Кейт усмехнулся и был очень рад тому, что волосы девушки скрыли выражение его лица.
В продолжение этих первых, изумительных весенних дней они почти не расставались, если не считать тех случаев, когда Кейт должен был отправиться в город по неотложным делам. В это же время он успел приготовиться ко всем случайностям, которые могли произойти помимо его воли. Прежде всего он занялся материальными делами. По его приблизительному подсчету имущество Кейтов в посту Принца Альберта стоило по крайней мере сто тысяч долларов. Мак-Довель сообщил ему, что до того, как земли перейдут к счастливым наследникам, предстоит довольно сложный судебный процесс. Кейт прекрасно знал, что еще до процесса его личная судьба так или иначе выяснится. Не желая подвергать случайности и опасности Мэри-Джозефину, которая отныне могла рассчитывать только на него, он написал завещание, согласно коему все имущество переходило в полную собственность девушки. Это завещание он подписал: Джон Кейт, вложил его в конверт и неизменно носил при себе, под рубахой. Как Дервент Коннистон, он получил по возвращении в пост Принца Альберта тысячу двести шестьдесят долларов — жалованье за то время, что он находился в отсутствии по делам службы. Двести шестьдесят долларов он положил в карман, а остальную сумму в виде десяти стодолларовых бумажек на глазах Мэри-Джозефины поместил в конверт и вручил ей.
— При тебе они будут в большей безопасности, нежели при мне! — объяснил он свой поступок.
Мэри-Джозефина приняла деньги с видом человека, на плечи которого возложена огромная ответственность.
Эти дни были одновременно полны великой радости и тяжелой горечи. Даже в моменты величайшей радости он чувствовал, как что-то гложет его сердце, гложет с каждым разом все сильнее и мучительнее, и нередко ему казалось, что все его существо сгорает на медленном, испепеляющем огне.
Однажды ему приснился странный сон. Он увидел Коннистона, который подошел к его кровати и разбудил его, а после этого, ехидно смеясь и издеваясь, сообщил ему, что, наградив его сестрой, он чем самым навлек на него проклятие дочерей Акелоуса. Он когда-то слышал об этом проклятии, смутно знал, что оно представляет собой, и, проснувшись в столь поздний час ночи, подумал; что Коннистон был совершенно прав. Он вполне ясно сознавал свое положение. Что бы ни случилось, как бы удачно ни сложились для него в дальнейшем обстоятельства, какую бы победу он ни одержал, все равно Мэри-Джозефина останется для него только сестрой и абсолютно недосягаемой. Его сестра! А он любит ее самой настоящей мужской любовью!
На следующий день после этого неприятного сна он вместе с Мэри снова отправился в рощу, в тени которой приютился старый кейтовский дом. Снова они вошли в заброшенное жилище и медленно обошли холодные, мрачные, пустынные комнаты. В одной из них он долго рылся и искал что-то на запыленных книжных полках. Наконец он нашел то, что ему было нужно, и торопливо раскрыл книгу. В книге он скоро отыскал ответ на вопрос, который засел в его голове в первый же момент, как он проснулся и увидел солнце, вселившее в него бодрость и веру в то, что надо и дальше идти вперед. В конце концов дочери Акелоуса проиграли! Улисс сыграл с ними злую шутку и выиграл! А теперь такую же игру должен был играть он, Джон Кейт, играть и обязательно выиграть! Он должен на время стать современным Улиссом!
Выйдя с Мэри-Джозефиной на свежий воздух, он почувствовал твердую, всесокрушающую уверенность. Идя рядом с девушкой, держа ее руку в своей, ощущая ее присутствие всем своим существом, он говорил себе, что вся жизнь есть страшная возмутительная ложь и что нет матери-земли, нет солнца, нет разума во всем окружающем, если в этом мире нет надежды для него, Джона Кейта.
Но он знал, он был уверен, что эта надежда есть! Она была совсем близко, подле него. Она была здесь и дальше, за пределами леса. Она была за границей этих желтых равнин, за самым далеким деревом самого далекого леса, за горами и долами, и главный источник ее находился в сердце гор, которые с прежней силой продолжали манить его. Точно так же, как он мечтал в дни детства и юности, он мечтал о них и теперь, и мечты его были тем прекраснее и жизненнее, что вместе с ним и о том же мечтала Мэри-Джозефина. Он рисовал ей картины будущей жизни, говорил о том, как они будут пробираться вдоль беспредельного Саскачевана, как войдут в новый, их собственный мир, как будут жить в нем, работать, радоваться, искать, побеждать и наслаждаться существованием вдвоем. И Мэри-Джозефина, слушая его с затаенным дыханием, мечтала и строила планы вместе с ним.
В течение одной недели они пережили столько, сколько иной человек мог бы пережить за целый год. По крайней мере, так казалось Кейту, который еще никогда не оставался так долго наедине с женщиной. Отношение ко всему этому Мэри-Джозефины было несколько иное. Она была надолго разлучена с братом, и разлука оказала на нее такое воздействие, что следы его должны были сохраниться на всю жизнь. Но за это время нисколько не ослабела ее духовная связь с тем, кто всегда казался ей самым близким существом на свете. Теперь же ей казалось, что ее дружба с братом, что их взаимная любовь сильнее, чем когда-либо, сильнее даже, чем в далекие дни навсегда ушедшей юности. Это объяснялось тем, что они жили теперь в стране, где она никого не знала, где все было чуждо ей и где каждый из них воплощал для другого весь остальной мир и всю его радость.
Джон Кейт все это прекрасно понимал и испытывал двойственное чувство радости и печали. И все чаще и чаще стали повторяться часы, когда им овладевало самое жестокое отчаяние. Тогда он уходил к старому отчему дому, причем Мэри-Джозефина неизменно сопровождала его. Никто из посторонних не имел представления об этих визитах. Там, очутившись наедине, они без конца беседовали о Джоне Кейте, и он неоднократно замечал, какой мягкий и ласковый огонь светился в ее глазах, когда он начинал разговор о «покойном». Она полюбила память этого человека, потому что ее брат преклонялся пред ним.
Эти часы сменялись ночами, когда правда, скинув маску со своего лица и дерзко улыбаясь, страшным призраком вставала перед ним во весь рост и указывала ему всю глубину его падения и всю шаткость его положения. Его радовало только одно: что Мэри-Джозефина имеет должное представление о нем. Что бы в дальнейшем ни случилось, она знает уже и всегда будет знать, кто такой был Джон Кейт. Ибо он сам, Джон Кейт, рассказал ей обо всем, раскрыл всю правду, насколько это было возможно.
Дни сменялись днями, и ему приходилось все сильнее бороться с новым чувством, которое медленно, но верно росло в нем. Он часто следил за неведомым ему до сих пор выражением в глазах Мириам Киркстон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51