Его взгляд превратился в кинжал. Кулаки сжались в гранит. Дыхание стало глубоким.
Как у африканской кобры перед нападением.
42
Катя Кондратьева беззвучно плакала, сидя над ведром с картофельной шелухой. То, что в таких душевных муках приходится думать еще и о еде, казалось кощунством.
Она почувствовала, что не может больше оставаться одна в квартире. Вечером будет легче. Придут друзья отца, приятельницы матери.
– Какая ж это легкость! – вскричала Катя и зашлась в приступе плача.
Скрипя зубами от нетерпения, она коекак перемыла картошку, побросала в кастрюлю и залила холодной водой. Поставила в холодильник. Так делала мама, если картошку приходилось готовить не сразу после чистки.
Опять беззвучные сухие рыдания. Катя бросилась одеваться. Ее слегка подташнивало.
«Черт с ним, с токсикозом, лишь бы не выкидыш, – думала девушка, натягивая любимые оранжевые джинсы. – Вместо папы с мамой будет новый родной человечек… Господи, какая чушь болтается в голове!.. Сейчас главное – не сойти с ума. Или, наоборот, лучше спятить и радоваться жизни?»
Она сунула в карман свое оружие: газовый баллончик. В другом кармане нащупала записку, которую рано утром сунул ей следователь: адрес больницы, в морг которой должны были отвезти отца.
Зря она отпустила Борьку одного. Им поодиночке нельзя. Поодиночке невыносимо тяжело. Лишь друг в друге им осталось теперь искать поддержку и утешение. Так и будут до самой старости утешать друг друга.
Рассуждая таким сумбурным образом, Катя себе самой боялась признаться, что старость для них с братом может не наступить. Опасность не миновала. Они с Борькой – Кондратьевы. Кто и за что проклял их род – до сих пор неизвестно.
Она с трудом влезла в переполненный автобус. А он с трудом тронулся с места.
И повез Катю так медленно, что она уже начала бояться умереть не от руки неведомого чудовища, а от недостатка кислорода. Руками она защищала от случайных ударов живот, но грудь была беззащитна и стиснута со всех сторон.
Пассажиры кругом ссорились. Друг с другом, с водителем, с контролерами. Рядом с Катей ехала пожилая пара, и жена нудно выговаривала мужу, а тот в ответ неразборчиво бурчал. Дальше стояла молодая пара, и муж тихонько шипел на жену, что убьет, если еще раз увидит ее на улице с каким-то Иваном.
Катя вспомнила слова Кофи о том, что он никогда не видел такого количества ссор, как в России. Здесь ссора – способ существования. Здесь люди живут, непрерывно сражаясь.
От страшных мыслей, тесноты, духоты и раздраженных голосов Катю затошнило гораздо сильнее, чем недавно дома. Было бы еще легче, если бы сесть… Возможно, ей уступили бы место. Но она при всем желании не могла протиснуться к сиденьям.
В состоянии, близком к обморочному, Катя выбралась из ужасного транспортного средства. До морга оставались две остановки. Уж лучше пешком. На воздухе ей сразу стало легче.
Это облегчение не просто объяснить.
В центре Санкт-Петербурга воздух состоит в основном из выхлопных газов.
43
Кофи сидел за столиком и смотрел в мутное окно пивной. Он неплохо это придумал. В справочной городских моргов не задают лишних вопросов. Тамошние телефонистки только успевают пошевеливаться.
Петербург завален трупами. Бомжи, переодетые сотрудники МВД и ФСБ, представители казанской, тамбовской и воронежской группировок, одинокие пенсионеры, предприниматели, журналисты, префекты…
«Чебуреки не сравнить с хот-догами, даже французскими», – подумал Кофи и положил в рот полчебурека сразу. Он поднял стакан с фантой.
Сегодня, во вторник, шестнадцатого сентября, небо имело отвратительный мышиный цвет. Этот же оттенок приобрели асфальт и громады больничных корпусов за окном. Желтая, бодро пузырящаяся фанта как бы компенсировала отсутствие солнца.
Глаза вождя сузились. Он допил газировку и поставил стакан. Не отрываясь от окна, Кофи достал амулет. Проследил за человеком, входящим в здание напротив пивной. И поднес железную пластину к глазам. Ему показалось, что он видит струящуюся от черных знаков энергию. Ноздри устремились навстречу любимому аромату.
«Дагомея! – загрохотало в голове. – Мы делали все, что хотели! Нам все сходило с рук!» Вождь поднялся. Его распирал жизненный тонус. Он чувствовал себя могучим, как никогда.
Ни на кого не глядя, он выбрался из пивной. Люди невольно расступались, словно были свидетелями недавней расправы с бритоголовыми у павильончика близ общежития.
Большой бетонный козырек торчал над входом. Кофи оказался в больничном холле. По периметру стояли стулья и кушетки, на которых больные общались с заботливыми родственниками. Общение заключалось в основном в поедании принесенных из дома деликатесов. Человек пятьдесят больных на глазах у Кофи пожирали тушеных кур, картофельное пюре, котлеты, бананы, шоколад и бульоны.
Заботливые родственники с умилением за этим наблюдали.
Проходя через холл, Кофи понял, что чернокожие здесь были редкостью. Пятьдесят жующих и столько же умиленных лиц не сводили с него глаз. Он остановил женщину в белом халате и уточнил направление. Женщина продолжила свой путь в большом недоумении. «Негр ищет морг, – стучало у нее в голове. – Негр ищет морг…»
В регистратуре больничного морга на Кофи также посмотрели с интересом.
– Кондратьев Василий Константинович? – переспросила девица в окошке. – А кем он вам приходился?
– Отцом!
– Отцом? Вам?! – Девица протерла глаза и ущипнула себя за кончик носа. – Простите, но только что пришел гражданин, который тоже представился сыном покойного.
– Борис? – широко улыбнулся Кофи.
– Да-да, Борис Васильевич, – обрадовалась девица тому, что хоть что-то стыкуется.
– Это мой младший брат, – не переставая улыбаться, сказал Кофи. – Только у него мама белая, а моя мама черная.
Отцовская доблесть покойника Кондратьева привела девицу в такое замешательство, что с головы свалился белый колпак.
– Значит, у вас мамы разные… – тупо повторила девица и спохватилась: – Ой, да что же вы стоите, извините, там же ваш отец… брат… Вот, идите, молодой человек, в ту сторону по коридору, потом направо, первый поворот налево и до конца по переходу. Увидите там большую металлическую дверь.
Приближаясь к моргу, он лечувствовал резкий неприятный запах – все сильнее и сильнее. «Альдегид муравьиной кислоты, – определил будущий химик. – В водном растворе используется для консервации трупов… Этот водный раствор называется формалином». Одновременно с каждым шагом делалось прохладнее.
Показалась металлическая дверь. Запах стал еще сильнее. Кофи читал вывески на дверях: «Препараторская», «Анатомический театр», «Лаборатория»… Стало холодно.
Наконец он потянул нужную дверь.
Альдегид муравьиной кислоты взял за горло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Как у африканской кобры перед нападением.
42
Катя Кондратьева беззвучно плакала, сидя над ведром с картофельной шелухой. То, что в таких душевных муках приходится думать еще и о еде, казалось кощунством.
Она почувствовала, что не может больше оставаться одна в квартире. Вечером будет легче. Придут друзья отца, приятельницы матери.
– Какая ж это легкость! – вскричала Катя и зашлась в приступе плача.
Скрипя зубами от нетерпения, она коекак перемыла картошку, побросала в кастрюлю и залила холодной водой. Поставила в холодильник. Так делала мама, если картошку приходилось готовить не сразу после чистки.
Опять беззвучные сухие рыдания. Катя бросилась одеваться. Ее слегка подташнивало.
«Черт с ним, с токсикозом, лишь бы не выкидыш, – думала девушка, натягивая любимые оранжевые джинсы. – Вместо папы с мамой будет новый родной человечек… Господи, какая чушь болтается в голове!.. Сейчас главное – не сойти с ума. Или, наоборот, лучше спятить и радоваться жизни?»
Она сунула в карман свое оружие: газовый баллончик. В другом кармане нащупала записку, которую рано утром сунул ей следователь: адрес больницы, в морг которой должны были отвезти отца.
Зря она отпустила Борьку одного. Им поодиночке нельзя. Поодиночке невыносимо тяжело. Лишь друг в друге им осталось теперь искать поддержку и утешение. Так и будут до самой старости утешать друг друга.
Рассуждая таким сумбурным образом, Катя себе самой боялась признаться, что старость для них с братом может не наступить. Опасность не миновала. Они с Борькой – Кондратьевы. Кто и за что проклял их род – до сих пор неизвестно.
Она с трудом влезла в переполненный автобус. А он с трудом тронулся с места.
И повез Катю так медленно, что она уже начала бояться умереть не от руки неведомого чудовища, а от недостатка кислорода. Руками она защищала от случайных ударов живот, но грудь была беззащитна и стиснута со всех сторон.
Пассажиры кругом ссорились. Друг с другом, с водителем, с контролерами. Рядом с Катей ехала пожилая пара, и жена нудно выговаривала мужу, а тот в ответ неразборчиво бурчал. Дальше стояла молодая пара, и муж тихонько шипел на жену, что убьет, если еще раз увидит ее на улице с каким-то Иваном.
Катя вспомнила слова Кофи о том, что он никогда не видел такого количества ссор, как в России. Здесь ссора – способ существования. Здесь люди живут, непрерывно сражаясь.
От страшных мыслей, тесноты, духоты и раздраженных голосов Катю затошнило гораздо сильнее, чем недавно дома. Было бы еще легче, если бы сесть… Возможно, ей уступили бы место. Но она при всем желании не могла протиснуться к сиденьям.
В состоянии, близком к обморочному, Катя выбралась из ужасного транспортного средства. До морга оставались две остановки. Уж лучше пешком. На воздухе ей сразу стало легче.
Это облегчение не просто объяснить.
В центре Санкт-Петербурга воздух состоит в основном из выхлопных газов.
43
Кофи сидел за столиком и смотрел в мутное окно пивной. Он неплохо это придумал. В справочной городских моргов не задают лишних вопросов. Тамошние телефонистки только успевают пошевеливаться.
Петербург завален трупами. Бомжи, переодетые сотрудники МВД и ФСБ, представители казанской, тамбовской и воронежской группировок, одинокие пенсионеры, предприниматели, журналисты, префекты…
«Чебуреки не сравнить с хот-догами, даже французскими», – подумал Кофи и положил в рот полчебурека сразу. Он поднял стакан с фантой.
Сегодня, во вторник, шестнадцатого сентября, небо имело отвратительный мышиный цвет. Этот же оттенок приобрели асфальт и громады больничных корпусов за окном. Желтая, бодро пузырящаяся фанта как бы компенсировала отсутствие солнца.
Глаза вождя сузились. Он допил газировку и поставил стакан. Не отрываясь от окна, Кофи достал амулет. Проследил за человеком, входящим в здание напротив пивной. И поднес железную пластину к глазам. Ему показалось, что он видит струящуюся от черных знаков энергию. Ноздри устремились навстречу любимому аромату.
«Дагомея! – загрохотало в голове. – Мы делали все, что хотели! Нам все сходило с рук!» Вождь поднялся. Его распирал жизненный тонус. Он чувствовал себя могучим, как никогда.
Ни на кого не глядя, он выбрался из пивной. Люди невольно расступались, словно были свидетелями недавней расправы с бритоголовыми у павильончика близ общежития.
Большой бетонный козырек торчал над входом. Кофи оказался в больничном холле. По периметру стояли стулья и кушетки, на которых больные общались с заботливыми родственниками. Общение заключалось в основном в поедании принесенных из дома деликатесов. Человек пятьдесят больных на глазах у Кофи пожирали тушеных кур, картофельное пюре, котлеты, бананы, шоколад и бульоны.
Заботливые родственники с умилением за этим наблюдали.
Проходя через холл, Кофи понял, что чернокожие здесь были редкостью. Пятьдесят жующих и столько же умиленных лиц не сводили с него глаз. Он остановил женщину в белом халате и уточнил направление. Женщина продолжила свой путь в большом недоумении. «Негр ищет морг, – стучало у нее в голове. – Негр ищет морг…»
В регистратуре больничного морга на Кофи также посмотрели с интересом.
– Кондратьев Василий Константинович? – переспросила девица в окошке. – А кем он вам приходился?
– Отцом!
– Отцом? Вам?! – Девица протерла глаза и ущипнула себя за кончик носа. – Простите, но только что пришел гражданин, который тоже представился сыном покойного.
– Борис? – широко улыбнулся Кофи.
– Да-да, Борис Васильевич, – обрадовалась девица тому, что хоть что-то стыкуется.
– Это мой младший брат, – не переставая улыбаться, сказал Кофи. – Только у него мама белая, а моя мама черная.
Отцовская доблесть покойника Кондратьева привела девицу в такое замешательство, что с головы свалился белый колпак.
– Значит, у вас мамы разные… – тупо повторила девица и спохватилась: – Ой, да что же вы стоите, извините, там же ваш отец… брат… Вот, идите, молодой человек, в ту сторону по коридору, потом направо, первый поворот налево и до конца по переходу. Увидите там большую металлическую дверь.
Приближаясь к моргу, он лечувствовал резкий неприятный запах – все сильнее и сильнее. «Альдегид муравьиной кислоты, – определил будущий химик. – В водном растворе используется для консервации трупов… Этот водный раствор называется формалином». Одновременно с каждым шагом делалось прохладнее.
Показалась металлическая дверь. Запах стал еще сильнее. Кофи читал вывески на дверях: «Препараторская», «Анатомический театр», «Лаборатория»… Стало холодно.
Наконец он потянул нужную дверь.
Альдегид муравьиной кислоты взял за горло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55