Он с наслаждением докурил сигарету. Встал и подошел к метисам. Ничего не говоря, плюхнулся рядом с ними на красный диванчик.
Драг-дилеры настороженно смотрели на него. Они не опасались лишь постоянных клиентов. Кофи подмигнул одному из метисов и стал тихонько напевать поанглийски рефрен из песни ансамбля «AC/DC»:
– Inject the venom, inject the venom!
В переводе на жаргон русских наркоманов это означало: «Двинуть по вене!»
Один из латиноамериканцев наклонился к черному уху вождя и назвал цену.
– Что это будет? – шепотом спросил Кофи.
– Оксибутерат.
Кофи отсчитал деньги. Драг-дилер передал ему пакетик. Незаметно – под столом. Кофи опустил пакетик в карман легкой куртки В голове вертелась все та же забойная мелодия «AC/DC». Он поспешил в общежитие. Ему просто необходима была встряска.
Не дойдя до ставшей почти родной пятиэтажки, Кофи свернул в переулок.
Стал пробираться к общежитию узкими, грязными улочками и вонючими проходными дворами. Держась на приличном расстоянии, он обогнул здание, пристально вглядываясь.
В Багдаде все спокойно. Кофи вошел в подъезд. Оттого что и там его никто не ждал, стало еще спокойнее. Он запер изнутри дверь своей комнаты и сел на кровать. Развернул добычу. На плотной бумаге лежали две ампулы и одноразовый шприц в упаковке.
«Черт! Ловко они, – подумал Кофи. – А может, это и не для меня предназначалось…» Вождь поднес по очереди каждую ампулу к глазам. Вчитался в латинскую надпись. Все без обмана.
Вафельным полотенцем, чтобы не порезаться, он отломал головки ампул. Выдернул из упаковки пластиковый шприц, насадил иглу.
Бесцветная и прозрачная, как вода, жидкость быстро заполнила шприц. Вождь закатал рукав. Снял со спинки кровати подтяжки и обмотал мускулистое плечо.
Плотно прижал его к ребрам.
Он несколько раз сжал и разжал кулак.
Прожить больше четырех лет в Питере и не научиться внутривенным инъекциям невозможно. Одноразовая, а потому совершенно новая и острая, игла прошила кожу, как масло. Кофи ничего не почувствовал. Комар кусает намного больнее.
Сквозь кожу он видел кончик иглы рядом со вздувшейся веной.
Он слегка надавил на иглу. В стенках вен нет болевых рецепторов. Не понять: попал или не попал. Кофи чуть потянул поршень назад. В шприц с двумя кубиками оксибутерата ринулась кровь. В бесцветной жидкости заклубился густой багровый туман. Очень похожий на гриб ядерного взрыва.
Широкие коричневые губы расползлись в улыбке. Порядок. Попал! Кофи отвел плечо от собственных ребер. Подтяжки сразу отпустили. Он расправил кулак. Расслабил ладонь. И принялся давить на поршень…
– У-у-у-у-у, – застонал черный парень, сползая с кровати на пол. – У-у-уу-у… Приход… Какой ломовой!
Шприц упал, покатился. Он больше не требовался. Кофи блаженствовал. Кайф действительно был ломовой. Ему продали свежий и качественный продукт. Вождь испытывал неземную легкость. Полное раскрепощение. Легкость в теле, легкость в мыслях. Может, так чувствует себя космонавт, кувыркающийся в невесомости?
Нет, космонавту хуже. У него легкость лишь в теле. А в мыслях совсем другое: вернется или не вернется он на родную Землю?
Перед глазами поплыло голубое облачко, в котором метался маленький Кофи. Он держал в руке хлопковый цветок.
Это облако направлялось к розовому облаку.
На розовом облаке сидела маленькая Катя. Кофи протягивал ей цветок, а Катя пыталась схватить его рукой. Чтобы дотянуться, ей не хватало совсем немного.
Кофи ронял из руки хлопковый цветок, и тот, медленно кружась, падал вниз.
Катя плакала, а Кофи ее успокаивал. Говорил, что пойдет на хлопковое поле и нарвет ей там целый букет.
17
На звонок отец с сыном бросились к двери одновременно. «Лена!» – пронеслось в голове Василия Константиновича.
«Мама!» – подумал Борис.
Они столкнулись в прихожей. Посмотрели друг на друга. В другой бы раз улыбнулись. Распахнулась дверь. Тут же испарился еще один шанс на возвращение Елены Владимировны.
– Здравствуйте, дядя Сергей, – сказал Борис.
– Здравия желаю, товарищ полковник! – вытянулся на пороге бывший прапорщик Иванов. – Здравствуй, Боря.
– Проходи, Сережа, проходи, дорогой, – дрожащим голосом произнес Василий Константинович, пожимая руку боевому товарищу. – Ради Бога, не вздумай разуваться…
Хозяевам пришлось покинуть прихожую, чтобы грузному гостю хватило места. Иванов с трудом владел собой. Он знал Василия Кондратьева веселым, пьяным, усталым, жестоким, нерешительным, задумчивым, целеустремленным.
Он знал Василия как человека с молниеносной реакцией. Солдаты шутили, что их командир успевает выстрелить быстрее, чем проснуться.
Иванов никогда не видел Кондратьева жалким. Слабаки не попадают в спецназ.
И уж тем более не командуют в спецназе ротами, батальонами и полками. Он протянул бутылку «Белого аиста». Сказал, опустив глаза:
– Это я вот думал… маму твою, Любовь Семеновну, помянуть…
Трясущейся рукой Кондратьев взял бутылку, передал сыну. Обнял толстогопретолстого Иванова.
– Ох, Сережа, Сережа, – застонал Кондратьев. – В самую пору и отца поминать. Раз мать нашлась мертвая, то отца и подавно давно нет в живых. Ума не приложу, что за напасть обрушилась. За что кара Божья?
Внутри Иванова словно молния проскочила. Его командир никогда ни в кого не верил. Ни в черта, ни в Бога. Вот после таких потрясений люди и становятся верующими фанатиками.
«А если он так уверен в смерти отца, – подумал бывший прапорщик, – то почему не допустить, что и Лена мертва?»
Иванов почти физически ощутил, как все его жирное, бесформенное тело стягивается от ужаса, словно в кокон.
– Ко мне уже в десять утра из угрозыска сыщик приходил, – сказал Иванов, чтобы как-то подбодрить несчастного друга. – Круто они за дело взялись.
Оперативно.
Еще в Бездымкове и Васнецовке Борис лично был свидетелем «оперативной» работы милиции. Он влез в разговор:
– Вы бы знали, кому папе пришлось звонить, чтоб добиться этой оперативности! Сначала нам, как всегда, предложили ждать пять суток. Стали лапшу вешать, сколько семей распалось от того, что пропавших супругов находили в квартирах у любовников. Целыми и невредимыми.
– Да, – кивнул безмерно усталый Василий Константинович. – Они спросили, сколько Лене лет, потом посмотрели на меня. Прикидывали, может ли женщина уйти от такой развалины к другому мужчине. И решили, что так оно и есть… Ох, извини, Сережа, даже забыл тебе присесть предложить.
– Ничего, ничего. – Толстяк Иванов с пыхтением уселся в кресло. – А где же старшенькая твоя?
Кондратьев опустился напротив. Борис откупорил коньяк. Поставил на журнальный столик тарелку с толсто, помужски, нарезанным лимоном.
– Поехала к своему парню, – объяснил Василий Константинович. – Сказала, что милиция двадцать дней искала и не нашла ее деда и бабушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Драг-дилеры настороженно смотрели на него. Они не опасались лишь постоянных клиентов. Кофи подмигнул одному из метисов и стал тихонько напевать поанглийски рефрен из песни ансамбля «AC/DC»:
– Inject the venom, inject the venom!
В переводе на жаргон русских наркоманов это означало: «Двинуть по вене!»
Один из латиноамериканцев наклонился к черному уху вождя и назвал цену.
– Что это будет? – шепотом спросил Кофи.
– Оксибутерат.
Кофи отсчитал деньги. Драг-дилер передал ему пакетик. Незаметно – под столом. Кофи опустил пакетик в карман легкой куртки В голове вертелась все та же забойная мелодия «AC/DC». Он поспешил в общежитие. Ему просто необходима была встряска.
Не дойдя до ставшей почти родной пятиэтажки, Кофи свернул в переулок.
Стал пробираться к общежитию узкими, грязными улочками и вонючими проходными дворами. Держась на приличном расстоянии, он обогнул здание, пристально вглядываясь.
В Багдаде все спокойно. Кофи вошел в подъезд. Оттого что и там его никто не ждал, стало еще спокойнее. Он запер изнутри дверь своей комнаты и сел на кровать. Развернул добычу. На плотной бумаге лежали две ампулы и одноразовый шприц в упаковке.
«Черт! Ловко они, – подумал Кофи. – А может, это и не для меня предназначалось…» Вождь поднес по очереди каждую ампулу к глазам. Вчитался в латинскую надпись. Все без обмана.
Вафельным полотенцем, чтобы не порезаться, он отломал головки ампул. Выдернул из упаковки пластиковый шприц, насадил иглу.
Бесцветная и прозрачная, как вода, жидкость быстро заполнила шприц. Вождь закатал рукав. Снял со спинки кровати подтяжки и обмотал мускулистое плечо.
Плотно прижал его к ребрам.
Он несколько раз сжал и разжал кулак.
Прожить больше четырех лет в Питере и не научиться внутривенным инъекциям невозможно. Одноразовая, а потому совершенно новая и острая, игла прошила кожу, как масло. Кофи ничего не почувствовал. Комар кусает намного больнее.
Сквозь кожу он видел кончик иглы рядом со вздувшейся веной.
Он слегка надавил на иглу. В стенках вен нет болевых рецепторов. Не понять: попал или не попал. Кофи чуть потянул поршень назад. В шприц с двумя кубиками оксибутерата ринулась кровь. В бесцветной жидкости заклубился густой багровый туман. Очень похожий на гриб ядерного взрыва.
Широкие коричневые губы расползлись в улыбке. Порядок. Попал! Кофи отвел плечо от собственных ребер. Подтяжки сразу отпустили. Он расправил кулак. Расслабил ладонь. И принялся давить на поршень…
– У-у-у-у-у, – застонал черный парень, сползая с кровати на пол. – У-у-уу-у… Приход… Какой ломовой!
Шприц упал, покатился. Он больше не требовался. Кофи блаженствовал. Кайф действительно был ломовой. Ему продали свежий и качественный продукт. Вождь испытывал неземную легкость. Полное раскрепощение. Легкость в теле, легкость в мыслях. Может, так чувствует себя космонавт, кувыркающийся в невесомости?
Нет, космонавту хуже. У него легкость лишь в теле. А в мыслях совсем другое: вернется или не вернется он на родную Землю?
Перед глазами поплыло голубое облачко, в котором метался маленький Кофи. Он держал в руке хлопковый цветок.
Это облако направлялось к розовому облаку.
На розовом облаке сидела маленькая Катя. Кофи протягивал ей цветок, а Катя пыталась схватить его рукой. Чтобы дотянуться, ей не хватало совсем немного.
Кофи ронял из руки хлопковый цветок, и тот, медленно кружась, падал вниз.
Катя плакала, а Кофи ее успокаивал. Говорил, что пойдет на хлопковое поле и нарвет ей там целый букет.
17
На звонок отец с сыном бросились к двери одновременно. «Лена!» – пронеслось в голове Василия Константиновича.
«Мама!» – подумал Борис.
Они столкнулись в прихожей. Посмотрели друг на друга. В другой бы раз улыбнулись. Распахнулась дверь. Тут же испарился еще один шанс на возвращение Елены Владимировны.
– Здравствуйте, дядя Сергей, – сказал Борис.
– Здравия желаю, товарищ полковник! – вытянулся на пороге бывший прапорщик Иванов. – Здравствуй, Боря.
– Проходи, Сережа, проходи, дорогой, – дрожащим голосом произнес Василий Константинович, пожимая руку боевому товарищу. – Ради Бога, не вздумай разуваться…
Хозяевам пришлось покинуть прихожую, чтобы грузному гостю хватило места. Иванов с трудом владел собой. Он знал Василия Кондратьева веселым, пьяным, усталым, жестоким, нерешительным, задумчивым, целеустремленным.
Он знал Василия как человека с молниеносной реакцией. Солдаты шутили, что их командир успевает выстрелить быстрее, чем проснуться.
Иванов никогда не видел Кондратьева жалким. Слабаки не попадают в спецназ.
И уж тем более не командуют в спецназе ротами, батальонами и полками. Он протянул бутылку «Белого аиста». Сказал, опустив глаза:
– Это я вот думал… маму твою, Любовь Семеновну, помянуть…
Трясущейся рукой Кондратьев взял бутылку, передал сыну. Обнял толстогопретолстого Иванова.
– Ох, Сережа, Сережа, – застонал Кондратьев. – В самую пору и отца поминать. Раз мать нашлась мертвая, то отца и подавно давно нет в живых. Ума не приложу, что за напасть обрушилась. За что кара Божья?
Внутри Иванова словно молния проскочила. Его командир никогда ни в кого не верил. Ни в черта, ни в Бога. Вот после таких потрясений люди и становятся верующими фанатиками.
«А если он так уверен в смерти отца, – подумал бывший прапорщик, – то почему не допустить, что и Лена мертва?»
Иванов почти физически ощутил, как все его жирное, бесформенное тело стягивается от ужаса, словно в кокон.
– Ко мне уже в десять утра из угрозыска сыщик приходил, – сказал Иванов, чтобы как-то подбодрить несчастного друга. – Круто они за дело взялись.
Оперативно.
Еще в Бездымкове и Васнецовке Борис лично был свидетелем «оперативной» работы милиции. Он влез в разговор:
– Вы бы знали, кому папе пришлось звонить, чтоб добиться этой оперативности! Сначала нам, как всегда, предложили ждать пять суток. Стали лапшу вешать, сколько семей распалось от того, что пропавших супругов находили в квартирах у любовников. Целыми и невредимыми.
– Да, – кивнул безмерно усталый Василий Константинович. – Они спросили, сколько Лене лет, потом посмотрели на меня. Прикидывали, может ли женщина уйти от такой развалины к другому мужчине. И решили, что так оно и есть… Ох, извини, Сережа, даже забыл тебе присесть предложить.
– Ничего, ничего. – Толстяк Иванов с пыхтением уселся в кресло. – А где же старшенькая твоя?
Кондратьев опустился напротив. Борис откупорил коньяк. Поставил на журнальный столик тарелку с толсто, помужски, нарезанным лимоном.
– Поехала к своему парню, – объяснил Василий Константинович. – Сказала, что милиция двадцать дней искала и не нашла ее деда и бабушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55