Сознание совершаемого им преступления давило на его душу, как тяжелый свинцовый груз, и тем не менее только что душа эта издала крик: «Да, я хочу, чтобы ты осталась со мной»… Казалось, душа повторяла эти слова и тогда, когда он уже плотно сжал губы и совершенно определенно мысленно назвал себя преступником.
У него создалось такое впечатление, точно это странное, прекрасное и недавно абсолютно чужое и чуждое дитя пришло к нему из другого мира и губами своими, руками своими, ласками своими вырвало его из того своего мира, в котором он до сих пор находился, и бросило в бурный мальстрем, поглотивший его целиком. Во всяком случае, он никак не мог нащупать дна этого мальстрема.
Она признала его в присутствии Мак-Довеля. И в присутствии Мак-Довеля он признал в ней свою сестру. Он произнес величайшую ложь в своей жизни, так требовал его инстинкт самосохранения — и он победил… Но победа эта не доставляла ему ожидаемой радости. В его мозгу загорелся всепожирающий огонь, завихрилось неудержимое желание заявить всю правду, открыться всем, рассказать девушке, что он не Дервент Коннистон, ее брат, а Джон Кейт, преступник и убийца! Он хотел этого, но что-то сильнее этого желания, властнее и повелительнее его удерживало от рискованного шага. И Кейт понимал, что в нем говорит тот же инстинкт самосохранения, который так силен в самом отважном борце.
Сделав легкое усилие, он освободился из объятий девушки. Она осталась на прежнем месте, в большом кресле, и улыбалась ему, и, не в силах совладать с собой, он ответил ей такой же ласковой, искренней улыбкой.
— Ну, Мэри-Джозефина, теперь я должен уложить тебя, — сказал он, — а завтра утром потолкуем обо всем остальном. Ты, вероятно, так устала, что можешь уснуть в любую минуту, как только очутишься в постели.
На ее прелестном лобике показались мелкие морщинки, и Кейт с первого же раза полюбил эту ее особенность.
— А все-таки, Дерри, я должна сказать тебе, что ты сильно изменился за это время, — ответила она. — Ведь ты всегда называл меня «Джудди». Я понимаю, что за истекший промежуток я сильно выросла, изменилась; я понимаю, что теперь больше подходит называть меня Мэри-Джозефина, но все же я прошу тебя не очень злоупотреблять этим именем. Дерри, скажи мне всю правду и безо всяких стеснений: ты боишься меня?
— Боюсь тебя?
— Ну да, боишься меня потому, что я сильно выросла! Ты уже не любишь меня так, как любил год, два, три, семь лет назад? Если бы ты любил меня по-прежнему, ты ни за что не сказал бы, что я должна идти спать так рано, спустя несколько минут после нашей встречи… Дерри, Дерри, я сейчас заплачу… ей-богу, заплачу. Я такое…
— Нет, нет, не надо ничего такого! — взмолился он. — Ради всего святого, не надо плакать!
Он чувствовал себя так, как строгий вол в крохотной китайской лавчонке, и не знал, что ему делать, куда повернуться. К счастью, Мэри пришла к нему на помощь, стремительно поднялась с большого кресла, усадила на него своего мнимого брата и живо уселась к нему на колени.
— Сиди! — повелительно крикнула она и взглянула на маленькие часики на своей руке. — Сиди, и так мы будем сидеть всего только два часа, после чего отправимся спать. Мы поговорим сейчас о том, что, как ты сам, Дерри, понимаешь, не может ждать до завтра. Ведь ты прекрасно знаешь, что я хочу сказать. Я не смогу уснуть до тех пор, пока ты все не расскажешь мне. И ты должен, ты обязан рассказать мне всю правду. Что бы ты ни рассказал мне, моя любовь к тебе останется той же самой, что была всегда. Той же самой, — ты слышишь, что я говорю тебе? Дерри, Дерри, почему ты сделал это?
— Что? — с тупым выражением в глазах спросил он.
Казалось, очаровательная мягкость оставила нежное существо, которое сидело на его коленях. Девушка как будто сжалась и напружинилась. Она с безнадежным выражением смотрела в огонь, и, не глядя, Кейт видел, читал страстный вопрос в ее глазах. Он почувствовал ту быструю перемену, которая произошла в Мэри. Она с трудом дышала, и ясно было, что вопрос Кейта прозвучал по меньшей мере смешно. Как он ни старался, но до сих пор он все еще не мог войти целиком в роль Дервента Коннистона. Наконец он взглянул на нее. Яркие, нежные краски сбежали с ее лица. Она как-то сразу поблекла. Рука, которая минуту назад нежно и крепко обнимала его шею, бессильно свисла с его плеча.
— Мне кажется, Дерри, — начала она, — мне кажется, что ты предпочел бы, чтобы я совсем не приезжала сюда. — Она сделала неимоверное усилие для того, чтобы говорить более или менее спокойно. — И я скажу тебе следующее: если тебе почему-либо неудобно или же просто неугодно, я вернусь. Это будет нелегко! Ведь я всегда неустанно мечтала о твоем обещании: что когда-нибудь придет прекрасный день, когда ты пришлешь за мной или же приедешь сам. И мне хотелось бы сейчас знать, почему раньше ты был совсем другим. Ты, значит, все эти годы скрывал что-то от меня? Иначе ты не оставил бы меня в обществе людей, которые так же ненавидели меня, как ненавидели и ненавидят тебя самого! Может быть, все это объясняется вообще невниманием ко мне. Или же имеется другая причина, и причина эта заключается в том… — Она склонила голову и как-то странно произнесла: — может быть она заключается в том, что ты все-таки боишься меня?
— Боюсь? — медленно повторил он за ней, устремив взор в огонь. — Я боюсь?
Он хотел добавить: «Но чего же я боюсь?», но вовремя сдержал свое волнение и ничего больше не сказал.
Девушка напряженно ждала его ответа. Ее губы сомкнулись сильнее прежнего. Его неуверенность, медлительность, отсутствие горячности в приеме ее, сестры, которую он так давно не видел, определенное нежелание его коснуться той тайны, которая так много значила для нее — все это, вместе взятое, вызвало выражение тяжелой боли в ее глазах. Кейт подумал, что точно такое же страдание он часто читал в глазах животных, которым люди причиняли физическую боль.
Он протянул вперед руки и отбросил густые, мягкие пряди волос с ее лица. Его пальцы глубоко погрузились в шелковистый хаос, и с минуту он пристально смотрел прямо в глаза девушки. Он медлил начать свою речь.
— Милая девочка, — произнес он наконец, — можете ли, хотите ли вы сказать мне всю правду? Вы находите, что я действительно похож на Дервента Коннистона? На вашего брата Дервента Коннистона? Как ты думаешь? — снова перешел он на «ты».
Ее голос прозвучал очень слабо и тревожно, но боль угасала в ее глазах по мере того, как все сладостнее становилось прикосновение его пальцев к ее волосам.
— Нет! — ответила она. — Ты сильно изменился!
— Да, это верно: я сильно, страшно изменился. Значительная часть Дервента Коннистона умерла семь лет назад. Затем другая часть его умерла в ту самую минуту, как он сегодня вечером зашел в эту комнату и увидел тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51