В глубине комнаты, у окна с полуопущенной складчатой шторой, вполоборота к двери стоял Сталин.
– Что же вы остановились? – раздался его негромкий голос. – Входите.
Огромным усилием воли овладев собой, Воронов четко отрапортовал:
– Майор Воронов прибыл, товарищ генералиссимус!
– Прибыл, – с недоброй усмешкой повторил Сталин, не глядя на Воронова и не двигаясь с места. – Скажите… Что вы здесь делаете?
Сталин говорил с кавказским акцентом, но Воронов вспомнил об этом гораздо позже, когда пытался восстановить и закрепить в памяти все, что с ним произошло. Сейчас он думал только о том, что ему следует ответить.
«Где „здесь“?! – спрашивал себя Воронов. – В Берлине? Или в этом кабинете?»
– Почему молчите? – снова заговорил Сталин. – Я спрашиваю: что вы делаете в Потсдаме? Как сюда попали?
Он говорил не повышая голоса, но в каждом его слове слышалась суровая недоброжелательность.
– Я корреспондент Совинформбюро, – растерянно ответил Воронов.
– Так. Значит, корреспондент, – повторил Сталин.
Он медленно подошел к стоявшему у стены письменному столу, взял какую-то бумагу и поднес к глазам. Потом небрежным движением бросил ее на стол.
– Западное радио сегодня утром сообщило, – не глядя на Воронова, сказал Сталин, – что советский журналист Воронов, выступая на пресс-конференции, позволил себе грубые выпады против главы союзного государства. Это вы, Воронов?
Сталин впервые посмотрел на него.
Воронов не знал, что Сталин неприязненно относится к людям, которые боятся смотреть ему в глаза. Но необъяснимое подсознательное чувство заставило его не опускать головы и посмотреть прямо на Сталина. Их взгляды встретились.
– Я, товарищ генералиссимус.
– Кто же дал вам такое право? – слегка сощурившись, произнес Сталин. – Дело корреспондента – писать, а не ораторствовать.
Воронов молчал, по-прежнему глядя Сталину прямо в глаза.
– Я спрашиваю: кто дал вам право неуважительно говорить о премьер-министре Великобритании? – снова спросил Сталин, на этот раз повышая голос.
Воронов внезапно почувствовал, что его оцепенение прошло. Так уже бывало в прошлом, когда он подвергался смертельной опасности. Предчувствуя эту опасность, он впадал в такое оцепенение. Но когда наступало время действовать, им овладевало единственное стремление: выполнить свой долг! Не думая ни о чем, выполнить его до конца.
– Я сказал правду, товарищ Сталин! – громко и отчетливо произнес Воронов.
– «Правду»? – повторил Сталин с усмешкой, все еще недоброй. – Значит, товарищ Воронов у нас правдолюбец…
– Да, когда дело идет о чести и достоинстве моей Родины!
Эти слова вырвались у Воронова невольно. Уже сказав их, он почувствовал, что они прозвучали торжественно-неуместно.
Сталин еще более сощурился и, покачав головой, сказал:
– Значит, получается так. Мы приехали сюда, чтобы укрепить отношения с союзниками. С Черчиллем в том числе. А товарищ Воронов считает нужным действовать наоборот. И при этом полагает, что заботится о чести и достоинстве нашей Родины. А мы о ней, выходит, не думаем…
Сталин произнес эти слова саркастическим тоном.
– Вы, кажется, военный человек, – продолжал он. – Или я ошибаюсь?
– Так точно, товарищ Сталин. Майор Красной Армии.
Сталин медленно подошел к Воронову и остановился напротив него.
– По законам военного времени вас следовало бы разжаловать и направить в штрафной батальон, – жестко произнес Сталин. – Но… – он сделал округлый жест рукой, – таких батальонов у нас больше нет. Война кончилась, и… насколько я понимаю, не без вашего участия?.. Так?
Он указал на орденские колодки, прикрепленные к пиджаку Воронова, и на лице появилось нечто вроде добродушной улыбки. Но это лицо тотчас приняло прежнее сурово-сосредоточенное выражение. Сталин пристально посмотрел на Воронова, словно желая проникнуть в самые потаенные глубины его души. Воронов заставил себя выдержать и этот взгляд.
Потом Сталин указал ему на один из стульев, стоявших перед письменным столом.
– Садитесь. Расскажите, как все было. Всю правду. Но покороче…
Некоторое время Воронов молчал. Он понимал, что обязан доложить обо всем очень коротко, в нескольких фразах. Прежде всего о том, почему он позволил себе публично обвинить Черчилля. Но он же не мог не рассказать и о том, что предшествовало этому обвинению! Умолчав об этом, он лишь усугубил бы в глазах Сталина свою вину.
Сталин тем временем медленно ходил по комнате. Только один раз он остановился у письменного стола, чтобы взять свою трубку с изогнутым мундштуком.
– Почему вы молчите? – спросил Сталин. – Следует ли это понимать так, что вам нечего сказать?
– Нет, товарищ Сталин! Мне есть что сказать! – воскликнул Воронов с решимостью, близкой к отчаянию.
– Тогда говорите.
Может быть, именно то, что Сталин продолжал, не оборачиваясь, ходить по комнате, помогло Воронову собраться с мыслями. Это вряд ли удалось бы ему, если бы он чувствовал на себе жесткий, пронизывающий взгляд.
Воронов говорил сбивчиво, горячо, быстро, стараясь ничего не упустить, обо всем рассказать, все объяснить.
Сталин ходил взад и вперед, изредка останавливаясь у стола, чтобы взять спички и зажечь погасшую трубку.
Воронов старался понять выражение его лица. Но ничего не мог прочесть на нем. Оно выглядело холодным и бесстрастным. Воронов не был даже уверен, что Сталин вообще слушал его, а не думал о чем-то своем.
Наконец Сталин остановился у окна и, по-прежнему не глядя на Воронова, сказал:
– О том, что происходит в английской зоне, мы хорошо знаем. Но вы утверждаете, что этот английский газетчик…
– Стюарт!
– Вот именно, Стюарт. Что он лично связан с Черчиллем?
– Так говорят, товарищ Сталин. Брайт убеждал меня…
– А этот Брайт, по-вашему, заслуживает доверия?
– Он… – начал Воронов, но осекся. Брайт, несомненно, говорил правду. Но заслуживал ли он доверия вообще? Как можно со всей определенностью сказать Сталину «да» или «нет», когда речь идет о таком человеке, как Брайт?..
– Мне трудно ответить на ваш вопрос, товарищ Сталин, – сказал Воронов. – Я слишком мало знаю этого американца. Иногда мне кажется, что он честен и правдив. Но я никогда бы не смог поручиться…
Сталин по-своему истолковал его замешательство.
– С американцами это случается, – сказал он. – Сегодня – «да», а завтра… «применительно к обстоятельствам»… Но будем считать, что ваш американец не врет. Тогда надо сделать вывод…
Сталин посмотрел на Воронова, словно ожидая, что тот сам сделает этот вывод. Но Воронов молчал.
– Надо сделать вывод, – продолжал Сталин, – что Черчилль хотел бы использовать против нас немецкие войска и… собственную прессу…
– Я убежден в этом, товарищ Сталин! – воскликнул Воронов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74