В самом деле, подумал Стас. Любая собака осознаёт, что она собака. Но только человек в состоянии осознать своё осознание, а уж заодно и осознание своего осознания, С этим Паскалем было бы интересно поболтать. Когда он жил-то? Стас глянул на даты жизни философа и присвистнул: если бы он не сидел сиднем в Плоскове возле Алёнушки с Дашей, мог бы и встретиться с ним…
Сколь интересен мир! Одновременно царствует царь, хлеборобствует крестьянин, философствует Паскаль, разбойничает Стенька Разин, переменяет государственное устройство Богдам Хмельницкий. А в итоге? Вот что:
«Как бы красива ни была комедия в остальных частях, последний акт всегда бывает кровавым. Набросают земли на голову — и конец навеки!»
— Неужели я с тобою только шесть дней? А кажется, что шесть лет, — шептала она, обхватив его своими маленькими нежными ручками. — Я хочу всегда быть с тобой… Чтобы не расставаться ни на секунду… Я так ревную тебя. Так люблю и так ревную.
— Позволь, к кому меня тут ревновать? — улыбался он в ночи. — Вот же глупость какая.
— Не знаю; к ней, ко всем, к тебе самому. — Её голосок задрожал. — Да, к тебе больше всех, ты всё время с собой, твоё тело, глаза, твои руки… Ты можешь себя ощущать… всё время. А я не могу, я весь день без тебя…
— Ну, знаешь, это за все пределы… Разве так можно?
— Можно, можно, — плакала она.
В последний день плавания Мими прибежала к нему в юту перед ужином чем-то испуганная.
— Что с тобой? — спросил он.
— Она знает, совершенно точно знает о нас!
Оказывается, Марина попросила Мими, чтобы в Париже та поселилась в одном с нею номере и все вечера и ночи они могли бы быть вместе. Мими отказалась под предлогом, что ей нужна личная свобода, а Марина якобы сказала ей: «Посмотрим».
— Как, в одном номере? — не понял Стас.
— Это президентские апартаменты, там комнат много, есть где жить, но я же не могла согласиться!
Она стояла, а он сидел, но при её росточке он прямо заглянул в её круглые влажные глаза и увидел в них своё отражение, Привлёк к себе, посадил на колени:
— И с чего же ты решила, что она про нас знает?
— А иначе зачем это надо ей? Чтобы помешать нам с тобой… Я, кажется, пропала.
Он по очереди нежно поцеловал оба её глаза:
— Послушай, она попросила, ты отказалась, какие проблемы? И потом, ты при ней… сколько?
— Девять лет. Мы с мужем были в гостях у Деникиных… Ей тогда было шесть, а мне двадцать. Она мне так понравилась, а у нас не было детей. И я стала к ней приходить… Когда мужа назначили послом, я с ним не поехала, чтобы остаться с ней. А теперь она меня прогонит.
— Как прогонит? Тебе нечего бояться.
И Стас, чтобы отвлечь её, решил сменить тему.
— Помнишь, две недели назад, когда мы впервые встретились, там был садовник… Никита. Он себя выдавал за потомка Аверкия Кириллова.
— Помню, — сказала она, выпячивая губы, будто собиралась плакать, и часто взмахивая своими чудными ресницами.
— И я спросил про племянника того Аверкия, Тимофея. Ты хотела рассказать о нём, а Марина не позволила.
— Она вообще меня в грош не ставит… Будто я ей чужая.
— Так что там с Тимофеем?
— С Тимофеем всё в порядке… В отличие от меня, Что теперь со мной будет? Все меня бросят. Никому я не нужна… А Тимофей твой выдумал новизны в парфюмерии. Жидкое мыло Timotei. Его до сих пор выпускают.
В главный порт Парижа, Женвилье, пришли ночью, а уже сутра на Стаса свалилась работёнка: контролировать разгрузку картин. Собственно, сначала он взялся помочь одноногому Скорцеву, но поскольку каждый художник думал только о себе, выдёргивая из поднятого из трюма груза свои ящики, пришлось ему устанавливать порядок. Когда загрузили машину, предоставленную оргкомитетом выставки, оказалось, он остался один: Марина Антоновна со свитой отбыла в неизвестном направлении, мастера кисти ехали развешивать работы, а ему было предписано разместиться в отеле, и — свободен.
Скорцев, проведший здесь во время войны немало времени, указал направление: по набережной де ля Гар, у часовни — она видна даже от порта, — свернуть вправо, там у моста и должен быть их фешенебельный отель. Стас отправил туда свой сундучок с книгами и саквояж с одеждой на ожидавшем его «рено», а сам избрал пешую прогулку.
Вдоль набережной стояли баржи; лодочники зазывали прокатиться на тот берег; нищие отирались у лотков с напитками и мороженым, рассчитывая поживиться у богатых покупателей. Париж удивлял неухоженностью и чрезмерным количеством безногих и безруких. Казалось бы, после войны прошло уже пятнадцать лет, пора было всей этой братии раствориться в общей массе полноценных сограждан. Но здесь этого не произошло.
А в России, как он знал со слов отчима, «инвалидный» вопрос решили просто: ещё в 1920-м запретили нищенство в обеих столицах, инвалидов отправили за казённый счёт к местам постоянного жительства; желающих расселили в монастырях. Назначили потерявшим конечности пенсион. Хоть он и был по столичным меркам не особо жирный, но, по мнению Анджея Януарьевича, для провинции вполне приемлемый. В деревнях, говорил он, бывает, целые семьи на один-единственный инвалидский пенсион существуют!
Потому в Москве и невозможно встретить безногого клошара спящим на тротуаре. А здесь они на каждом шагу. Про. сто гордость охватывает за родную страну!
Однако среди попадавшейся на Стасовом пути публики преобладали всё же люди о двух ногах: буржуа и мастеровые в блузах; встречались художники и студенты.
На половине дороги к указанной ему часовне увидел он не стене вывеску «Ecole d'armes» . «Эх, — подумал Стас, — если уж безжалостная рука судьбы посреди моря не пощадила меня, бросив в пучину вод, то здесь, в Париже, она вполне способна швырнуть меня под шпагу какого-нибудь сумасшедшего д'Артаньяна. И достанет ли мне фехтовальных навыков, полученных на занятиях ГОО в училище? Надо бы проверить, какова моя подготовка… »
Он толкнул двустворчатую дверь и вошёл внутрь. За дверями обнаружился небольшой коридорчик, в самом начале которого стоял обшарпанный стол, а за ним сидела пожилая мадам и вязала на спицах нечто разноцветное.
— Чем могу помочь, мсьё? — спросила она, не отрывая взгляда от спиц, которые так и мелькали в её руках,
— Здесь дают уроки фехтования? — спросил Стас.
Женщина отложила вязанье.
— Мсьё иностранец?
— Я из России.
— О! Прекрасно. Сколько уроков вы хотели бы взять?
— Не знаю… Возможно, два-три… Четыре… Я не так долго пробуду в Париже.
— Вы хотите обучаться бою на шпагах, на саблях или на рапирах?
— На шпагах.
— Что ж, вы пришли по адресу, мсьё. Наша «Ecole d'armes» — одна из лучших в Париже, и цены у нас вполне приемлемые. Кроме того, наши раздевалки оборудованы душем, правда, холодным, но, согласитесь, и это шаг вперёд…
— Несомненно, мадам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121