Либо она превратит его жизнь в ад. Сама-то без скандалов дня протянуть не может. Чем больше склок, тем лучше себя чувствует.
Потому и разводом даже не пыталась никогда угрожать. Разведенной женщине скандалить не с кем.
Развод для Риты — катастрофа.
«А в самом деле, почему не избавиться от скандалов раз и навсегда, одним махом? — подумал Иванов. — Развод, и дело с концом! Зачем всю жизнь терпеть рядом с собой садистку?»
«Ты что?! Точно, перегрелся, — ответил прапорщик сам себе. — А дети?! Разве вырастут полноценные дети в неполной, то бишь неполноценной, семье?»
Старшина десантной роты сам себе не признался в том, что больше всего в жизни боится именно погрузиться в пучину бракоразводного процесса с Ритой. Она растянет это на годы и превратит эти годы в один непрерывный кошмар. Она постарается насладиться разводом на полную катушку. Он умрет от инфаркта в тридцать три года. А дети и в самом деле в такой семейке вырастут шизофрениками.
— Брррр! — Иванов покрутил головой, сбрасывая наваждение.
Капитан захохотал:
— Ты чего это, мон шер? Вошь лобковую представил?
— Да что-то вроде этого, — только и промямлил Иванов.
Боже! Какое счастье, что он сейчас в Африке, а не дома. От попреков жены у него то сердце покалывало, то в желудке начинало свербить. Это значит, что в могилу его сведет либо инфаркт, либо прободная язва.
Джип свернул с проспекта Независимости и уже ехал по набережной Прогресса. На перекрестке застыл в поклоне туземец в новенькой форме народной милиции. Регулировщик. Прежняя полиция была частью распущена, частью арестована за пособничество антинародному режиму.
Сверкала река. Гудели буксирные пароходы. Торчали на противоположном берегу портовые краны. Брели на противоположном берегу вереницы чернокожих докеров с огромными тюками хлопка на спинах. Там начинался порт.
— Это-то еще что такое? — грозно спросил капитан и протянул палец.
От командного голоса встрепенулись десантники на заднем сиденье. Экипаж джипа проследил за командирским пальцем.
На этом берегу, у самых перил набережной, стояли столики уличного кафе.
Над столиками легкий бриз шевелил купола зонтов из ярких кусков ткани — зеленых, желтых, красных. Цвета государственного флага.
За столиками сидела компания молодежи. Юные туземцы страшно шумели и пили пиво. Они словно не замечали патруля.
Годы, когда формировались их характеры, как раз и были теми несколькими годами, когда страна была предоставлена самой себе. Когда французы уже ушли, а русские еще не пришли.
Что касается буфетчика, то он в поклоне так старательно перевесился через свой импровизированный прилавок, что в любую секунду грозил рухнуть башкой на горячий асфальт.
Капитан остановил машину.
— Разреши, Вась, а? — жалобно попросил прапорщик.
— Давай. Валяй. К хорошему быстро привыкаешь, да?
Капитан испытал пьянящее чувство хозяина сразу после того, как младший сержант Климов с двумя рядовыми перевез товарища Хериса Ногму из штаб-квартиры Соцпартии в резиденцию.
По существу, в его руках была вся страна. В плену находилось все прежнее руководство. Под охраной десантников формировалась новая власть.
— Нам тоже, товарищ капитан? — спросил один из солдат.
— Сидеть. А то много чести. Чем меньше белых людей ставят черномазых на уши, тем больше потом ценят каждого отдельно взятого белого человека.
Прапорщик положил автомат на сиденье и спрыгнул на тротуар. Вразвалку подошел к столикам. Остановился. Надеялся, сейчас его заметят, повскакивают. И с извиняющимися лицами согнутся до земли.
Куда там! Ухом никто не повел. Курят вонючий местный табак, сосут вонючее местное пиво и перекрикиваются на одном из вонючих местных наречий. Пару раз глаза черных пареньков скользнули по белому человеку и тут же попрятались.
«Я ж не расист какой, — подумал Иванов. — Надо им еще шанс дать. Четче заявить о своем присутствии».
По-французски прапорщик знал две фразы: «Руки за голову» и «Положить оружие». Ни одна сейчас не годилась. Еще он умел считать до десяти.
— Один, — осторожно сказал прапорщик, стесняясь иностранных слов, как всякий русский. — Два, три, четыре.
Пять… Шесть, семь. Восемь… Девять!
Его голос утонул в оживленной болтовне чернокожих. А еще больше — в их равнодушии, которое подозрительно смахивало на издевательство.
Поэтому, сказав «девять!», Иванов взялся лапищами за спинки ближних двух стульев и дернул.
Два негритенка немедленно оказались на тротуаре. Беседа, если перекрикивание можно считать беседой, оборвалась. Молодые туземцы в бешенстве повскакивали со своих мест.
Цветная молодежь во всем мире воспламеняется как порох. Это оттого, что нет других занятий. Нет образования, нет работы, нет денег, нет женщин. Остается воспламеняться.
Буфетчик, продолжавший сгибаться пополам, скосил глаза и в ужасе наблюдал происходящее. В нежном возрасте он попал под горячую руку одному французскому туристу и запомнил это до гроба.
Прапорщик метнул в группу молодежи один стул. Трех парней опрокинуло, будто это был не обычный уличный стульчик, а тяжеленная сибирская лавка.
Держа другой стул за ножку, прапорщик принялся избивать гоп-компанию. От души, в полный замах. Ритку вспомнить — это почти с нею побывать. Хрясь, хрясь, хрясь.
Раззудись плечо, размахнись рука. Вот наслаждение. Того, кто пытался удрать, Иванов доставал ногой. Хряп, хряп, хряп.
Из джипа доносился дружный гогот сослуживцев.
— Я вас научу белого человека уважать, — приговаривал прапорщик, — я вас, черномазиков, заставлю родину любить.
Иванов превратился в машину для нанесения ударов. Стул развалился.
Несколько страшных ударов прапорщик нанес оставшейся в руке ножкой, но и она разлетелась пополам на чьей-то черной голове.
Два молодых дагомейца уже не делали попыток подняться. Еще семеро кружили вокруг прапорщика, как собаки Павлова без мозжечков. Поводя мутными глазами, они пытались найти безопасное место.
Иванов разошелся, словно в зале на тренировке. Нож он заметил в ту же секунду, когда лезвие блеснуло в руке одного из парней.
— От презерватив! — искренне изумился прапорщик и зло сплюнул на землю.
Он уже работал голыми руками. Раздалось несколько сочных сокрушительных ударов. Трое черных парней рухнули как подстреленные. Будто у прапорщика не кулаки, а две кувалды.
Еще трое решили не ждать, когда свирепый белый дядя угостит их сотрясением мозга. Юноши упали сами.
Парнишка с ножом стоял спиной к перилам.
«Это сейчас у тебя жалкий вид, — подумал Иванов. — Ночью с тобой лучше не встречаться. Иначе зачем тебе ножик?»
Не делая никаких обманных финтов, прапорщик крутнулся вокруг своей оси на левой ноге. Против часовой стрелки. Подтягивая к животу правое колено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Потому и разводом даже не пыталась никогда угрожать. Разведенной женщине скандалить не с кем.
Развод для Риты — катастрофа.
«А в самом деле, почему не избавиться от скандалов раз и навсегда, одним махом? — подумал Иванов. — Развод, и дело с концом! Зачем всю жизнь терпеть рядом с собой садистку?»
«Ты что?! Точно, перегрелся, — ответил прапорщик сам себе. — А дети?! Разве вырастут полноценные дети в неполной, то бишь неполноценной, семье?»
Старшина десантной роты сам себе не признался в том, что больше всего в жизни боится именно погрузиться в пучину бракоразводного процесса с Ритой. Она растянет это на годы и превратит эти годы в один непрерывный кошмар. Она постарается насладиться разводом на полную катушку. Он умрет от инфаркта в тридцать три года. А дети и в самом деле в такой семейке вырастут шизофрениками.
— Брррр! — Иванов покрутил головой, сбрасывая наваждение.
Капитан захохотал:
— Ты чего это, мон шер? Вошь лобковую представил?
— Да что-то вроде этого, — только и промямлил Иванов.
Боже! Какое счастье, что он сейчас в Африке, а не дома. От попреков жены у него то сердце покалывало, то в желудке начинало свербить. Это значит, что в могилу его сведет либо инфаркт, либо прободная язва.
Джип свернул с проспекта Независимости и уже ехал по набережной Прогресса. На перекрестке застыл в поклоне туземец в новенькой форме народной милиции. Регулировщик. Прежняя полиция была частью распущена, частью арестована за пособничество антинародному режиму.
Сверкала река. Гудели буксирные пароходы. Торчали на противоположном берегу портовые краны. Брели на противоположном берегу вереницы чернокожих докеров с огромными тюками хлопка на спинах. Там начинался порт.
— Это-то еще что такое? — грозно спросил капитан и протянул палец.
От командного голоса встрепенулись десантники на заднем сиденье. Экипаж джипа проследил за командирским пальцем.
На этом берегу, у самых перил набережной, стояли столики уличного кафе.
Над столиками легкий бриз шевелил купола зонтов из ярких кусков ткани — зеленых, желтых, красных. Цвета государственного флага.
За столиками сидела компания молодежи. Юные туземцы страшно шумели и пили пиво. Они словно не замечали патруля.
Годы, когда формировались их характеры, как раз и были теми несколькими годами, когда страна была предоставлена самой себе. Когда французы уже ушли, а русские еще не пришли.
Что касается буфетчика, то он в поклоне так старательно перевесился через свой импровизированный прилавок, что в любую секунду грозил рухнуть башкой на горячий асфальт.
Капитан остановил машину.
— Разреши, Вась, а? — жалобно попросил прапорщик.
— Давай. Валяй. К хорошему быстро привыкаешь, да?
Капитан испытал пьянящее чувство хозяина сразу после того, как младший сержант Климов с двумя рядовыми перевез товарища Хериса Ногму из штаб-квартиры Соцпартии в резиденцию.
По существу, в его руках была вся страна. В плену находилось все прежнее руководство. Под охраной десантников формировалась новая власть.
— Нам тоже, товарищ капитан? — спросил один из солдат.
— Сидеть. А то много чести. Чем меньше белых людей ставят черномазых на уши, тем больше потом ценят каждого отдельно взятого белого человека.
Прапорщик положил автомат на сиденье и спрыгнул на тротуар. Вразвалку подошел к столикам. Остановился. Надеялся, сейчас его заметят, повскакивают. И с извиняющимися лицами согнутся до земли.
Куда там! Ухом никто не повел. Курят вонючий местный табак, сосут вонючее местное пиво и перекрикиваются на одном из вонючих местных наречий. Пару раз глаза черных пареньков скользнули по белому человеку и тут же попрятались.
«Я ж не расист какой, — подумал Иванов. — Надо им еще шанс дать. Четче заявить о своем присутствии».
По-французски прапорщик знал две фразы: «Руки за голову» и «Положить оружие». Ни одна сейчас не годилась. Еще он умел считать до десяти.
— Один, — осторожно сказал прапорщик, стесняясь иностранных слов, как всякий русский. — Два, три, четыре.
Пять… Шесть, семь. Восемь… Девять!
Его голос утонул в оживленной болтовне чернокожих. А еще больше — в их равнодушии, которое подозрительно смахивало на издевательство.
Поэтому, сказав «девять!», Иванов взялся лапищами за спинки ближних двух стульев и дернул.
Два негритенка немедленно оказались на тротуаре. Беседа, если перекрикивание можно считать беседой, оборвалась. Молодые туземцы в бешенстве повскакивали со своих мест.
Цветная молодежь во всем мире воспламеняется как порох. Это оттого, что нет других занятий. Нет образования, нет работы, нет денег, нет женщин. Остается воспламеняться.
Буфетчик, продолжавший сгибаться пополам, скосил глаза и в ужасе наблюдал происходящее. В нежном возрасте он попал под горячую руку одному французскому туристу и запомнил это до гроба.
Прапорщик метнул в группу молодежи один стул. Трех парней опрокинуло, будто это был не обычный уличный стульчик, а тяжеленная сибирская лавка.
Держа другой стул за ножку, прапорщик принялся избивать гоп-компанию. От души, в полный замах. Ритку вспомнить — это почти с нею побывать. Хрясь, хрясь, хрясь.
Раззудись плечо, размахнись рука. Вот наслаждение. Того, кто пытался удрать, Иванов доставал ногой. Хряп, хряп, хряп.
Из джипа доносился дружный гогот сослуживцев.
— Я вас научу белого человека уважать, — приговаривал прапорщик, — я вас, черномазиков, заставлю родину любить.
Иванов превратился в машину для нанесения ударов. Стул развалился.
Несколько страшных ударов прапорщик нанес оставшейся в руке ножкой, но и она разлетелась пополам на чьей-то черной голове.
Два молодых дагомейца уже не делали попыток подняться. Еще семеро кружили вокруг прапорщика, как собаки Павлова без мозжечков. Поводя мутными глазами, они пытались найти безопасное место.
Иванов разошелся, словно в зале на тренировке. Нож он заметил в ту же секунду, когда лезвие блеснуло в руке одного из парней.
— От презерватив! — искренне изумился прапорщик и зло сплюнул на землю.
Он уже работал голыми руками. Раздалось несколько сочных сокрушительных ударов. Трое черных парней рухнули как подстреленные. Будто у прапорщика не кулаки, а две кувалды.
Еще трое решили не ждать, когда свирепый белый дядя угостит их сотрясением мозга. Юноши упали сами.
Парнишка с ножом стоял спиной к перилам.
«Это сейчас у тебя жалкий вид, — подумал Иванов. — Ночью с тобой лучше не встречаться. Иначе зачем тебе ножик?»
Не делая никаких обманных финтов, прапорщик крутнулся вокруг своей оси на левой ноге. Против часовой стрелки. Подтягивая к животу правое колено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55