». И это действительно было невыносимо. Даже больше того. Мне уже виделось, как в одно прекрасное утро я нахожу его в постели — задохнувшимся.
Постепенно он изобрел собственный способ проветривать комнату. Посредством веревки и нескольких крючков, прибитых к верхней створке «датской» двери, он мог впускать воздух по своему усмотрению. Не было надобности открывать окно, или убирать мешковину из-под двери, или выковыривать замазку из многочисленных щелей в стенах. Что же до проклятых ламп, то он решил не трогать их, а пользоваться свечами. Горящие свечи придавали его келье вид покойницкой, что подходило его мрачному настроению.
Между тем чесотка продолжала терзать его. Спускаясь к столу, он каждый раз закатывал рукава или штанины и демонстрировал страшные следы ее разрушительного воздействия. Его тело сплошь было покрыто незаживающими язвами. Будь я на его месте, я бы уже пустил себе пулю в лоб.
Было ясно, что необходимо принимать какие-то меры или мы все рехнемся. Мы перепробовали все обычные средства — ничего не помогало. В отчаянии я воззвал к одному моему другу, жившему за несколько сот миль от нас, прося его приехать. Он был способный терапевт, а в придачу хирург и психиатр. К тому же немного говорил по-французски. Он вообще был необыкновенный парень, душевный и открытый. Я знал, что если он сам не справится, то даст хотя бы дельный совет.
И вот он приехал. Обследовал Морикана с макушки до пят, снаружи и изнутри. Закончив, начал с ним беседовать. На его незаживающие язвы он больше не обращал внимания, вообще о них не поминал. Говорил о чем угодно, только не о чесотке. Казалось, он совсем забыл, зачем его позвали. Морикан время от времени пытался напомнить ему о цели его визита, но моему другу удавалось перевести разговор на другую тему. Наконец он сунул Морикану под нос рецепт и приготовился уходить.
Я проводил его до машины, сгорая от нетерпения узнать его откровенное мнение о случае Морикана.
— Врач тут бессилен, — сказал он. — Когда он перестанет думать о своей чесотке, она исчезнет сама.
— А пока?..
— А пока пусть пьет таблетки.
— Они действительно помогут?
— Это зависит от него. От них ему ни вреда, ни пользы. Пока он думает о своих болячках.
Последовала тягостная пауза. Неожиданно он сказал:
— Хочешь откровенный совет?
— Разумеется, хочу, — ответил я.
— Избавься от него!
— Что ты имеешь в виду?
— Только то, что сказал. Это все равно что пустить к себе жить прокаженного.
Должно быть, вид у меня был ужасно расстроенный.
— Все просто, — продолжал он. — Ему не хочется выздоравливать. Все, что ему хочется, это сочувствие, внимание. Это не мужчина, это ребенок. К тому же испорченный.
Мы помолчали.
— И не бери в голову, если он станет угрожать покончить с собой. Он, возможно, попытается таким образом шантажировать тебя, когда другие средства не помогут. Он не убьет себя. Слишком он себя любит.
— Понятно, — пробормотал я. — Вот, значит, как дело обстоит... Но что, черт возьми, я ему скажу?
— Это я оставляю на твое усмотрение, старина. — Он завел машину.
— Ладно, — сказал я. — Может, я сам начну принимать таблетки. Во всяком случае, огромное спасибо!
Морикан ждал меня, лежа на кровати. Он изучал рецепт, но ничего не мог разобрать в докторских каракулях.
Я в нескольких словах объяснил, что, по мнению моего друга, его болезнь имеет психологическую природу.
— Да это любому дураку ясно! — раздраженно бросил Морикан. — Он действительно врач?
— Да, и довольно известный.
— Странно. Он говорил, как слабоумный.
— Неужели?
— Спрашивал, продолжаю ли я до сих пор мастурбировать.
— Et puis? ..
— Нравятся ли мне женщины так же, как мужчины. Употреблял ли я когда-нибудь наркотики. Верю ли в эманацию божества. И так далее до бесконечности. C'est un fou !
Он замолчал, от ярости не в силах произнести ни слова. Потом мученическим тоном пробормотал, словно обращаясь к самому себе:
— Mon Dieu, mon Dieu, qu'est-ce que je peux faire? Comme je suis seul, toutseut !
— Ну, ну, успокойтесь! — уговаривал я его. — Есть на свете вещи похуже чесотки.
— Какие, например? — спросил он так резко, что я растерялся и не мог ничего ответить.
— Да, какие? — повторил он. — Психолог... pouah ! Он, должно быть, принимает меня за идиота. Что за страна! Ни любви к человеку. Ни понимания. Ни интеллекта. Ах, если б я только мог умереть... уснуть сегодня и не проснуться!
Я ничего не сказал.
— Не желаю вам таких мучений, какие испытываю я, mon cher Miller ! Никакая война с этим не сравнится.
Вдруг на глаза ему попался рецепт. Он схватил его, смял и швырнул на пол.
— Таблетки! Он прописывает мне , Морикану, таблетки! Еще чего! — Он плюнул на пол. — Он мошенник, этот ваш друг. Шарлатан. Самозванец.
Так окончилась первая попытка избавить его от мучений.
Прошла неделя, и тут заявляется не кто иной, как мой старый друг Гилберт. Наконец-то, подумал я, кто-то, кто говорит по-французски, кто любит французскую литературу. Какая будет радость Морикану!
Ничего не стоило заставить их разговориться за бутылкой вина. Не прошло и нескольких минут, как они уже обсуждали Бодлера, Вийона, Вольтера, Жида, Кокто, les ballets russes, Ubu Roi и прочее. Увидев, что они отлично спелись, я потихоньку улизнул, надеясь, что Гилберт, который тоже претерпел, как Иов, подымет дух у собеседника. Или хотя бы напоит его.
Час примерно спустя, когда я прогуливался с собакой по дороге, подъехал Гилберт.
— Что, уже уезжаешь? — спросил я.
Не в обычае Гилберта было вылезать из-за стола, покуда не прикончена последняя бутылка.
— Да, сыт по горло, — ответил он. — Ну и гнусный тип!
— Кто, Морикан?
— Он самый.
— Что случилось?
В ответ он посмотрел на меня так, словно его вот-вот вырвет.
— Знаешь, что я бы с ним сделал, амиго? — сказал он кровожадно.
— Что?
— Столкнул бы со скалы в море.
— Легче сказать, чем сделать.
— А ты попробуй! Это будет наилучший выход, — сказал он напоследок и нажал на газ.
Слова Гилберта повергли меня в шок. Было совершенно не похоже на него так говорить о людях. Он был человек добрый, мягкий, внимательный, сам прошел через настоящий ад. Видно, ему не понадобилось много времени, чтобы раскусить Морикана.
Между тем мой добрый приятель Лилик, снимавший хижину в нескольких милях дальше по дороге, из кожи вон лез, чтобы Морикан чувствовал себя у нас как дома. Морикану нравился Лилик, и он полностью доверял ему. Иначе, пожалуй, и быть не могло, поскольку Лилик только и делал, что оказывал ему всяческие услуги. Лилик часами сидел возле него и выслушивал скорбные истории.
От Лилика я узнал о сетованиях Морикана по поводу моего к нему недостаточного внимания.
— Ты никогда не интересуешься его работой, — сказал Лилик.
— Его работой? Что ты имеешь в виду? Над чем это он работает?
— Полагаю, пишет мемуары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Постепенно он изобрел собственный способ проветривать комнату. Посредством веревки и нескольких крючков, прибитых к верхней створке «датской» двери, он мог впускать воздух по своему усмотрению. Не было надобности открывать окно, или убирать мешковину из-под двери, или выковыривать замазку из многочисленных щелей в стенах. Что же до проклятых ламп, то он решил не трогать их, а пользоваться свечами. Горящие свечи придавали его келье вид покойницкой, что подходило его мрачному настроению.
Между тем чесотка продолжала терзать его. Спускаясь к столу, он каждый раз закатывал рукава или штанины и демонстрировал страшные следы ее разрушительного воздействия. Его тело сплошь было покрыто незаживающими язвами. Будь я на его месте, я бы уже пустил себе пулю в лоб.
Было ясно, что необходимо принимать какие-то меры или мы все рехнемся. Мы перепробовали все обычные средства — ничего не помогало. В отчаянии я воззвал к одному моему другу, жившему за несколько сот миль от нас, прося его приехать. Он был способный терапевт, а в придачу хирург и психиатр. К тому же немного говорил по-французски. Он вообще был необыкновенный парень, душевный и открытый. Я знал, что если он сам не справится, то даст хотя бы дельный совет.
И вот он приехал. Обследовал Морикана с макушки до пят, снаружи и изнутри. Закончив, начал с ним беседовать. На его незаживающие язвы он больше не обращал внимания, вообще о них не поминал. Говорил о чем угодно, только не о чесотке. Казалось, он совсем забыл, зачем его позвали. Морикан время от времени пытался напомнить ему о цели его визита, но моему другу удавалось перевести разговор на другую тему. Наконец он сунул Морикану под нос рецепт и приготовился уходить.
Я проводил его до машины, сгорая от нетерпения узнать его откровенное мнение о случае Морикана.
— Врач тут бессилен, — сказал он. — Когда он перестанет думать о своей чесотке, она исчезнет сама.
— А пока?..
— А пока пусть пьет таблетки.
— Они действительно помогут?
— Это зависит от него. От них ему ни вреда, ни пользы. Пока он думает о своих болячках.
Последовала тягостная пауза. Неожиданно он сказал:
— Хочешь откровенный совет?
— Разумеется, хочу, — ответил я.
— Избавься от него!
— Что ты имеешь в виду?
— Только то, что сказал. Это все равно что пустить к себе жить прокаженного.
Должно быть, вид у меня был ужасно расстроенный.
— Все просто, — продолжал он. — Ему не хочется выздоравливать. Все, что ему хочется, это сочувствие, внимание. Это не мужчина, это ребенок. К тому же испорченный.
Мы помолчали.
— И не бери в голову, если он станет угрожать покончить с собой. Он, возможно, попытается таким образом шантажировать тебя, когда другие средства не помогут. Он не убьет себя. Слишком он себя любит.
— Понятно, — пробормотал я. — Вот, значит, как дело обстоит... Но что, черт возьми, я ему скажу?
— Это я оставляю на твое усмотрение, старина. — Он завел машину.
— Ладно, — сказал я. — Может, я сам начну принимать таблетки. Во всяком случае, огромное спасибо!
Морикан ждал меня, лежа на кровати. Он изучал рецепт, но ничего не мог разобрать в докторских каракулях.
Я в нескольких словах объяснил, что, по мнению моего друга, его болезнь имеет психологическую природу.
— Да это любому дураку ясно! — раздраженно бросил Морикан. — Он действительно врач?
— Да, и довольно известный.
— Странно. Он говорил, как слабоумный.
— Неужели?
— Спрашивал, продолжаю ли я до сих пор мастурбировать.
— Et puis? ..
— Нравятся ли мне женщины так же, как мужчины. Употреблял ли я когда-нибудь наркотики. Верю ли в эманацию божества. И так далее до бесконечности. C'est un fou !
Он замолчал, от ярости не в силах произнести ни слова. Потом мученическим тоном пробормотал, словно обращаясь к самому себе:
— Mon Dieu, mon Dieu, qu'est-ce que je peux faire? Comme je suis seul, toutseut !
— Ну, ну, успокойтесь! — уговаривал я его. — Есть на свете вещи похуже чесотки.
— Какие, например? — спросил он так резко, что я растерялся и не мог ничего ответить.
— Да, какие? — повторил он. — Психолог... pouah ! Он, должно быть, принимает меня за идиота. Что за страна! Ни любви к человеку. Ни понимания. Ни интеллекта. Ах, если б я только мог умереть... уснуть сегодня и не проснуться!
Я ничего не сказал.
— Не желаю вам таких мучений, какие испытываю я, mon cher Miller ! Никакая война с этим не сравнится.
Вдруг на глаза ему попался рецепт. Он схватил его, смял и швырнул на пол.
— Таблетки! Он прописывает мне , Морикану, таблетки! Еще чего! — Он плюнул на пол. — Он мошенник, этот ваш друг. Шарлатан. Самозванец.
Так окончилась первая попытка избавить его от мучений.
Прошла неделя, и тут заявляется не кто иной, как мой старый друг Гилберт. Наконец-то, подумал я, кто-то, кто говорит по-французски, кто любит французскую литературу. Какая будет радость Морикану!
Ничего не стоило заставить их разговориться за бутылкой вина. Не прошло и нескольких минут, как они уже обсуждали Бодлера, Вийона, Вольтера, Жида, Кокто, les ballets russes, Ubu Roi и прочее. Увидев, что они отлично спелись, я потихоньку улизнул, надеясь, что Гилберт, который тоже претерпел, как Иов, подымет дух у собеседника. Или хотя бы напоит его.
Час примерно спустя, когда я прогуливался с собакой по дороге, подъехал Гилберт.
— Что, уже уезжаешь? — спросил я.
Не в обычае Гилберта было вылезать из-за стола, покуда не прикончена последняя бутылка.
— Да, сыт по горло, — ответил он. — Ну и гнусный тип!
— Кто, Морикан?
— Он самый.
— Что случилось?
В ответ он посмотрел на меня так, словно его вот-вот вырвет.
— Знаешь, что я бы с ним сделал, амиго? — сказал он кровожадно.
— Что?
— Столкнул бы со скалы в море.
— Легче сказать, чем сделать.
— А ты попробуй! Это будет наилучший выход, — сказал он напоследок и нажал на газ.
Слова Гилберта повергли меня в шок. Было совершенно не похоже на него так говорить о людях. Он был человек добрый, мягкий, внимательный, сам прошел через настоящий ад. Видно, ему не понадобилось много времени, чтобы раскусить Морикана.
Между тем мой добрый приятель Лилик, снимавший хижину в нескольких милях дальше по дороге, из кожи вон лез, чтобы Морикан чувствовал себя у нас как дома. Морикану нравился Лилик, и он полностью доверял ему. Иначе, пожалуй, и быть не могло, поскольку Лилик только и делал, что оказывал ему всяческие услуги. Лилик часами сидел возле него и выслушивал скорбные истории.
От Лилика я узнал о сетованиях Морикана по поводу моего к нему недостаточного внимания.
— Ты никогда не интересуешься его работой, — сказал Лилик.
— Его работой? Что ты имеешь в виду? Над чем это он работает?
— Полагаю, пишет мемуары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122