Долф изо всех сил старался сдерживаться, но это удавалось ему с большим трудом.
— Мы не повезем больных в город, возьмем их с собой, — настаивал Ансельм.
Тут уж Долф взорвался.
— Знаете что! — дерзко выпалил он. — Хотел бы я, чтобы вы на себе испытали эту болезнь, чтобы у вас раскалывалась от боли голова, пока вас целый день трясет на разбитой колымаге.
— Твои речи греховны, Рудолф ван Амстелвеен, — возвысил голос монах.
— Мои речи — не большой грех в сравнении с тем, что предлагаете вы, дон Ансельм. Нам нельзя сейчас сниматься с места. Пусть минует хотя бы неделя. Ваш замысел преступен.
— Кто ты такой, чтобы учить нас?..
— Кто я таков — мое дело, — оборвал его Долф, — но я знаю одно. Вы хотите привести в Геную как можно больше детей. Правда, не знаю, зачем, ибо там им еще предстоит пережить самое горькое разочарование в своей жизни. Если, же мы выступим завтра, до Генуи не доберется и половина.
Заявление Долфа прозвучало весьма смело. Более ясно высказывать свои сомнения относительно чудотворной миссии Николаса Долф остерегался. Ансельм затрясся в приступе бешенства.
Николас привычно забубнил:
— В Генуе Господь явит нам чудо.
— Что за чудо еще? — снова взорвался Долф. — Ах, да, осушит море… Вы сами-то в это верите?
— Господь обещал мне, — ответил Николас.
Долф презрительно фыркнул.
— Дети растерзают тебя на клочки, если чуда не произойдет, — бросил он.
Николас заметно побледнел, вздрогнул.
— Рудолф ван Амстелвеен, твои слова ранят наши сердца, словно острые кинжалы! — взвизгнул дон Ансельм. — Зачем ты тратишь силы, помогая детям, если не веришь словам богоизбранного Николаса?
— Да затем, что не могу вообще отговорить детей от этого похода! — вскричал Долф, потеряв всякое терпение. — Вы… вы придумали для этих несчастных сказку, красивее которой они в жизни ничего не слыхивали. Вы обманули их! Попомните мои слова, дон Ансельм, в Генуе у вас ничего не выйдет, и уже на берегу восемь тысяч детей поймут, что их мечта разбита вдребезги. Вот тогда придет час вашей расплаты, это я вам обещаю.
С этими словами Долф поднялся и шагнул из палатки, тут же наткнувшись на Леонардо, который поджидал его.
— Ты теперь всегда будешь за мной следить? — еще не остыв от гнева, набросился он на студента.
Леонардо невозмутимо улыбнулся.
— Я слышал, мы завтра отправляемся.
— Только через мой труп! — воскликнул Долф и помчался к лазарету.
…Еще издалека он заметил столб дыма над погребальным костром. Упряжка стояла, готовая тронуться.
— Сколько сегодня?.. — выдохнул он, останавливаясь рядом с Петером.
— Трое.
«Осталось пятнадцать тяжелобольных», — размышлял Долф.
Смерть этих троих уже не так потрясла его. Он пережил столько смертей, что сердце его ожесточилось. Будущее рисовалось ему в самых мрачных тонах: через несколько дней случаев со смертельным исходом будет уже не три, а тридцать или триста…
Он успел хорошо узнать Ансельма, чтобы не сомневаться: монахи вместе с Николасом осуществят свой завтрашний план. Ансельм торопится. Но почему? Что за тайна окутывает этот немыслимый крестовый поход?
Он задумчиво смотрел на Петера, и гнев понемногу стихал, уступая место тревоге, горечи, страху.
— Ты хочешь увидеть Иерусалим, Петер? — внезапно спросил он.
— А кто не хочет…
В этом весь Петер — сплошные уклончивые ответы. Но Долф очень ценил его: у парня было множество достоинств. Прирожденный лидер, он отличался к тому же какой-то особой, внутренней интеллигентностью. Всего несколько недель пути превратили сына крепостного в юношу, наделенного чувством собственного достоинства и необыкновенной проницательностью. И еще — он почувствовал, что такое свобода.
— Почему ты ушел из дому, Петер?
Юноша поднял голову.
— А ты ушел бы, Рудолф ван Амстелвеен, если бы дома тебе доставалось побоев больше, чем еды? Не ушел бы, зная, что тебе открыта дорога в Иерусалим, где вечно сияет солнце и где не придется работать?
— Почему же сестры и братья не пошли с тобой?
Петер закусил губу.
— Я самый старший. У меня было шесть братишек и сестер, троих унесла Багровая Смерть пару лет тому назад. Я тоже заболел, но вот видишь — живой.
Теперь понятно, почему именно Петер первым распознал смертельную болезнь, почему он вечно находил себе занятия в лазарете. Вдруг Долфа осенило:
— Скажи, Петер, ты знал, что те первые четверо малышей, которых мы оставили в Ротвайле, уже смертельно больны?
— Как не знать. Я же видел их.
— И несмотря на это, ты… Петер, как же ты мог так поступить? Почему ты ничего не сказал мне?
Петер снова перевел взгляд на языки пламени, подтолкнул несколько хворостинок поближе к огню.
— Жадный народ эти ротвайльцы — снега зимой не выпросишь.
Долф почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.
— Мы стояли в башне городской ратуши, — продолжал Петер без всякого выражения, — а ведь нас принимали там не случайно. Из окон башни нам хотели показать тучные поля, сочные луга, на которых пасутся несметные стада скота. А сколько еще плодородной земли, богатой посевами и живностью, позади этих холмов! Процветают ротвайльцы, ничего не скажешь, и город красивый, каменный. В скалах они ухитрились прорубить каменоломни, в реке они моют золотой песок, серебро добывают в горах, а железо в шахтах далеко на севере… И эти люди сказали Николасу, что зоркая стража охраняет их угодья и что они готовы на месте уложить ребенка, который протянет руку к их добру. И ведь я стоял рядом, Рудолф ван Амстелвеен, и я должен был все это выслушать.
— Понимаю, — прошептал Долф, чувствуя, как кровь отхлынула от лица.
— Так вот, — все тем же ровным, бесстрастным голосом продолжил Петер, — дон Ансельм принялся осыпать важных господ угрозами, призвал на них громы небесные и напомнил им о том, как сгорел Спирс. Но городские старшины подняли его на смех. И я понял — почему. Вырос-то я как-никак в деревне. Они уже знали, что грозы им в предстоящую ночь бояться нечего. Поэтому…
— Ты решил позаботиться о наших больных, — договорил за него Долф, страшась своей догадки. — Это ты добился, чтобы их оставили в благополучном, процветающем городе, где полным-полно маленьких детей.
Он вспомнил огненно-рыжих карапузов в доме булочника Гардульфа, и слезы выступили у него на глазах.
— На все воля Божья, — сдавленно проговорил Петер. — Господь внушил мне это.
— Ох, Петер, Петер…
Маленький рыболов не проронил больше ни слова. Он засыпал песком кучку золы — все, что осталось от смертного ложа трех больных, которые скончались сегодня.
Потрясенный, Долф не мог прийти в себя. Сколько же ненависти копилось в сердце крепостного, совсем еще ребенка, к богатым хозяевам, к знатным господам! Какие неизведанные тайны скрыты в набожной душе средневекового человека!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89