Если не вмешается само провидение, непросто ему будет выбраться из этого осиного гнезда, сбежать из столицы и протянуть сорок восемь часов, необходимые для того, чтобы Соединенные Штаты прислали свои войска «с целью защитить жизнь американских граждан в условиях жуткой резни, учиненной мятежниками Гомеса, движимыми ненавистью к янки и империализму». На следующий же день он прикажет «обнаружить» тела и сам объявит по радио о чудовищном злодеянии, свалив содеянное на своих врагов. Американских граждан перестреляли как собак – такого никто еще не смел вытворять. Он обратится с призывом к Организации Американских Государств, и через двенадцать часов сюда явится морской десант. Он будет спасен. За это он заплатил – надо так надо. Никому и в голову не придет обвинять его в том, что он приказал расстрелять свою любовницу, которой так гордился, которую так демонстративно везде показывал, – все говорили, что он не может без нее прожить. Затем он вдруг вспомнил, что приказал поставить к стенке и родную мать, и, беззвучно смеясь, похлопал себя по ляжкам. Пусть теперь попробуют доказать, что все это натворил он. В Штатах не найдется ни одного человека, способного поверить такой грязной клевете.
Штаты – цивилизованная страна. Там и представить себе не могут – даже на секунду – таких чудовищных вещей. Они, конечно, знают, что прежде в этой стране имели место человеческие жертвоприношения, но то было очень давно, задолго до того, как американцы стали оказывать свою помощь.
Он с гордостью подумал о том, что никто не заходил еще так далеко. Никому еще не удавалось сделать столько, чтобы заручиться protecciґon.
Он встал и пошел к своим фаворитам. Они оставались с ним – все трое, ибо давно уже стали чем-то вроде его теней – чисто физическая преданность, своего рода материальная привязанность, лишь на нее можно положиться полностью: иначе говоря, они не бросили его потому, что не сумели смыться отсюда вовремя. Слишком оказались доверчивы. И ведь знали же, что оба его предшественника были облиты бензином, подвешены на уличных фонарях и весело сгорели ко всеобщей радости среди фейерверков. Все три тени прекрасно знали о том, что тоже рискуют сгореть ясным пламенем. И все же были еще здесь – его добрые друзья, те, кого американская пресса принимала слишком всерьез, иногда даже называя его «теневым кабинетом». Такие бывали у всех великих вождей. Когда был свергнут африканец Н’Крума, среди его теней оказалась летчица Ханна Райх, бывшая в свое время любимицей Гитлера, и знаменитый немецкий доктор Шуманн, «лечивший» евреев. Эти люди служили ему развлечением, но еще в гораздо большей степени – фетишем, чем-то вроде талисманов, у них были все необходимые для этого качества. Ему нравилось ощущать их присутствие: наличие посредников всегда успокаивает.
Одним из них был мексиканец Диас, начавший свой жизненный путь семинаристом, после чего был выгнан из института Святого Франциска. Потом он с двумя восхитительного качества фальшивыми дипломами устроился в Гватемале, где проработал психоаналитиком вплоть до прихода к власти Арбенса – за какие-то неприятности с правосудием тот приказал выдворить его за пределы страны; в конце концов он стал подрабатывать в мюзик-холлах сеансами гипноза, но зрелище это было жалкое: ему не хватало таланта, и ничто не могло спасти его от роли посредственности; пересчитав сверху вниз все ступеньки артистической иерархии, он докатился до того, что стал демонстрировать всякие трюки и карточные фокусы в кафе – дарования его хватало лишь на то, чтобы извлекать из рукавов или цилиндра голубей, попугаев и кроликов. Он был образованным человеком и мог бы делать совсем другие вещи, что позволило бы ему вполне спокойно зарабатывать на жизнь. Но испытывал непреодолимую тягу к сверхъестественным возможностям, что неизбежно должно было довести его до жалкой демонстрации фокусов вроде вытаскивания монет из собственных ноздрей. Призвание у него было, но ему не хватало главного. Вера никогда не оставляла его, он упорно старался добиться успеха, чем и снискал уважение Альмайо. Жулик, которого ни одно из пережитых им испытаний, поражений и унижений так и не смогло лишить веры в силу жульничества. Такого рода люди способны все свое состояние доверить мошеннику просто потому, что безгранично верят в силу мошенничества. В течение трех последних лет он жил за счет Альмайо, которого неизменно забавляла его способность проваливать номер за номером и тут же начинать все сначала. Нечто вроде компаньона Джека, докатившегося до нюханья кухонных спичек.
Да, оба они пали низко – но пали-то сверху. Диас был его любимым талисманом. К тому же и физиономия у него была вполне подходящая. Совершенно жуткая рожа, отчаявшийся вид. Обрамленная остатками крашеных волос лысина, круглое лицо с беспокойными, вечно бегающими глазками; он беспрестанно потел от страха – просто потому, что его шкура была все еще на нем. Обычный мелкий пакостник, никакого размаха – но зато какая вера.
Кроме него был еще Барон – так его окрестил Радецки. Он обнаружил его однажды вечером в баре «Эль Сеньора»; наутро бармен наткнулся на него: тот сидел неподалеку на мусорных бачках, дожидаясь, когда заведение откроют. И так длилось почти две недели. Этот тип никогда не просыхал от пьянки; впрочем, трудно сказать, что это было – алкогольные пары или нечто вроде хронической полной утраты сознания, этакое безграничное безразличие.
Радецки в конце концов стало интересно, и он обыскал его. Результат оказался весьма поучительным: субъект был явно далеко не заурядным мошенником. В кармане у него лежало три паспорта разных государств – все три поддельные, – весьма теплые рекомендательные письма, адресованные римским кардиналам, и его собственная фотография, вырезанная из какой-то газеты. К сожалению, текст под ней отсутствовал, так что фото практически ничего не давало: оставалось лишь гадать, кто он – беглый преступник международного класса или лауреат Нобелевской премии. Ни в одной из столичных гостиниц он не останавливался – выходило так, будто в ночном клубе он появился, свалившись прямо с неба. Единственным свидетельством его пребывания в этом мире служило достойное удивления количество авиабилетов в его карманах. Похоже, он везде побывал: если в этой коллекции и не хватало билета в каком-либо направлении, то, значит, туда просто самолеты не летают. Еще там обнаружилось несколько открыток – на редкость непристойных, что, пожалуй, малость диссонировало с рекомендательными письмами в Ватикан. Но бедняга пребывал в таком состоянии, что в шутку ему могли набить карманы чем угодно. Радецки сообщил о нем Альмайо – тот любил всякие странные и сколько-нибудь загадочные штуки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95