Жалко будить младенчика, вот ведь как славно спит, ну да ничего не поделаешь, раз такое дело, надо его запеленать.
Отбросив свое наигранное добродушие, коль скоро приходится везти младенца в конкурирующее заведение, тетушка Куто сухонькими ручками грубо выхватила сына Норины из колыбельки. Он проснулся и отчаянно заорал.
— Да, черт возьми! Хлебнем мы горя по дороге с такой музыкой... Ну, идем, пора уже!
Но Матье остановил ее.
— Иорина, неужели вы не хотите поцеловать малютку?
При первых же криках ребенка несчастная мать еще глубже зарылась в подушки, заткнула уши, лишь бы ничего не слышать.
— Нет, нет, унесите его, унесите немедленно, не терзайте меня, уходите!
Она зажмурилась, как бы отгоняя от себя навязчивое видение, но, почувствовав, что Куто положила ребенка на кровать, Норина, дрожа, приподнялась, растерянно, наугад чмокнула воздух, и губы ее случайно коснулись крохотного чепчика. Она приоткрыла замутненные слезами глаза и, как в тумане, увидела несчастное существо, кричавшее и отбивавшееся, будто оно понимало, что решается его судьба, что сейчас его поглотит неизвестность.
— Я умру, заберите же его, заберите!
Когда фиакр тронулся, ребенок внезапно затих: то ли его убаюкало покачивание экипажа, то ли скрип колес. Тетушка Куто, державшая младенца на руках, сперва молчала, разглядывая залитые солнцем улицы, а Матье, колен которого касались ножки несчастного младенца, погрузился в невеселые думы. Вдруг Куто заговорила, как бы продолжая вслух свои размышления:
— Зря она не доверила мне ребенка, я бы отдала его в хорошие руки, он бы словно цветочек рос у нас, в Ружмоне... Что поделаешь, все воображают, будто мы их мучаем ради наживы. Ну, посудите сами, если б она дала мне сто су да оплатила обратный билет, неужто это ее разорило бы? Такая красивая девушка всегда сумеет раздобыть денег... Не спорю, в нашем деле встречаются не совсем честные люди, они и мошенничают и вымогают, а потом устраивают младенцев по дешевке, обворовывая разом и родителей и кормилицу. Не особенно похвально превращать ребятишек в товар вроде домашней птицы или овощей. Конечно, при таком занятии любое сердце ожесточится, вот и начинают швыряться детьми, сбывают их с рук на руки, да и обращаются с ними, словно они не люди, а вещи... Но я, сударь, честная женщина. Я уполномочена мэром нашей округи, у меня есть свидетельство, я его каждому могу показать. Если вам доведется побывать в Ружмоне, спросите кого хотите о Софи Куто, вам любой скажет, что она труженица и никому ни гроша не должна.
Матье не мог удержаться и взглянул на свою спутницу, удивляясь нахальству, с каким она себя расхваливала. Ее защитительная речь поразила Матье, словно была ответом на рассказ Виктории, как будто комисси-оиерша своим крестьянским чутьем догадалась, в чем ее обвиняют. Заметив проницательный взгляд Матье, она поняла, что ее раскусили, и испугалась, что сболтнула лишнего, выдала себя недостаточно искусной ложью, и потому, сразу же сбавив тон, начала кротким голоском восхвалять уже не себя, а Ружмон, этот земной рай, где младенцев принимают, вскармливают, опекают, нежат, как принцев. Потом, видя, что ее спут-ник не разжимает губ, она умолкла. Раз так, нечего перед ним и рассыпаться. Фиакр катил вперед, одни улицы сменялись другими, более людными и шумными; вот он переехал через Сену и приблизился к Люксембургскому саду. Тут тетушка Куто опять заговорила:
— Если эта дамочка воображает, будто ее дитя что-то выиграет, попав в воспитательный, тем лучше... Не подумайте, сударь, что я против здешнего начальства, но тут можно бы много чего сказать. Десятки младенцев посылают из воспитательного к нам же, в Ружмон, уж поверьте! Они растут не лучше других, да и умирает их не меньше... Конечно, каждый волен поступать, как ему заблагорассудится. Но мне хотелось бы, чтобы вы тоже узнали с мое, прежде чем судить.
Фиакр остановился на улице Данфер-Рошеро, не доезжая до старинного внешнего бульвара. Здесь тянулась высокая серая стена негостеприимного фасада административного корпуса, в дальнем конце стены виднелась обычная дверь, как в любом буржуазном доме; туда-то и юркнула тетушка Куто с ребенком на руках. Матье последовал за ней, но не решился войти в зловещую контору, где принимали детей: он опасался, что ему станут задавать вопросы, и волновался, как соучастник преступления. Напрасно тетушка Куто заверяла его, что никто ни о чем не спросит, что здесь гарантируется полная тайна: он предпочел остаться в прихожей, в которую выходило с десяток наглухо закрытых дверей, и там, за этими дверьми, в отдельных комнатах, женщины, приходившие сдавать детей, ждали в одиночестве своей очереди. Матье в последний раз взглянул на мальчика, тот по-прежнему был спокоен и смотрел широко открытыми мутными глазенками.
Хотя Матье пришлось ждать не больше двадцати минут, ожидание показалось ему вечностью. В этой отделанной дубом строгой, печальной приемной, пропитанной больничными запахами, царила мертвая тишина. Только изредка сюда доносился слабый писк новорожденных да временами его заглушали сдержанные рыдания, — должно быть, это рыдала мать, принесшая свое дитя и ожидавшая очереди в одной из соседних комнат. И Матье вспомнилась старинная башня, в которую была вделана вращающаяся клеть; мать подбиралась к ней крадучись, клала в клеть ребенка, дергала веревку звонка и убегала. Матье был слишком молод и подобное приспособление видел только в мелодраме на сцене театра Порт-Сен-Мартен. Но сколько историй воскрешала в памяти эта башня, эта корзинка, в которую бросали и тех несчастных, что увидели свет в Париже, и тех, которых привозили на лошадях из провинции; сюда подбрасывали ребенка герцогини, которого приносили тайком под покровом темноты; сюда пробиралась отчаявшаяся работница, чтобы избавиться от злосчастного плода любви! Казалось, все переменилось: башня уничтожена, младенцев теперь не подкидывают, а принимают открыто. Есть вот эта суровая, с голыми стенами приемная, есть целый штат служащих, которые аккуратно записывают дату приема, имя младенца и гарантируют полную тайну. И тем не менее Матье знал, что кое-кто осуждает упразднение башни, утверждая, что это удвоило количество искусственных выкидышей и детоубийств. Правда, с каждым днем общественное мнение все больше ополчается на отжившие нравы, согласно которым следует скрывать уже содеянное, принимать зло как неизбежно данное, локализовать его, тайком направляя в каналы, подобно отбросам, тогда как истинно свободное общество обязано предвидеть зло и предотвращать его в самом зачатке. Единственный способ борьбы с подкидышами — это изучить положение родившей женщины, подбодрить ее, помочь ей, дать возможность стать настоящей матерью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196
Отбросив свое наигранное добродушие, коль скоро приходится везти младенца в конкурирующее заведение, тетушка Куто сухонькими ручками грубо выхватила сына Норины из колыбельки. Он проснулся и отчаянно заорал.
— Да, черт возьми! Хлебнем мы горя по дороге с такой музыкой... Ну, идем, пора уже!
Но Матье остановил ее.
— Иорина, неужели вы не хотите поцеловать малютку?
При первых же криках ребенка несчастная мать еще глубже зарылась в подушки, заткнула уши, лишь бы ничего не слышать.
— Нет, нет, унесите его, унесите немедленно, не терзайте меня, уходите!
Она зажмурилась, как бы отгоняя от себя навязчивое видение, но, почувствовав, что Куто положила ребенка на кровать, Норина, дрожа, приподнялась, растерянно, наугад чмокнула воздух, и губы ее случайно коснулись крохотного чепчика. Она приоткрыла замутненные слезами глаза и, как в тумане, увидела несчастное существо, кричавшее и отбивавшееся, будто оно понимало, что решается его судьба, что сейчас его поглотит неизвестность.
— Я умру, заберите же его, заберите!
Когда фиакр тронулся, ребенок внезапно затих: то ли его убаюкало покачивание экипажа, то ли скрип колес. Тетушка Куто, державшая младенца на руках, сперва молчала, разглядывая залитые солнцем улицы, а Матье, колен которого касались ножки несчастного младенца, погрузился в невеселые думы. Вдруг Куто заговорила, как бы продолжая вслух свои размышления:
— Зря она не доверила мне ребенка, я бы отдала его в хорошие руки, он бы словно цветочек рос у нас, в Ружмоне... Что поделаешь, все воображают, будто мы их мучаем ради наживы. Ну, посудите сами, если б она дала мне сто су да оплатила обратный билет, неужто это ее разорило бы? Такая красивая девушка всегда сумеет раздобыть денег... Не спорю, в нашем деле встречаются не совсем честные люди, они и мошенничают и вымогают, а потом устраивают младенцев по дешевке, обворовывая разом и родителей и кормилицу. Не особенно похвально превращать ребятишек в товар вроде домашней птицы или овощей. Конечно, при таком занятии любое сердце ожесточится, вот и начинают швыряться детьми, сбывают их с рук на руки, да и обращаются с ними, словно они не люди, а вещи... Но я, сударь, честная женщина. Я уполномочена мэром нашей округи, у меня есть свидетельство, я его каждому могу показать. Если вам доведется побывать в Ружмоне, спросите кого хотите о Софи Куто, вам любой скажет, что она труженица и никому ни гроша не должна.
Матье не мог удержаться и взглянул на свою спутницу, удивляясь нахальству, с каким она себя расхваливала. Ее защитительная речь поразила Матье, словно была ответом на рассказ Виктории, как будто комисси-оиерша своим крестьянским чутьем догадалась, в чем ее обвиняют. Заметив проницательный взгляд Матье, она поняла, что ее раскусили, и испугалась, что сболтнула лишнего, выдала себя недостаточно искусной ложью, и потому, сразу же сбавив тон, начала кротким голоском восхвалять уже не себя, а Ружмон, этот земной рай, где младенцев принимают, вскармливают, опекают, нежат, как принцев. Потом, видя, что ее спут-ник не разжимает губ, она умолкла. Раз так, нечего перед ним и рассыпаться. Фиакр катил вперед, одни улицы сменялись другими, более людными и шумными; вот он переехал через Сену и приблизился к Люксембургскому саду. Тут тетушка Куто опять заговорила:
— Если эта дамочка воображает, будто ее дитя что-то выиграет, попав в воспитательный, тем лучше... Не подумайте, сударь, что я против здешнего начальства, но тут можно бы много чего сказать. Десятки младенцев посылают из воспитательного к нам же, в Ружмон, уж поверьте! Они растут не лучше других, да и умирает их не меньше... Конечно, каждый волен поступать, как ему заблагорассудится. Но мне хотелось бы, чтобы вы тоже узнали с мое, прежде чем судить.
Фиакр остановился на улице Данфер-Рошеро, не доезжая до старинного внешнего бульвара. Здесь тянулась высокая серая стена негостеприимного фасада административного корпуса, в дальнем конце стены виднелась обычная дверь, как в любом буржуазном доме; туда-то и юркнула тетушка Куто с ребенком на руках. Матье последовал за ней, но не решился войти в зловещую контору, где принимали детей: он опасался, что ему станут задавать вопросы, и волновался, как соучастник преступления. Напрасно тетушка Куто заверяла его, что никто ни о чем не спросит, что здесь гарантируется полная тайна: он предпочел остаться в прихожей, в которую выходило с десяток наглухо закрытых дверей, и там, за этими дверьми, в отдельных комнатах, женщины, приходившие сдавать детей, ждали в одиночестве своей очереди. Матье в последний раз взглянул на мальчика, тот по-прежнему был спокоен и смотрел широко открытыми мутными глазенками.
Хотя Матье пришлось ждать не больше двадцати минут, ожидание показалось ему вечностью. В этой отделанной дубом строгой, печальной приемной, пропитанной больничными запахами, царила мертвая тишина. Только изредка сюда доносился слабый писк новорожденных да временами его заглушали сдержанные рыдания, — должно быть, это рыдала мать, принесшая свое дитя и ожидавшая очереди в одной из соседних комнат. И Матье вспомнилась старинная башня, в которую была вделана вращающаяся клеть; мать подбиралась к ней крадучись, клала в клеть ребенка, дергала веревку звонка и убегала. Матье был слишком молод и подобное приспособление видел только в мелодраме на сцене театра Порт-Сен-Мартен. Но сколько историй воскрешала в памяти эта башня, эта корзинка, в которую бросали и тех несчастных, что увидели свет в Париже, и тех, которых привозили на лошадях из провинции; сюда подбрасывали ребенка герцогини, которого приносили тайком под покровом темноты; сюда пробиралась отчаявшаяся работница, чтобы избавиться от злосчастного плода любви! Казалось, все переменилось: башня уничтожена, младенцев теперь не подкидывают, а принимают открыто. Есть вот эта суровая, с голыми стенами приемная, есть целый штат служащих, которые аккуратно записывают дату приема, имя младенца и гарантируют полную тайну. И тем не менее Матье знал, что кое-кто осуждает упразднение башни, утверждая, что это удвоило количество искусственных выкидышей и детоубийств. Правда, с каждым днем общественное мнение все больше ополчается на отжившие нравы, согласно которым следует скрывать уже содеянное, принимать зло как неизбежно данное, локализовать его, тайком направляя в каналы, подобно отбросам, тогда как истинно свободное общество обязано предвидеть зло и предотвращать его в самом зачатке. Единственный способ борьбы с подкидышами — это изучить положение родившей женщины, подбодрить ее, помочь ей, дать возможность стать настоящей матерью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196