“Он сказал, что ты очень непосредственная”.
Андрей Сергеевич не преминул приехать в интернат. Наташа старательно собрала и привела всех девочек, Раушан Байсеитову тоже. Но, к счастью, Андрей Сергеевич решил остановиться на Аринбасаровой.
Наталье выдали сценарий. Она перечитывала его и с каждым прочтением проникалась все большей жалостью к Алтынай. Наталья чувствовала всем своим существом ее горести и переживания. В сценарии было много сцен, где нужно плакать крупным планом. Посреди ночи на подмостках собственной кровати Наташа проигрывала сцены из сценария. Заигравшись, она вскакивала на постель, представляя скорбные пасторали из жизни Алтынай. Слезы начинали брызжить из глаз, слышалось испуганное бормотание ее подруги Ван-Мэй. “Не мешай, я репетирую!”. “А-а-а...” — по-китайски уважительно к профессии. И Наташа всю ночь напролет продолжала разыгрывать драматическое представление.
Одно только не укладывалось в ее голове, как же она сможет плакать, если перед носом будет торчать камера. Девочка ничего не понимала в кинотехнике, не знала, что есть объективы и что крупный план можно снимать с довольно отдаленного расстояния. И уже она не могла отличить слезы сострадания к Алтынай от рыданий из-за страха: “смогу ли я?”.
Наталья училась актерскому мастерству, но у балетных артистов все чувства выражаются в движениях, в жестах, в мимике, а в сценарии Наташина героиня разговаривала. Андрей Сергеевич посоветовал девушке учить стихи наизусть: “Будешь мне их читать с выражением и чувством!”. После чего добавил шепотом: “А самое главное, ты все время должна думать об Алтынай, об этой бедной девочке — сироте, живущей из милости у злой тетки”. И уже громче, ударяя на каждом слове: “Нищая, оборванная, вечно голодная, немытая, затравленная девочка!”. В Наташиной голове заклубились образы бедности. “И все это происходит в двадцать четвертом году!” — на прощанье вскрикнул Андрей Сергеевич. Один из талантов режиссера — уметь зажигать людей своей работой, внушать, что происходящее с ними имеет огромное значение, Кончаловский обладал этим даром, от него исходила невероятная энергия, и Наташа со свойственным ей педантизмом принялась исполнять режиссерские предписания. Она нафантазировала жизнь Алтынай до мельчайших подробностей, Наталья знала, в какой позе ест Алтынай, в какой спит, в какие игры играет.
Несколько раз Наташа встречалась с Андреем Сергеевичем. В морозный, февральский день они шли по улице Горького, ныне Тверской, разговаривали о сценарии, о роли, вдруг Андрей Сергеевич предложил девушке: “Слушай, давай зайдем в кафе выпьем кофейку!”. В Наташиной голове тут же вспыхнули скрижали грозных наставлений Симы Владимировны. “Начинается!” — подумала девочка, в ужасе отлетев от молодого режиссера на другую сторону тротуара. “Нет, нет, никаких кафе!” — вскричала Наталья. “Ты что? Ты чего так испугалась?” — удивился Андрей Сергеевич — “Ну, не хочешь, не пойдем. Просто я замерз”.
Прогулка была испорчена. Внутренне напружинившись, Наташа не знала, как поскорее избавиться от Андрея Сергеевича. В каждом его движении ей виделся подвох, провокация к разврату.
Прошло два-три дня, Кончаловский опять за свое.
— Наташа, у нас рабочий кабинет в гостинице “Украина”. Приходи туда, я тебя познакомлю с нашим директором!
— “Нет! В гостиницу я не пойду!” — топнув ногой, ответила девушка.
— “Ну, хорошо, хорошо”, — сказал режиссер, опасливо косясь на юную дикарку — “Мы можем и к вам в интернат приехать!”.
Потом вдруг звонки и встречи прекратились. “Ну вот, правильно про киношников рассказывают! Уговаривают, уговаривают, наобещают с три короба и обманут!”. Юность ветрена и щедра, Наталья не слишком огорчилась: “Вдруг появились, вдруг и пропали! Ну и черт с ними!” — заключила девушка и быстренько забыла о кино.
Продолжалась подготовка к выпускным экзаменам, репетировали дипломные номера. Последние месяцы в училище были очень тяжелые, выпускники работали в день по семь изнурительных часов,
Наталья страшно уставала, как всегда весной, начался авитаминоз.
Вдруг Ван-Мэй объявила, что несколько подруг и Любовь Степановна приглашены на обед в китайское посольство. Званый обед в китайском посольстве! Какой переполох! “Что одеть?! Что обуть?!” — так и звенели вопросы. Анечка Стоун дала Наташе свою пышную, шерстяную, бежевую юбку и свитерочек. Наталья, чтобы казаться еще тоньше, надела под свитер резиновый пояс в двадцать сантиметров шириной. Для завершенности прекрасного образа шоколадная Дороти, дочь африканского посла, одолжила Наташе свои туфли на каучуковой подошве. Тогда каучук, как и нейлон, был новым материалом, вследствие чего пользовался огромной популярностью. Наталья себе очень нравилась в этом наряде, правда, было трудновато дышать, но это, как уже отмечалось выше, не являлось помехой для молоденькой барышни.
За приглашенными прислали машину — роскошный, черный лимузин, туда поместились пять тонюсеньких девочек вместе с Любовью Степановной. Девицы плюхнулись на кожаные кресла, которые довольно заскрипели под егозами.
Наконец-то вошли в посольство. Наташа обомлела от красоты, чистоты, надушенного благовониями воздуха. Все сверкало — паркет, дверные ручки, ботинки, набриолиненные волосы китайцев. Сдержанные посольские китайцы очень отличались от тех, которых Наталья встречала на улицах городах, то были общительные, веселые, неизменно желающие дружить с русскими, китайцы.
Был накрыт большой круглый стол. Женщин рассадили. Наташе мечталось, что их будут угощать макаронами с острым соусом, которые Ван-Мэй приносила в интернат, поэтому, когда красивый китаец, молчаливо-вежливо ухаживающий за гостями, положил на тарелку что-то, напоминавшее петушиные гребешки, Наталье сделалось нехорошо. От одного вида поданного кушанья подкатывал к горлу тошнотворный ком. “Это трепанги”, — пояснила Ван-Мэй — “Деликатес. Очень вкусно”. Наташа осторожно уложила в рот самого мелкого морского жителя, долго держала за щекой, не решаясь проглотить.
Это жуткое ощущение Наталья использовала во ВГИКе. На втором курсе ребята ставили “Мертвые Души”. Наталья играла Феодулию Ивановну — жену Собакевича, с ее раскосой внешностью, она могла претендовать только на эту маленькую бессловесную роль. В сцене обеда у семейства Собакевичей, хозяин, кушая, говорит Чичикову всякие мерзости о еде. Феодулия Ивановна так же, как и Наталья на посольском обеде, не могла проглотить ни кусочка. Ребята катались со смеху, наблюдая за Наташей.
К счастью, в посольстве кушанья менялись одно за другим, девушки насчитали десять перемен блюд. За время приема Наталья съела только горсточку риса и на десерт фруктовый салат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Андрей Сергеевич не преминул приехать в интернат. Наташа старательно собрала и привела всех девочек, Раушан Байсеитову тоже. Но, к счастью, Андрей Сергеевич решил остановиться на Аринбасаровой.
Наталье выдали сценарий. Она перечитывала его и с каждым прочтением проникалась все большей жалостью к Алтынай. Наталья чувствовала всем своим существом ее горести и переживания. В сценарии было много сцен, где нужно плакать крупным планом. Посреди ночи на подмостках собственной кровати Наташа проигрывала сцены из сценария. Заигравшись, она вскакивала на постель, представляя скорбные пасторали из жизни Алтынай. Слезы начинали брызжить из глаз, слышалось испуганное бормотание ее подруги Ван-Мэй. “Не мешай, я репетирую!”. “А-а-а...” — по-китайски уважительно к профессии. И Наташа всю ночь напролет продолжала разыгрывать драматическое представление.
Одно только не укладывалось в ее голове, как же она сможет плакать, если перед носом будет торчать камера. Девочка ничего не понимала в кинотехнике, не знала, что есть объективы и что крупный план можно снимать с довольно отдаленного расстояния. И уже она не могла отличить слезы сострадания к Алтынай от рыданий из-за страха: “смогу ли я?”.
Наталья училась актерскому мастерству, но у балетных артистов все чувства выражаются в движениях, в жестах, в мимике, а в сценарии Наташина героиня разговаривала. Андрей Сергеевич посоветовал девушке учить стихи наизусть: “Будешь мне их читать с выражением и чувством!”. После чего добавил шепотом: “А самое главное, ты все время должна думать об Алтынай, об этой бедной девочке — сироте, живущей из милости у злой тетки”. И уже громче, ударяя на каждом слове: “Нищая, оборванная, вечно голодная, немытая, затравленная девочка!”. В Наташиной голове заклубились образы бедности. “И все это происходит в двадцать четвертом году!” — на прощанье вскрикнул Андрей Сергеевич. Один из талантов режиссера — уметь зажигать людей своей работой, внушать, что происходящее с ними имеет огромное значение, Кончаловский обладал этим даром, от него исходила невероятная энергия, и Наташа со свойственным ей педантизмом принялась исполнять режиссерские предписания. Она нафантазировала жизнь Алтынай до мельчайших подробностей, Наталья знала, в какой позе ест Алтынай, в какой спит, в какие игры играет.
Несколько раз Наташа встречалась с Андреем Сергеевичем. В морозный, февральский день они шли по улице Горького, ныне Тверской, разговаривали о сценарии, о роли, вдруг Андрей Сергеевич предложил девушке: “Слушай, давай зайдем в кафе выпьем кофейку!”. В Наташиной голове тут же вспыхнули скрижали грозных наставлений Симы Владимировны. “Начинается!” — подумала девочка, в ужасе отлетев от молодого режиссера на другую сторону тротуара. “Нет, нет, никаких кафе!” — вскричала Наталья. “Ты что? Ты чего так испугалась?” — удивился Андрей Сергеевич — “Ну, не хочешь, не пойдем. Просто я замерз”.
Прогулка была испорчена. Внутренне напружинившись, Наташа не знала, как поскорее избавиться от Андрея Сергеевича. В каждом его движении ей виделся подвох, провокация к разврату.
Прошло два-три дня, Кончаловский опять за свое.
— Наташа, у нас рабочий кабинет в гостинице “Украина”. Приходи туда, я тебя познакомлю с нашим директором!
— “Нет! В гостиницу я не пойду!” — топнув ногой, ответила девушка.
— “Ну, хорошо, хорошо”, — сказал режиссер, опасливо косясь на юную дикарку — “Мы можем и к вам в интернат приехать!”.
Потом вдруг звонки и встречи прекратились. “Ну вот, правильно про киношников рассказывают! Уговаривают, уговаривают, наобещают с три короба и обманут!”. Юность ветрена и щедра, Наталья не слишком огорчилась: “Вдруг появились, вдруг и пропали! Ну и черт с ними!” — заключила девушка и быстренько забыла о кино.
Продолжалась подготовка к выпускным экзаменам, репетировали дипломные номера. Последние месяцы в училище были очень тяжелые, выпускники работали в день по семь изнурительных часов,
Наталья страшно уставала, как всегда весной, начался авитаминоз.
Вдруг Ван-Мэй объявила, что несколько подруг и Любовь Степановна приглашены на обед в китайское посольство. Званый обед в китайском посольстве! Какой переполох! “Что одеть?! Что обуть?!” — так и звенели вопросы. Анечка Стоун дала Наташе свою пышную, шерстяную, бежевую юбку и свитерочек. Наталья, чтобы казаться еще тоньше, надела под свитер резиновый пояс в двадцать сантиметров шириной. Для завершенности прекрасного образа шоколадная Дороти, дочь африканского посла, одолжила Наташе свои туфли на каучуковой подошве. Тогда каучук, как и нейлон, был новым материалом, вследствие чего пользовался огромной популярностью. Наталья себе очень нравилась в этом наряде, правда, было трудновато дышать, но это, как уже отмечалось выше, не являлось помехой для молоденькой барышни.
За приглашенными прислали машину — роскошный, черный лимузин, туда поместились пять тонюсеньких девочек вместе с Любовью Степановной. Девицы плюхнулись на кожаные кресла, которые довольно заскрипели под егозами.
Наконец-то вошли в посольство. Наташа обомлела от красоты, чистоты, надушенного благовониями воздуха. Все сверкало — паркет, дверные ручки, ботинки, набриолиненные волосы китайцев. Сдержанные посольские китайцы очень отличались от тех, которых Наталья встречала на улицах городах, то были общительные, веселые, неизменно желающие дружить с русскими, китайцы.
Был накрыт большой круглый стол. Женщин рассадили. Наташе мечталось, что их будут угощать макаронами с острым соусом, которые Ван-Мэй приносила в интернат, поэтому, когда красивый китаец, молчаливо-вежливо ухаживающий за гостями, положил на тарелку что-то, напоминавшее петушиные гребешки, Наталье сделалось нехорошо. От одного вида поданного кушанья подкатывал к горлу тошнотворный ком. “Это трепанги”, — пояснила Ван-Мэй — “Деликатес. Очень вкусно”. Наташа осторожно уложила в рот самого мелкого морского жителя, долго держала за щекой, не решаясь проглотить.
Это жуткое ощущение Наталья использовала во ВГИКе. На втором курсе ребята ставили “Мертвые Души”. Наталья играла Феодулию Ивановну — жену Собакевича, с ее раскосой внешностью, она могла претендовать только на эту маленькую бессловесную роль. В сцене обеда у семейства Собакевичей, хозяин, кушая, говорит Чичикову всякие мерзости о еде. Феодулия Ивановна так же, как и Наталья на посольском обеде, не могла проглотить ни кусочка. Ребята катались со смеху, наблюдая за Наташей.
К счастью, в посольстве кушанья менялись одно за другим, девушки насчитали десять перемен блюд. За время приема Наталья съела только горсточку риса и на десерт фруктовый салат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66