Хотя двойная жизнь продолжалась, мы печатали нелепые директивы партии по всем вопросам — о том, какой гвоздь вбивать в какую стенку, и какого числа и месяца сеять гречиху. Целые номера отводили под бесконечные речи нашего дорогого Никиты Сергеевича. В общем-то, когда их не было, скучали. Забитые речами полосы давали экономию гонорара, и мы тогда могли заплатить больший гонорар и нештатным авторам и сотрудникам. Занятый рутинной работой, я как-то не замечал, на какую высоту взобрался.
Однажды раздался звонок от Мазурова:
— Я слышал, что в Минск приезжает Шостакович с первым исполнением 13-й симфонии. Вы не думаете, что такое крупное событие в культурной жизни республики стоит отметить?
— Есть информация, но я заказал серьезную статью музыковеду.
— Правильно.
И когда статья была опубликована, он снова позвонил. Признаюсь, не без трепета душевного поднял я трубку и услышал:
— Молодцы. Дельная статья.
Вскоре позвонил завотделом пропаганды и агитации Николай Капич. Он начал с высокой ноты:
— Борис, ты соображаешь, что делаешь? Глянул на чет-ТУю полосу сегодняшней газеты и обомлел... На кого замахнулись?
Не желая, чтобы риторический вопрос обратился в конкретный, а Капич попал в дурацкое положение, я ответил:
— Только что звонил Кирилл Трофимович и похвалил за статью о Шостаковиче... Ты тоже о ней?
Капич замялся и от растерянности забыл, о чем только
что завел речь:
— Да нет... А разве есть такая статья? Где говоришь, на четвертой полосе? Интересно, интересно.
— А ты о чем?
Но Капич, поняв оплошку, уже отключился. Сразу же объявился министр культуры Григорий Киселев. Он панически крикнул:
— Что вы наделали? Да ведь теперь Фурцева...
Я не дал ему погрязнуть в позоре:
— Мазуров только что звонил, благодарил за статью о Шостаковиче. Ты о ней?
— Я. Да... Нет... А в каком номере?
— Думаю, в том, который ты держишь в руках. А, Гриша?
В трубке раздались гудки.
О том, что статья «дельная», я узнал также из присланного мне перевода отзыва «Нью-Йорк геральд трибьюн». Видная американская газета не обошла вниманием нашу скромную газету, обвинив ее в антисемитизме, хотя статья не затрагивала еврейского вопроса. Тактичная музыковедша прошла по краю пропасти. Сделав уважительный разбор и отдав дань восхищения гениальному творению композитора, она с сожалением отметила, что текст стихов Евтушенко адресует мировую трагедию к конкретному событию — расстрелу немцами еврейского населения Киева в Бабьем Яру, где погибло 25 тысяч населения. Но ведь рядом Бело-руссия, которая от рук немцев потеряла 2 миллиона 200 тысяч мирных граждан, в том числе 300 тысяч евреев. А Польша? А Югославия?.. Каждому Гитлер назначил свой «холокост».
Впервые в рубрике «По следам наших выступлений» наша газета отвечала американской, обвинив ее в недобросовестном рецензировании. А потом случилось так, что автор американской статьи прибыл в Минск в составе корреспондентского корпуса, аккредитованного в Москве. Бойкого на бумаге, но беспомощного в устной полемике, молодого и толстого, рыжего детину, я подставил под град насмешек изрядно выпивших гостей.
Газета набирала обороты и популярность, начальство было довольно, казалось бы, жить да радоваться. Но судьба подготовила мне очередной удар.
Вместе с Василием Филимоновичем Шауро, секретарем ЦК по пропаганде, мы ехали с репетиции первого белорусского «Огонька» — было такое зрелище на телевидении.
— Вы на бюро ЦК, Василий Филимонович? Прихватите с собой?
— Езжайте лучше в газету. На бюро только кадровые вопросы, вам не интересно.
На том и порешили. Я как раз кончил читать сверстанный номер, когда раздался звонок правительственного телефона. Кому это не спится? Не спалось Шауре, видно, совесть замучила, потому что он сообщил:
— Вас только что утвердили председателем Государственного комитета кинематографии БССР. Поздравляю, товарищ министр. В понедельник сдавайте дела в газете и принимайте министерство.
Это было почище грома среди ясного неба. Я только и сообразил спросить:
— Как же так, даже мнения моего не спросили?
— Я ответил, что вы не очень хотите переходить. Правильно? — и засмеялся своим суховатым смешком.
Так я стал министром. Жизнь опять совершила зигзаг.
Жизнь вторая. Кино
Глава 1. Поиски двадцать пятого кадра
За полгода редакторской службы я не успел обрасти личным архивом, и потому на ликвидацию дел хватило двух дней. На новую работу пришел пешком, благо это было в двух кварталах от моего дома. Я и внимания не обращал на неказистое двухэтажное строение бледно-желтого цвета, вывеска которого возвещала, что здесь находится главное управление кинофикации и кинопроката Министерства культуры БССР. Никого ни о чем не спрашивая, вошел в полутемный коридор, поднялся на второй этаж. По двери, обитой черным дерматином, догадался, что тут находится начальство и смело распахнул ее. Девушка, читавшая книгу за чистым от бумаг столом, подняла голову.
— Вы к кому?
— К Петру Борисовичу Жуковскому.
— По какому вопросу?
Я понял, что праздношатающихся Петр Борисович не принимает, а суровая девушка не ко всякому посетителю благоволит. Давай-ка, думаю, подыграю ей.
— Я по поводу работы.
— На первый этаж.
— Но мне надо к Жуковскому.
— Там и определят,надо ли вам к Жуковскому, — поправив очки, строгая девица снова уткнула нос в книгу.
— Я хочу на прием именно к нему, — и уселся на обитом дерматином стуле плотнее.
В это время отворилась дверь кабинета, и Жуковский, в черном плаще и скучного серого цвета шляпе, вышел в приемную.
— Галя, я... — Он осекся и бросился ко мне, протянув руку. — Борис Владимирович, что вы тут...
— Знакомлюсь с кадрами.
Галя, как подколотая шилом, вскочила и застыла, растерянно разинув рот.
Я не первый год знал Жуковского, но ни разу не видел на его замкнутом лице улыбки, а тут уголки губ поползли в стороны.
— Ты что же, Галя, так строго министра принимаешь?
Чувствуя, что сию минуту может получиться суровый разнос — и по моей вине — я взял Жуковского за рукав. Галя застыла, как жена Лота.
— Ты куда-то собрался, Петр Борисович? Придется отложить. — И приказал Гале: — Всех, кто есть на работе, пригласите в кабинет. Будем представлять министра. На долго не задержу. — Перепуганная Галя пулей выскочила за дверь. — А ты, Петр Борисович, позвони в гараж Совмина, пусть пришлют к 12-и часам автомобиль — поеду на студию. Кстати, предупреди Дорского, чтобы не удрал куда-нибудь. Где можно пальто бросить? Пошли на вокзал за билетом для меня, в Москву, «СВ», нижнее место. А теперь садись, рассказывай, как дела. Думаю, что к ответу готов?
По коридорам за стенами слышались вскрики, смешки, торопливые шаги.
От Жуковского поехал через весь Минск на киностудию художественных фильмов, потом на документальную, которая занимала в самом центре города старый костел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Однажды раздался звонок от Мазурова:
— Я слышал, что в Минск приезжает Шостакович с первым исполнением 13-й симфонии. Вы не думаете, что такое крупное событие в культурной жизни республики стоит отметить?
— Есть информация, но я заказал серьезную статью музыковеду.
— Правильно.
И когда статья была опубликована, он снова позвонил. Признаюсь, не без трепета душевного поднял я трубку и услышал:
— Молодцы. Дельная статья.
Вскоре позвонил завотделом пропаганды и агитации Николай Капич. Он начал с высокой ноты:
— Борис, ты соображаешь, что делаешь? Глянул на чет-ТУю полосу сегодняшней газеты и обомлел... На кого замахнулись?
Не желая, чтобы риторический вопрос обратился в конкретный, а Капич попал в дурацкое положение, я ответил:
— Только что звонил Кирилл Трофимович и похвалил за статью о Шостаковиче... Ты тоже о ней?
Капич замялся и от растерянности забыл, о чем только
что завел речь:
— Да нет... А разве есть такая статья? Где говоришь, на четвертой полосе? Интересно, интересно.
— А ты о чем?
Но Капич, поняв оплошку, уже отключился. Сразу же объявился министр культуры Григорий Киселев. Он панически крикнул:
— Что вы наделали? Да ведь теперь Фурцева...
Я не дал ему погрязнуть в позоре:
— Мазуров только что звонил, благодарил за статью о Шостаковиче. Ты о ней?
— Я. Да... Нет... А в каком номере?
— Думаю, в том, который ты держишь в руках. А, Гриша?
В трубке раздались гудки.
О том, что статья «дельная», я узнал также из присланного мне перевода отзыва «Нью-Йорк геральд трибьюн». Видная американская газета не обошла вниманием нашу скромную газету, обвинив ее в антисемитизме, хотя статья не затрагивала еврейского вопроса. Тактичная музыковедша прошла по краю пропасти. Сделав уважительный разбор и отдав дань восхищения гениальному творению композитора, она с сожалением отметила, что текст стихов Евтушенко адресует мировую трагедию к конкретному событию — расстрелу немцами еврейского населения Киева в Бабьем Яру, где погибло 25 тысяч населения. Но ведь рядом Бело-руссия, которая от рук немцев потеряла 2 миллиона 200 тысяч мирных граждан, в том числе 300 тысяч евреев. А Польша? А Югославия?.. Каждому Гитлер назначил свой «холокост».
Впервые в рубрике «По следам наших выступлений» наша газета отвечала американской, обвинив ее в недобросовестном рецензировании. А потом случилось так, что автор американской статьи прибыл в Минск в составе корреспондентского корпуса, аккредитованного в Москве. Бойкого на бумаге, но беспомощного в устной полемике, молодого и толстого, рыжего детину, я подставил под град насмешек изрядно выпивших гостей.
Газета набирала обороты и популярность, начальство было довольно, казалось бы, жить да радоваться. Но судьба подготовила мне очередной удар.
Вместе с Василием Филимоновичем Шауро, секретарем ЦК по пропаганде, мы ехали с репетиции первого белорусского «Огонька» — было такое зрелище на телевидении.
— Вы на бюро ЦК, Василий Филимонович? Прихватите с собой?
— Езжайте лучше в газету. На бюро только кадровые вопросы, вам не интересно.
На том и порешили. Я как раз кончил читать сверстанный номер, когда раздался звонок правительственного телефона. Кому это не спится? Не спалось Шауре, видно, совесть замучила, потому что он сообщил:
— Вас только что утвердили председателем Государственного комитета кинематографии БССР. Поздравляю, товарищ министр. В понедельник сдавайте дела в газете и принимайте министерство.
Это было почище грома среди ясного неба. Я только и сообразил спросить:
— Как же так, даже мнения моего не спросили?
— Я ответил, что вы не очень хотите переходить. Правильно? — и засмеялся своим суховатым смешком.
Так я стал министром. Жизнь опять совершила зигзаг.
Жизнь вторая. Кино
Глава 1. Поиски двадцать пятого кадра
За полгода редакторской службы я не успел обрасти личным архивом, и потому на ликвидацию дел хватило двух дней. На новую работу пришел пешком, благо это было в двух кварталах от моего дома. Я и внимания не обращал на неказистое двухэтажное строение бледно-желтого цвета, вывеска которого возвещала, что здесь находится главное управление кинофикации и кинопроката Министерства культуры БССР. Никого ни о чем не спрашивая, вошел в полутемный коридор, поднялся на второй этаж. По двери, обитой черным дерматином, догадался, что тут находится начальство и смело распахнул ее. Девушка, читавшая книгу за чистым от бумаг столом, подняла голову.
— Вы к кому?
— К Петру Борисовичу Жуковскому.
— По какому вопросу?
Я понял, что праздношатающихся Петр Борисович не принимает, а суровая девушка не ко всякому посетителю благоволит. Давай-ка, думаю, подыграю ей.
— Я по поводу работы.
— На первый этаж.
— Но мне надо к Жуковскому.
— Там и определят,надо ли вам к Жуковскому, — поправив очки, строгая девица снова уткнула нос в книгу.
— Я хочу на прием именно к нему, — и уселся на обитом дерматином стуле плотнее.
В это время отворилась дверь кабинета, и Жуковский, в черном плаще и скучного серого цвета шляпе, вышел в приемную.
— Галя, я... — Он осекся и бросился ко мне, протянув руку. — Борис Владимирович, что вы тут...
— Знакомлюсь с кадрами.
Галя, как подколотая шилом, вскочила и застыла, растерянно разинув рот.
Я не первый год знал Жуковского, но ни разу не видел на его замкнутом лице улыбки, а тут уголки губ поползли в стороны.
— Ты что же, Галя, так строго министра принимаешь?
Чувствуя, что сию минуту может получиться суровый разнос — и по моей вине — я взял Жуковского за рукав. Галя застыла, как жена Лота.
— Ты куда-то собрался, Петр Борисович? Придется отложить. — И приказал Гале: — Всех, кто есть на работе, пригласите в кабинет. Будем представлять министра. На долго не задержу. — Перепуганная Галя пулей выскочила за дверь. — А ты, Петр Борисович, позвони в гараж Совмина, пусть пришлют к 12-и часам автомобиль — поеду на студию. Кстати, предупреди Дорского, чтобы не удрал куда-нибудь. Где можно пальто бросить? Пошли на вокзал за билетом для меня, в Москву, «СВ», нижнее место. А теперь садись, рассказывай, как дела. Думаю, что к ответу готов?
По коридорам за стенами слышались вскрики, смешки, торопливые шаги.
От Жуковского поехал через весь Минск на киностудию художественных фильмов, потом на документальную, которая занимала в самом центре города старый костел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52