И так как Марианна продолжала поиски, она заметила на камине письмо, адресованное ей, — милое письмецо, в котором сын извинялся за причиняемые огорчения, просил также извиниться за него перед отцом, впрочем, никаких объяснений он не давал, а сообщил лишь, что ему на время необходимо покинуть родной дом. Тяжелым ударом для дружной и сплоченной семьи был поступок этого самого избалованного из всех сыновей, первого, кто в порыве сумасбродства решил порвать связь с родными. Их мучила мысль, что он, быть может, уехал не один. Когда они восстанавливали в памяти прискорбное происшествие, Шарлотта вспомнила, что слышала, как Грегуар ушел к себе, а затем тотчас же спустился, еще до того, как слуги успели запереть дверь. Вероятно, он побежал к Терезе, которая дожидалась его где-нибудь в кустах, а затем они вместе помчались во Вье-Бур, откуда последний поезд на Париж отходил в двенадцать двадцать пять. Так оно действительно и было: после полудня стало известно, что Лепайеры подняли страшный скандал по поводу бегства Терезы, обратились в полицию, требуя, чтобы беглянку вместе с ее совратителем вернули под отчий кров, закованную в цепи, с кандалами на руках. Мельник тоже нашел в комнате дочери письмо. В нем она мужественно и открыто заявила, что, получив накануне очередную порцию пощечин, поняла, что с нее достаточно; она уезжает по своей доброй воле и увозит Грегуара, так как в двадцать два года девушка уже не ребенок и сама знает, как ей поступать. Ярость Лепайера усугублялась еще и потому, что он никому не осмеливался показать письмо, опасаясь, что его супруга, бывшая с ним на ножах из-за старшего сына Антонена и вымещавшая свою злобу на Терезе, не упустит случая поиздеваться над обманутым отцом да еще будет твердить, что этого надо было ожидать, что именно он повинен в том, что вырастил такую шлюху. Дело кончилось рукопашной, и целую неделю вся округа только и говорила что о бегстве одного из сыновей владельца Шантебле с дочерью мельника, к великому огорчению Матье и особенно Марианны, чье бедное, измученное сердце страдало от того, что вокруг этой истории поднялась такая грязь.
Пять дней спустя, в воскресенье, дела приняли еще более скверный оборот. Так как поиски оставались безуспешными, Лепайер, пьяный от ненависти, явился на ферму, но во двор не вошел и обрушил с дороги на Фроманов целый поток ругательств. Матье как раз не было дома, и Марианне стоило большого труда удержать Жерве и Фредерика, которые так и порывались заткнуть мельнику глотку. Когда Матье вечером вернулся на ферму, он был сильно опечален происшедшим.
— Так продолжаться дальше не может, — сказал он жене, ложась спать. — Можно подумать, что мы прячемся, что мы в чем-то виноваты. Завтра я постараюсь с ним повидаться... Есть лишь одна возможность все уладить: поженить этих несчастных детей. Мы согласны, верно ведь? Ему тоже есть прямой смысл согласиться... Завтра же покончим с этим...
В два часа дня, в понедельник, Матье отправился на мельницу. Но там его ждала непредвиденная и страшная драма, осложнившая все до чрезвычайности. На протяжении многих лет между Лепайером и его супругой шла глухая, упорная, все усиливавшаяся борьба из-за Антонена. Отец все больше ожесточался против сына из-за его лени, разгульной жизни в Париже, а мать, с упорством безграмотной женщины считавшая, что прекрасный почерк сына — залог успеха, всячески поддерживала его, убежденная в том, что если он еще не добился удачи, то лишь потому, что родитель отказывает ему в необходимых средствах. Несмотря на чудовищную скупость, она, урезая себя, даже обкрадывая семью, продолжала посылать ему двадцать франков в месяц, готовая в случае надобности пустить в ход когти и зубы, если ее застигнут на месте преступления. И всякий раз начинался такой скандал, что казалось, старая мельница вот-вот рухнет. Затем Антонен, настоящая развалина в свои тридцать шесть лет, снова слег. Тотчас же Лепайер заявил, что, посмей он только со своей мерзкой болезнью заявиться домой, он его швырнет в реку, прямо под колесо. Впрочем, Антонен и не желал возвращаться, так как ненавидел деревню и опасался, что отец будет его держать на привязи, как собаку. И мать пристроила сына на полный пансион к чужим людям, где-то около Батиньоля, где его пользовал местный врач. Так продолжалось уже три месяца, и мать отправлялась навещать его каждые две недели. В четверг она была у сына, а в воскресенье вечером получила телеграмму, снова вызывавшую ее туда. И в понедельник, в го утро, когда Матье явился к мельнику, она уехала к сыну после чудовищной ссоры с мужем, который с криками допытывался у нее, когда же этот негодяй, их сынок, перестанет издеваться над ними и разорять их, не желая даже палец о палец ударить, чтобы вернуть родителям хоть грош.
В это утро Лепайер, оставшись один на мельнице, никак не мог успокоиться. Его так и подмывало разнести в щепы телегу, броситься с топором на старое колесо, лишь бы выместить на ком-нибудь свою неуемную злобу и ненависть. Приход Матье он воспринял как прямой вызов и чуть не задохнулся or возмущения.
— Послушайте, сосед, — сердечно начал владелец Шантебле, — будем же оба благоразумны. Я пришел к вам с ответным визитом, поскольку вы вчера приходили ко мне. Только плохие, недобрые слова никогда никому не приносили пользы, и самое правильное, раз несчастье уже случилось, исправить его как можно скорее... Когда бы вы хотели повенчать наших непокорных детей?
Ошеломленный спокойно-дружелюбным началом этой неожиданной атаки, Лепайер ответил не сразу. На всех перекрестках он орал, что не желает этого брака, что доведет дело до суда, и, уж поверьте, отправит всех Фроманов в тюрьму. Однако, если хорошенько поразмыслить, сын крупного фермера — не такой зять, которым можно пренебречь.
— Повенчать, повенчать, — пробормотал он. — Привязать бы им камень на шею — да в воду... Ах, мерзавцы, я с них шкуру спущу, и с нее и с него!
Он уже начинал успокаиваться, соглашался даже вступить в переговоры, как вдруг какой-то мальчуган из Жанвиля ворвался во двор.
— Чего тебе?
— Господин Лепайер, вам телеграмма.
— Ладно, давай сюда!
Мальчуган, радуясь монетке, полученной на чай, уже умчался, а мельник все еще не развернул телеграмму и рассматривал ее с недоверием, как все люди, но привыкшие получать депеши. Однако пришлось решиться. В телеграмме стояло всего три слова: «Твой сын умер». В этой бесчеловечной лаконичности сообщения, в том, что жестокий удар был нанесен без всякого предупреждения, чувствовалось холодное бешенство матери, желание сразить человека, отца, которого она винила в смерти сына, так же как винила она его в бегстве дочери. Он понял это сразу, пошатнулся под ударом, растерянно вглядываясь в синий листок бумаги, пока наконец не уразумел, что произошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196