Нетерпимость к любым проявлениям тщеславия и самомнения — подлинным или мнимым — в других людях сочеталась в Сталине с поощрением культа собственной личности. И в этом было одно из резких противоречий, которыми изобиловал его характер.
Очевидно, Сталин был уверен, что после того, как сама жизнь подтвердила правильность и необходимость народных свершений, инициатором которых он нередко являлся, любое его решение, каждый поступок не может не быть бесспорным и непогрешимым.
Партия, миллионы людей вкладывали всю свою энергию в строительство социализма. И сам Сталин не забывал письменно и устно напоминать об этом. Но все остальные должны были видеть только в нем, Сталине, вдохновителя и организатора всех достижений, всех побед.
Требуя оценивать людей прежде всего по их отношению к тому делу, которое он считал главным в своей жизни, Сталин в то же время нередко бывал субъективен и жесток в своей субъективности.
Многие факты свидетельствуют о том, что уже в первый период войны Сталин стал более терпимым, больше прислушивался к советам военных специалистов; его просчет в оценке сроков нападения гитлеровской Германии, столь тяжело отразившийся на положении советских войск в летние месяцы 1941 года, не мог не повлиять на его характер, не склонный к критическому самоанализу.
Пройдут годы, и столь трудно доставшаяся, выстраданная партией и народом Победа, в достижение которой Сталин, как Верховный главнокомандующий, внес значительный вклад, во многом заглушит в его сознании понимание истинного значения коллективного разума и коллективного руководства.
Но в трудные дни 1941 года, когда фашистские снаряды и авиабомбы терзали советскую землю, когда враг рвался к Москве и к городу Ленина, когда сотни русских, украинских, белорусских и прибалтийских городов и сел уже истекали кровью под немецким владычеством, Сталин, очевидно, ощутил, что, только опираясь на опыт многих людей, можно руководить гигантским сражением, от исхода которого зависела судьба страны.
И это стало решающим обстоятельством, определившим существо и стиль деятельности Сталина как Верховного главнокомандующего Вооруженными Силами Советского Союза.
Принимая те или иные ответственные решения, он, как правило, опирался на знания и опыт крупных военачальников и руководящих партийных деятелей, которые входили в состав Ставки, учитывал мнение Генерального штаба и командующих фронтами.
В годы войны проявились лучшие черты Сталина — его воля, острый ум, организаторский и военный талант.
И тем не менее и в этот период Сталин подчас бывал субъективен и несправедлив.
Так случилось и 29 июля во время беседы с Жуковым.
Жукова Сталин любил, Жукову он верил.
Но то, что Жуков воспринял его резкие слова как личное оскорбление, не укладывалось в сознании Сталина. Он был убежден, что на Сталина нелепо, даже преступно обижаться, как нелепо и преступно обижаться на партию, на государство, на народ.
Жуков позволил себе в столь тяжелое для страны время пригрозить отставкой, разумеется, будучи уверен, что она не будет принята. Что ж, пусть он отучится бросаться словами, разговаривая со Сталиным…
Возвращаясь в ночь на 30 июля в свой загородный дом, Сталин был в тяжелом настроении — потеря Смоленска, судьба Киева не давали ему покоя.
Вспомнив с раздражением об инциденте с Жуковым, он старался не думать больше об этом и сосредоточиться на предстоящей завтра встрече с посланцем Рузвельта — Гарри Гопкинсом.
— …Я приехал как личный представитель президента, господин Сталин, — сказал Гопкинс, садясь на указанное ему место за длинным столом и стараясь говорить так, чтобы слова его звучали как можно менее торжественно. — Мне хотелось бы изложить вам некоторые общие взгляды президента на происходящие события.
Сталин, сидевший напротив Гопкинса, молча кивнул.
Американец говорил резкими, короткими фразами. И переводчик, тщательно подражая его интонации, чтобы Сталин мог получить полное впечатление, переводил английские слова на русский почти синхронно, откликаясь, точно эхо.
— Президент считает Гитлера врагом человечества… — звучало в ушах Сталина. — Он видит свой долг в защите демократии… Он желает помочь Советскому Союзу в борьбе против Германии…
«Кто же он все-таки такой, этот Гопкинс?» — думал Сталин, Американец импонировал ему своей суховатой, лишенной пафоса манерой говорить. Но, может быть, это только игра, попытка покорить собеседника чисто внешними средствами?.. Говорят, что этот Гопкинс пользуется несомненным влиянием на Рузвельта. Почему? И какова подлинная цель его приезда? Выяснить, не находится ли Советский Союз на грани полного поражения? И в зависимости от этого решить, есть ли смысл нам помогать? Каковы подлинные намерения Рузвельта и в какой мере они согласованы с Черчиллем, у которого Гопкинс был совсем недавно?
Сталин слушал, не спуская с Гопкинса внимательного, пристального взгляда, стараясь не только не пропустить ни слова из того, что тот говорил, но и проникнуть в его невысказанные мысли.
А Гопкинс, делая паузы между четкими, короткими фразами, говорил сейчас о том, что не является дипломатом, что миссия его неофициальная и что он не имеет полномочий для заключения каких-либо формальных договоров…
Эта фраза насторожила Сталина, хотя он не выдал своих чувств ни одним движением, по-прежнему спокойно и уважительно слушая Гопкинса. Просто его последние слова напомнили Сталину, как два года тому назад в Москву приезжали английская и французская делегации якобы для заключения оборонительного союза против Гитлера. В ходе переговоров выяснилось, что полномочий у них нет никаких, да и стремились они к одному — чтобы переговоры закончились безрезультатно.
Что же означают слова Гопкинса? Хочет ли он сказать, что его миссия является лишь предварительной или, наоборот, что он готов решать вопросы по-деловому, отбросив дипломатические условности?
Гопкинс умолк. Переводчик поспешно перевел его последние слова:
— …президент желает не только оказать Советскому Союзу всю возможную помощь, но и сделать это в максимально короткий срок.
Сталин наклонил голову в знак того, что понимает и одобряет намерения президента, но продолжал хранить молчание.
Гопкинс обменялся взглядом с сидящим несколько поодаль Штейнгардтом, потом снова внимательно посмотрел на человека в серой, наглухо застегнутой куртке.
Он попытался прочесть тайные мысли Сталина на его лице. Однако это лицо со следами оспы на щеках было непроницаемо.
Сталин медленно опустил руку в карман и вынул небольшую изогнутую трубку.
«Интересно, какую он курит трубку?» — подумал Гопкинс. Он скользнул по ней взглядом и убедился, что это, во всяком случае, не «Донхилл» и не «Чарритон».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Очевидно, Сталин был уверен, что после того, как сама жизнь подтвердила правильность и необходимость народных свершений, инициатором которых он нередко являлся, любое его решение, каждый поступок не может не быть бесспорным и непогрешимым.
Партия, миллионы людей вкладывали всю свою энергию в строительство социализма. И сам Сталин не забывал письменно и устно напоминать об этом. Но все остальные должны были видеть только в нем, Сталине, вдохновителя и организатора всех достижений, всех побед.
Требуя оценивать людей прежде всего по их отношению к тому делу, которое он считал главным в своей жизни, Сталин в то же время нередко бывал субъективен и жесток в своей субъективности.
Многие факты свидетельствуют о том, что уже в первый период войны Сталин стал более терпимым, больше прислушивался к советам военных специалистов; его просчет в оценке сроков нападения гитлеровской Германии, столь тяжело отразившийся на положении советских войск в летние месяцы 1941 года, не мог не повлиять на его характер, не склонный к критическому самоанализу.
Пройдут годы, и столь трудно доставшаяся, выстраданная партией и народом Победа, в достижение которой Сталин, как Верховный главнокомандующий, внес значительный вклад, во многом заглушит в его сознании понимание истинного значения коллективного разума и коллективного руководства.
Но в трудные дни 1941 года, когда фашистские снаряды и авиабомбы терзали советскую землю, когда враг рвался к Москве и к городу Ленина, когда сотни русских, украинских, белорусских и прибалтийских городов и сел уже истекали кровью под немецким владычеством, Сталин, очевидно, ощутил, что, только опираясь на опыт многих людей, можно руководить гигантским сражением, от исхода которого зависела судьба страны.
И это стало решающим обстоятельством, определившим существо и стиль деятельности Сталина как Верховного главнокомандующего Вооруженными Силами Советского Союза.
Принимая те или иные ответственные решения, он, как правило, опирался на знания и опыт крупных военачальников и руководящих партийных деятелей, которые входили в состав Ставки, учитывал мнение Генерального штаба и командующих фронтами.
В годы войны проявились лучшие черты Сталина — его воля, острый ум, организаторский и военный талант.
И тем не менее и в этот период Сталин подчас бывал субъективен и несправедлив.
Так случилось и 29 июля во время беседы с Жуковым.
Жукова Сталин любил, Жукову он верил.
Но то, что Жуков воспринял его резкие слова как личное оскорбление, не укладывалось в сознании Сталина. Он был убежден, что на Сталина нелепо, даже преступно обижаться, как нелепо и преступно обижаться на партию, на государство, на народ.
Жуков позволил себе в столь тяжелое для страны время пригрозить отставкой, разумеется, будучи уверен, что она не будет принята. Что ж, пусть он отучится бросаться словами, разговаривая со Сталиным…
Возвращаясь в ночь на 30 июля в свой загородный дом, Сталин был в тяжелом настроении — потеря Смоленска, судьба Киева не давали ему покоя.
Вспомнив с раздражением об инциденте с Жуковым, он старался не думать больше об этом и сосредоточиться на предстоящей завтра встрече с посланцем Рузвельта — Гарри Гопкинсом.
— …Я приехал как личный представитель президента, господин Сталин, — сказал Гопкинс, садясь на указанное ему место за длинным столом и стараясь говорить так, чтобы слова его звучали как можно менее торжественно. — Мне хотелось бы изложить вам некоторые общие взгляды президента на происходящие события.
Сталин, сидевший напротив Гопкинса, молча кивнул.
Американец говорил резкими, короткими фразами. И переводчик, тщательно подражая его интонации, чтобы Сталин мог получить полное впечатление, переводил английские слова на русский почти синхронно, откликаясь, точно эхо.
— Президент считает Гитлера врагом человечества… — звучало в ушах Сталина. — Он видит свой долг в защите демократии… Он желает помочь Советскому Союзу в борьбе против Германии…
«Кто же он все-таки такой, этот Гопкинс?» — думал Сталин, Американец импонировал ему своей суховатой, лишенной пафоса манерой говорить. Но, может быть, это только игра, попытка покорить собеседника чисто внешними средствами?.. Говорят, что этот Гопкинс пользуется несомненным влиянием на Рузвельта. Почему? И какова подлинная цель его приезда? Выяснить, не находится ли Советский Союз на грани полного поражения? И в зависимости от этого решить, есть ли смысл нам помогать? Каковы подлинные намерения Рузвельта и в какой мере они согласованы с Черчиллем, у которого Гопкинс был совсем недавно?
Сталин слушал, не спуская с Гопкинса внимательного, пристального взгляда, стараясь не только не пропустить ни слова из того, что тот говорил, но и проникнуть в его невысказанные мысли.
А Гопкинс, делая паузы между четкими, короткими фразами, говорил сейчас о том, что не является дипломатом, что миссия его неофициальная и что он не имеет полномочий для заключения каких-либо формальных договоров…
Эта фраза насторожила Сталина, хотя он не выдал своих чувств ни одним движением, по-прежнему спокойно и уважительно слушая Гопкинса. Просто его последние слова напомнили Сталину, как два года тому назад в Москву приезжали английская и французская делегации якобы для заключения оборонительного союза против Гитлера. В ходе переговоров выяснилось, что полномочий у них нет никаких, да и стремились они к одному — чтобы переговоры закончились безрезультатно.
Что же означают слова Гопкинса? Хочет ли он сказать, что его миссия является лишь предварительной или, наоборот, что он готов решать вопросы по-деловому, отбросив дипломатические условности?
Гопкинс умолк. Переводчик поспешно перевел его последние слова:
— …президент желает не только оказать Советскому Союзу всю возможную помощь, но и сделать это в максимально короткий срок.
Сталин наклонил голову в знак того, что понимает и одобряет намерения президента, но продолжал хранить молчание.
Гопкинс обменялся взглядом с сидящим несколько поодаль Штейнгардтом, потом снова внимательно посмотрел на человека в серой, наглухо застегнутой куртке.
Он попытался прочесть тайные мысли Сталина на его лице. Однако это лицо со следами оспы на щеках было непроницаемо.
Сталин медленно опустил руку в карман и вынул небольшую изогнутую трубку.
«Интересно, какую он курит трубку?» — подумал Гопкинс. Он скользнул по ней взглядом и убедился, что это, во всяком случае, не «Донхилл» и не «Чарритон».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91