил стискивал в руках. Отпустить их я не решался: если застрянут на этой коварной плите, вряд ли я потом решусь лезть за ними.
Оставалось одно средство — использовать собственные локти как тормоза. Что я и сделал, причем с радостью обнаружил, что не напрасно подверг себя такой пытке. Я не только ухитрился сохранить прежнее положение, но затормозил ободранными локтями скольжение настолько, что под конец и вовсе остановился. С минуту я лежал неподвижно, смакуя полученные травмы, потом стал на пробу двигать разными частями тела, проверяя, нет ли переломов. К моему удивлению, все кости были целы, и обилие крови на правой руке никак не вязалось с незначительностью полученных мною ссадин. Морщась от боли, я кое-как боком пересек скальную плиту, отыскал фотоаппарат и добрался до лощины. Здесь спуск был намного легче, и у первой же группы пальм я сел перевести дух. Удостоверился, что гекконы и фотоаппарат нисколько не пострадали, вытер кровь с локтей, посидел немного, наконец встал и поглядел вниз, приготовившись увидеть на склоне над морем мой красный ориентир.
Ориентир пропал.
Не только полотенце, «Дорада» тоже пропала, и вообще открывшаяся мне картина разительно отличалась от всего виденного и пройденного мной в этот день. Досада — не то слово. Я х1знемогал от жары. усталости и жажды, все тело ныло, голова раскалывалась от боли. Не знай я точно, где нахожусь, мог бы подумать, что меня занесло в сердце Австралии, в дебри Тибета или в какой-нибудь из наиболее угрюмых кратеров Луны. Хорошенько отругав себя за дурацкое падение, я двинулся вниз по лощине, надеясь, что выбрал правильный курс. Этот участок острова был совершенно лишен растительности, и, когда я решил наконец перевести дух, пришлось довольствоваться клочком тени под бугорком на откосе. Затем, стиснув зубы, я побрел дальше и вскоре, к несказанной радости, услышал голоса и разного рода морские звуки, свидетельствующие, что я очутился близко от пристани. Насколько близко, я осознал лишь после того, как, обогнув торчащую скалу, оказался почти у самой воды. Высоко на склоне надо мной красовалось древо экскурсантов и лежало мое красное полотенце. Каким-то образом я просчитался при спуске; в итоге тень, холодные напитки и целебная мазь для моих разнотипных травм теперь находились метрах в восьмидесяти выше меня.
Заключительный подъем был тяжелее всего. Кровь стучала в висках, голова разламывалась, и я был вынужден поминутно отдыхать. Наконец одолел последний участок и свалился в жидкой тени древа экскурсантов. Через несколько минут сверху явился Дэйв, и я не без удовольствия отметил, что он такой же дохлый, как я. Когда ко мне вернулась способность говорить, я справился о его самочувствии, и он признался, что раза два терял сознание от жары. Бледное лицо и взъерошенные волосы Дэйва были достаточно красноречивы. Немного погодя он уже был готов подробно поведать мне о своих злоключениях. Самым тяжелым был для него момент, когда Джон Хартли, заметив простертого на земле Дэйва, кинулся помогать ему, однако тут же отвлекся при виде крупного сцинка Телфэра и нескольких гекконов, которые сидели рядышком друг с другом. Поймав ящериц, бездушный Джон, за неимением другой тары, преспокойно реквизировал тенниску и носовой платок Дэйва и торжествующе удалился, предоставив ему выкарабкиваться своими силами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37