Ветерок трепал его темно-русые волосы, но боярин не был рад ветерку и солнышку. Лицо его после мухоморовки, вина, пива и браги словно постарело лет на десять, отекло и утратило всяческую благообразность. Справа от него скакал, улыбаясь, бывший воевода малой дурневской дружины, которого народ упорно «не узнавал», отводя глаза в сторону и дивясь таким странностям. Лицо у Селуяна сверкало разными оттенками желтого. Зато у Серьги, угощенного на болоте медведем, – напротив, под левым глазом только еще наливался сиреневый бланш. Слева от Адриана Якимовича, с таким же опухшим и хмурым лицом, как у боярина, гарцевал на сером в яблоках жеребце златоградский гость, человек хоть и приятный, но никому не известный. Следом за златоградцем погонял маленькую низкорослую лошачку рыжий паренек с сумкой через плечо. Из этой сумки уныло свешивала мордочку серая кошка. Народ прятал глаза, стараясь не встречаться с зеленоглазой животиной взглядом.
Серебрянский князь Гаврила Спиридонович, примчавшийся с утра в Малгород, после того как до него дошли слухи о диких бесчинствах Мытного в его землях, стоял дурак дураком на обочине, время от времени бессмысленно салютуя саблей параду. Его люди рыскали по городку, прибегая с отчетами, и имели одинаково растерянное выражение лица. У Гаврилы Спиридоновича возникло странное ощущение, что вся эта прорва народу, которая проплывала мимо него, цокая конскими копытами, приезжала сюда только для того, чтобы упиться, насвинячить, озадачить всех и оставить в недоумении.
– Чего они хоть делали-то? – тоскливо спрашивал Малгородского голову князь.
– Жаб топили, Машку сватали, – уныло отвечал тот.
– Твою Машку? – Брови Гаврилы Спиридоновича, словно две резвые гусеницы, полезли на лоб. – И как?
– Страшно, – честно признался голова.
В это время, пофыркивая и раскачиваясь, мимо нихпроползла седая и не в меру раскормленная кляча, волочившая ту самую телегу, что пошла Машке в приданое. Возницей на ней сидела Марго Турусканская, известная своим склочным нравом любительница наносить мелкие телесные повреждения представителям местной администрации.
Я ехала в суконной сумке, пахнущей сухими травами, и думала о непреходящих ценностях, таких, как девичий стыд и долг перед семьей. Любвеобильный Илиодор пришел в себя уже в Малгороде, с воем сел на кровати, держа свою голову так, словно опасался, что она развалится на две части. Без разговоров схватил протянутую Пантерием пивную кружку с рассолом и, болезненно клацая зубами о край, опустошил ее, некрасиво дергая кадыком. И вообще, я с удовольствием отметила, что выглядел он мерзко, руки у него дрожали и было ему плохо. Сдал наш красавец. Холеное личико его словно пребывало в растерянности, обзаведясь неожиданными отеками. Триум в голове трепыхнул крыльями, вызывая очередной приступ:
– Дабы у жены решительно никогда и никоим образом хмельного питья бы не было: ни вина, ни меда, ни пива, ни угощений. А пила бы жена бесхмельную брагу и квас – и дома, и на людях. Если придут откуда-то подруги, справиться о здоровье, им тоже хмельного питья не давать, да и свои бы женки и девки не пили бы допьяна и дома, и на людях.
– Вот ничего себе! – возмутилась я. – Он напился, а лекции мне читают!
Триум вроде как смущенно кашлянул, но тут же выдал новую умность, заставив скрипеть зубами в бессилии:
– Если же муж упьется допьяна в кабаке, да тут и уснет, где пил, останется без присмотра, ведь народу-то много, не он один, за каждым не уследишь. И в своем перепое изгрязнит на себе одежду, утеряет колпак или шапку. Если же были деньги в мошне или кошельке – их вытащат, а ножи заберут – будет ему и укор, и позор, и ущерб от чрезмерного пьянства. А если домой пойдет, да не доберется, пуще прежнего пострадает: снимут с него и одежду всю, все отберут, что при себе имел, не оставят даже сорочки.
– Вот ему бы и читал, пернатый, – буркнула я, пытаясь лапой выбить из головы назойливую птицу.
Илиодор, напившись рассола, пустыми глазами уставился на черта, и тот, как тяжелобольному, медленно растягивая слова и плавно поводя руками, объяснил:
– Я Митруха, это твоя кошка. Купил. Мы друзья, мы в Малгороде.
– Я… – сипло выдавил из себя Илиодор, и Митруха недоверчиво на него воззрился:
– Хозяин, не может быть, чтобы все было так плохо.
Илиодор сглотнул и отчего-то басом продолжил:
– Я с девкой какой-то… – и сделал руками хватательные движения, но, заметив, что на него с интересом смотрят ребенок и, возможно несовершеннолетняя, кошка, смутился, потер нос и, смело отбросив одеяло, обнаружил, что раздет. Не знаю, что щелкнуло в его голове, но он вдруг радостно, как в бане, заявил:
– Бася, – и задумался, пытаясь вспомнить, что же было дальше.
– Докатились, хозяин, – осуждающе качая головой, взглянул на всех Митруха.
Я сделала честные глаза, Пантерий, перекинув через плечо полотенце, бухнул на табурет лохань с теплой водой. Потом глянул на просвет склянку с дорогим розовым маслом и, словно от себя оторвав, капнул в воду две капли, третью скаредно прижав пальцем, задумался, глядя на грязный, обкусанный ноготь, благоухающий заморским парфюмом, и потер себя этим пальцем за ушами.
– Вы, хозяин, зря покойниц с утра поминаете. Присосется, упырище, и житья от нее не будет.
– Да я… ничего, просто к слову пришлось. – Илиодор привычно макнул пальцы в плошку с мылом и неожиданно задумался, зачем он это сделал? Мыться с похмелья совершенно не хотелось, но Пантерий всем видом дал понять, что не даст поганить чистое полотенце, и буркнул:
– Когда просто к слову, тогда с карманами, полными золота, домой не возвращаются.
– Какое золото?! – уставился на мальчугана Илиодор, проследил за его выразительным взглядом и не поверил собственным глазам.
Суконная куртка, грязная до каменного состояния, валялась в углу, завязанная в мертвые узлы, однако таким манером, что было сразу видно – кто-то пьяный пытался на скорую руку соорудить из нее подобие походного мешка. Хотя и без особого успеха, поскольку брошенная на пол куртка бесстыдно рассыпала все свое содержимое. Странные монеты червонного золота с гербами неведомых стран, словно змеиные языки, торчали изо всех дыр. Они были грязныи вонялитиной, словно их выкапывали прямо из болотной жижи.
– Зря вы, хозяин, ее обокрали. Теперь житья не даст, так и будет всю дорогу хвостом волочиться.
– Бася? – снова тупо переспросил Илиодор.
Я поскребла когтями по столу, поскольку меня эти разговоры уже начинали нервировать.
Это был бабушкин запасной план.
– Если застукает тебя, ты – Бася. Пришла за золотом, – наставляла бабуля.
И тут же, как ножом по сердцу, из своего угла подала голос противная сестрица:
– Бася! Да ты – ведьма?!
Я закрыла глаза, быстро сосчитав до тысячи, но все равно не успокоилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Серебрянский князь Гаврила Спиридонович, примчавшийся с утра в Малгород, после того как до него дошли слухи о диких бесчинствах Мытного в его землях, стоял дурак дураком на обочине, время от времени бессмысленно салютуя саблей параду. Его люди рыскали по городку, прибегая с отчетами, и имели одинаково растерянное выражение лица. У Гаврилы Спиридоновича возникло странное ощущение, что вся эта прорва народу, которая проплывала мимо него, цокая конскими копытами, приезжала сюда только для того, чтобы упиться, насвинячить, озадачить всех и оставить в недоумении.
– Чего они хоть делали-то? – тоскливо спрашивал Малгородского голову князь.
– Жаб топили, Машку сватали, – уныло отвечал тот.
– Твою Машку? – Брови Гаврилы Спиридоновича, словно две резвые гусеницы, полезли на лоб. – И как?
– Страшно, – честно признался голова.
В это время, пофыркивая и раскачиваясь, мимо нихпроползла седая и не в меру раскормленная кляча, волочившая ту самую телегу, что пошла Машке в приданое. Возницей на ней сидела Марго Турусканская, известная своим склочным нравом любительница наносить мелкие телесные повреждения представителям местной администрации.
Я ехала в суконной сумке, пахнущей сухими травами, и думала о непреходящих ценностях, таких, как девичий стыд и долг перед семьей. Любвеобильный Илиодор пришел в себя уже в Малгороде, с воем сел на кровати, держа свою голову так, словно опасался, что она развалится на две части. Без разговоров схватил протянутую Пантерием пивную кружку с рассолом и, болезненно клацая зубами о край, опустошил ее, некрасиво дергая кадыком. И вообще, я с удовольствием отметила, что выглядел он мерзко, руки у него дрожали и было ему плохо. Сдал наш красавец. Холеное личико его словно пребывало в растерянности, обзаведясь неожиданными отеками. Триум в голове трепыхнул крыльями, вызывая очередной приступ:
– Дабы у жены решительно никогда и никоим образом хмельного питья бы не было: ни вина, ни меда, ни пива, ни угощений. А пила бы жена бесхмельную брагу и квас – и дома, и на людях. Если придут откуда-то подруги, справиться о здоровье, им тоже хмельного питья не давать, да и свои бы женки и девки не пили бы допьяна и дома, и на людях.
– Вот ничего себе! – возмутилась я. – Он напился, а лекции мне читают!
Триум вроде как смущенно кашлянул, но тут же выдал новую умность, заставив скрипеть зубами в бессилии:
– Если же муж упьется допьяна в кабаке, да тут и уснет, где пил, останется без присмотра, ведь народу-то много, не он один, за каждым не уследишь. И в своем перепое изгрязнит на себе одежду, утеряет колпак или шапку. Если же были деньги в мошне или кошельке – их вытащат, а ножи заберут – будет ему и укор, и позор, и ущерб от чрезмерного пьянства. А если домой пойдет, да не доберется, пуще прежнего пострадает: снимут с него и одежду всю, все отберут, что при себе имел, не оставят даже сорочки.
– Вот ему бы и читал, пернатый, – буркнула я, пытаясь лапой выбить из головы назойливую птицу.
Илиодор, напившись рассола, пустыми глазами уставился на черта, и тот, как тяжелобольному, медленно растягивая слова и плавно поводя руками, объяснил:
– Я Митруха, это твоя кошка. Купил. Мы друзья, мы в Малгороде.
– Я… – сипло выдавил из себя Илиодор, и Митруха недоверчиво на него воззрился:
– Хозяин, не может быть, чтобы все было так плохо.
Илиодор сглотнул и отчего-то басом продолжил:
– Я с девкой какой-то… – и сделал руками хватательные движения, но, заметив, что на него с интересом смотрят ребенок и, возможно несовершеннолетняя, кошка, смутился, потер нос и, смело отбросив одеяло, обнаружил, что раздет. Не знаю, что щелкнуло в его голове, но он вдруг радостно, как в бане, заявил:
– Бася, – и задумался, пытаясь вспомнить, что же было дальше.
– Докатились, хозяин, – осуждающе качая головой, взглянул на всех Митруха.
Я сделала честные глаза, Пантерий, перекинув через плечо полотенце, бухнул на табурет лохань с теплой водой. Потом глянул на просвет склянку с дорогим розовым маслом и, словно от себя оторвав, капнул в воду две капли, третью скаредно прижав пальцем, задумался, глядя на грязный, обкусанный ноготь, благоухающий заморским парфюмом, и потер себя этим пальцем за ушами.
– Вы, хозяин, зря покойниц с утра поминаете. Присосется, упырище, и житья от нее не будет.
– Да я… ничего, просто к слову пришлось. – Илиодор привычно макнул пальцы в плошку с мылом и неожиданно задумался, зачем он это сделал? Мыться с похмелья совершенно не хотелось, но Пантерий всем видом дал понять, что не даст поганить чистое полотенце, и буркнул:
– Когда просто к слову, тогда с карманами, полными золота, домой не возвращаются.
– Какое золото?! – уставился на мальчугана Илиодор, проследил за его выразительным взглядом и не поверил собственным глазам.
Суконная куртка, грязная до каменного состояния, валялась в углу, завязанная в мертвые узлы, однако таким манером, что было сразу видно – кто-то пьяный пытался на скорую руку соорудить из нее подобие походного мешка. Хотя и без особого успеха, поскольку брошенная на пол куртка бесстыдно рассыпала все свое содержимое. Странные монеты червонного золота с гербами неведомых стран, словно змеиные языки, торчали изо всех дыр. Они были грязныи вонялитиной, словно их выкапывали прямо из болотной жижи.
– Зря вы, хозяин, ее обокрали. Теперь житья не даст, так и будет всю дорогу хвостом волочиться.
– Бася? – снова тупо переспросил Илиодор.
Я поскребла когтями по столу, поскольку меня эти разговоры уже начинали нервировать.
Это был бабушкин запасной план.
– Если застукает тебя, ты – Бася. Пришла за золотом, – наставляла бабуля.
И тут же, как ножом по сердцу, из своего угла подала голос противная сестрица:
– Бася! Да ты – ведьма?!
Я закрыла глаза, быстро сосчитав до тысячи, но все равно не успокоилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126