В течение дня подниматься наверх было запрещено, поэтому продавщицы там только ночевали: приходили вечером, в самую последнюю минуту, и убегали рано утром, еще заспанные, не вполне проснувшиеся после торопливого умывания; и эти внезапно появлявшиеся и столь же внезапно исчезавшие, – словно уносимые ветром, промчавшимся по коридору, – вереницы женщин, уставших от тринадцатичасовой работы, которая валила их на постель бездыханными трупами, окончательно превращали мансарды в постоялый двор, где то и дело сменяются угрюмые и утомленные путешественники. У Денизы не было подруги. Из всех девиц только одна – Полина Кюньо – по-дружески относилась к ней; но так как отделы готового платья и бельевой, помещавшиеся рядом, находились в открытой войне, дружба двух продавщиц поневоле ограничивалась лишь несколькими словами, которыми они изредка обменивались на ходу. Полина, правда, была соседкой Денизы и занимала комнату рядом, справа, но она исчезала сразу же после обеда и возвращалась не раньше одиннадцати, так что Дениза слышала только, как она укладывается спать, и никогда не встречалась с нею вне часов торговли.
В эту ночь Дениза снова покорилась необходимости преобразиться в сапожника. Она вертела в руках башмаки, разглядывала их и соображала, удастся ли проносить их до конца месяца. Наконец она взялась пришивать толстой иглой подметки, грозившие вот-вот оторваться. А тем временем ее воротничок и нарукавники мокли в тазу с мыльной водой.
Каждый вечер до нее доносились все те же звуки: одна за другой возвращались девицы, слышался их шепот, смех, иногда заглушенные упреки. Затем начинали скрипеть кровати, доносились зевки, и комнаты погружались в тяжелый сон. Часто соседка слева громко разговаривала во сне, и это сначала пугало Денизу. Быть может, и другие, по ее примеру, бодрствовали, занявшись починкой, хотя это и возбранялось; но делали они это, по-видимому, с такими же предосторожностями, как и Дениза: старались двигаться неслышно, медленно и не производить ни малейшего стука, чтобы ничто не нарушало трепетной тишины.
Прошло уже десять минут после того, как пробило одиннадцать, когда раздался шум чьих-то шагов; Дениза встрепенулась. Еще одна запоздавшая девица. Услыхав звук отпираемой рядом двери, Дениза поняла, что это Полина; минуту спустя она замерла от удивления: продавщица из отдела белья тихонько вернулась и постучала к ней.
– Скорей, это я.
Приказчицам было запрещено ходить друг к другу в комнаты. Поэтому Дениза поспешила отпереть дверь, чтобы подругу не застигла г-жа Кабен, следившая за точным соблюдением правил.
– Она там? – спросила Дениза, запирая дверь.
– Кто? Госпожа Кабен? – сказала Полина. – О, этой я не боюсь! Достаточно ста су – и дело в шляпе… – И она добавила: – Мне давно хочется поболтать с вами. Внизу никогда не удается… А сегодня вечером, за ужином, вы показались мне такой грустной…
Дениза поблагодарила и предложила ей присесть; внимание Полины растрогало ее. Но она была так смущена этим неожиданным посещением, что не успела поставить на пол башмак, который начала зашивать, и Полина увидела его. Она покачала головой, огляделась вокруг и заметила в умывальном тазу воротничок и нарукавники.
– Бедняжка, я так и думала, – сказала она. – Я тоже прошла через это. В первое время, когда я приехала из Шартра и отец не высылал мне ни гроша, сколько мне пришлось перестирать сорочек! Да, да, мне пришлось стирать и сорочки! У меня их было только две, и одна постоянно мокла.
Она села, с трудом переводя дух после быстрой ходьбы. Ее широкое лицо с маленькими живыми глазками и большим мягким ртом дышало добротой, несмотря на грубость черт. И без перехода, сразу же, она рассказала Денизе историю своей жизни: о детстве, проведенном на мельнице, об отце, который разорился на тяжбе и отправил ее в Париж искать счастья с двадцатью франками в кармане; затем о своей службе сначала в одном из магазинов Батиньоля, потом в «Дамском счастье», – об ужасном начале, исполненном оскорблений и нужды; наконец, о своей теперешней жизни: как она зарабатывает по двести франков в месяц, какие позволяет себе удовольствия. На ее темно-синем суконном платье, кокетливо стянутом в талии, блестели непритязательные украшения: брошь и цепочка от часов; она улыбалась из-под бархатного тока, украшенного большим серым пером.
Денизе стало стыдно за свой башмак. Она густо покраснела и пролепетала что-то в оправдание.
– Да это и со мной случалось! – повторила Полина. – Я ведь старше вас, мне двадцать шесть с половиной, хотя это и незаметно… Расскажите-ка о себе.
И Дениза не устояла перед этой дружбой, предложенной так чистосердечно. В нижней юбке, со старой шалью на плечах, она присела рядом с нарядной Полиной, и между ними завязалась дружеская беседа. В комнате можно было замерзнуть; холод, казалось, струился по стенам мансарды, голым, как в тюрьме; но, увлекшись признаниями, девушки не замечали, как коченели у них пальцы. Понемногу Дениза разоткровенничалась, стала говорить о Жане и Пепе, поведала, как мучит ее забота о деньгах, и это привело к разговору о продавщицах готового платья. Полина так и разразилась:
– Ах, паршивки! Если бы они вели себя по-товарищески, вы могли бы зарабатывать больше ста франков.
– Все меня ненавидят, и я даже не знаю, за что, – говорила Дениза, заливаясь слезами. – Вот и господин Бурдонкль беспрестанно следит за мной, чтобы поймать на ошибке, как будто я ему жить мешаю… И только дядюшка Жув…
Полина прервала ее:
– Эта старая обезьяна, инспектор! Ах, дорогая, не верьте ему!.. Знаете, мужчины с такими большими носами… Хоть он и чванится тем, что у него много орденов, однако про него рассказывают одну историю, которая случилась у нас, в бельевом… Но что вы за ребенок, можно ли так убиваться! Ведь это несчастье быть такой чувствительной! Право же, то, что происходит с вами, происходит со всеми; с вас просто берут вступительный взнос.
Она взяла Денизу за руку и в сердечном порыве обняла ее. Вопрос денежный, конечно, сложнее. Бедная девушка не в состоянии содержать двух братьев, платить за пансион маленького и угощать любовниц старшего, когда на ее долю остаются лишь крохи, которыми пренебрегли другие; жалованье же она, вероятно, начнет получать не раньше марта, после того как в магазине пройдет годовой отчет.
– Слушайте, так вы долго не выдержите, – сказала Полина. – На вашем месте я бы…
Из коридора донесся какой-то шум, и они умолкли. Это, вероятно, Маргарита, про которую говорили, будто она по ночам бродит в одной сорочке и подслушивает, что делается у других. Полина, не выпуская руки подруги, смотрела на нее с минуту молча, насторожив слух. Затем она продолжала очень тихо, стараясь говорить мягко и убедительно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
В эту ночь Дениза снова покорилась необходимости преобразиться в сапожника. Она вертела в руках башмаки, разглядывала их и соображала, удастся ли проносить их до конца месяца. Наконец она взялась пришивать толстой иглой подметки, грозившие вот-вот оторваться. А тем временем ее воротничок и нарукавники мокли в тазу с мыльной водой.
Каждый вечер до нее доносились все те же звуки: одна за другой возвращались девицы, слышался их шепот, смех, иногда заглушенные упреки. Затем начинали скрипеть кровати, доносились зевки, и комнаты погружались в тяжелый сон. Часто соседка слева громко разговаривала во сне, и это сначала пугало Денизу. Быть может, и другие, по ее примеру, бодрствовали, занявшись починкой, хотя это и возбранялось; но делали они это, по-видимому, с такими же предосторожностями, как и Дениза: старались двигаться неслышно, медленно и не производить ни малейшего стука, чтобы ничто не нарушало трепетной тишины.
Прошло уже десять минут после того, как пробило одиннадцать, когда раздался шум чьих-то шагов; Дениза встрепенулась. Еще одна запоздавшая девица. Услыхав звук отпираемой рядом двери, Дениза поняла, что это Полина; минуту спустя она замерла от удивления: продавщица из отдела белья тихонько вернулась и постучала к ней.
– Скорей, это я.
Приказчицам было запрещено ходить друг к другу в комнаты. Поэтому Дениза поспешила отпереть дверь, чтобы подругу не застигла г-жа Кабен, следившая за точным соблюдением правил.
– Она там? – спросила Дениза, запирая дверь.
– Кто? Госпожа Кабен? – сказала Полина. – О, этой я не боюсь! Достаточно ста су – и дело в шляпе… – И она добавила: – Мне давно хочется поболтать с вами. Внизу никогда не удается… А сегодня вечером, за ужином, вы показались мне такой грустной…
Дениза поблагодарила и предложила ей присесть; внимание Полины растрогало ее. Но она была так смущена этим неожиданным посещением, что не успела поставить на пол башмак, который начала зашивать, и Полина увидела его. Она покачала головой, огляделась вокруг и заметила в умывальном тазу воротничок и нарукавники.
– Бедняжка, я так и думала, – сказала она. – Я тоже прошла через это. В первое время, когда я приехала из Шартра и отец не высылал мне ни гроша, сколько мне пришлось перестирать сорочек! Да, да, мне пришлось стирать и сорочки! У меня их было только две, и одна постоянно мокла.
Она села, с трудом переводя дух после быстрой ходьбы. Ее широкое лицо с маленькими живыми глазками и большим мягким ртом дышало добротой, несмотря на грубость черт. И без перехода, сразу же, она рассказала Денизе историю своей жизни: о детстве, проведенном на мельнице, об отце, который разорился на тяжбе и отправил ее в Париж искать счастья с двадцатью франками в кармане; затем о своей службе сначала в одном из магазинов Батиньоля, потом в «Дамском счастье», – об ужасном начале, исполненном оскорблений и нужды; наконец, о своей теперешней жизни: как она зарабатывает по двести франков в месяц, какие позволяет себе удовольствия. На ее темно-синем суконном платье, кокетливо стянутом в талии, блестели непритязательные украшения: брошь и цепочка от часов; она улыбалась из-под бархатного тока, украшенного большим серым пером.
Денизе стало стыдно за свой башмак. Она густо покраснела и пролепетала что-то в оправдание.
– Да это и со мной случалось! – повторила Полина. – Я ведь старше вас, мне двадцать шесть с половиной, хотя это и незаметно… Расскажите-ка о себе.
И Дениза не устояла перед этой дружбой, предложенной так чистосердечно. В нижней юбке, со старой шалью на плечах, она присела рядом с нарядной Полиной, и между ними завязалась дружеская беседа. В комнате можно было замерзнуть; холод, казалось, струился по стенам мансарды, голым, как в тюрьме; но, увлекшись признаниями, девушки не замечали, как коченели у них пальцы. Понемногу Дениза разоткровенничалась, стала говорить о Жане и Пепе, поведала, как мучит ее забота о деньгах, и это привело к разговору о продавщицах готового платья. Полина так и разразилась:
– Ах, паршивки! Если бы они вели себя по-товарищески, вы могли бы зарабатывать больше ста франков.
– Все меня ненавидят, и я даже не знаю, за что, – говорила Дениза, заливаясь слезами. – Вот и господин Бурдонкль беспрестанно следит за мной, чтобы поймать на ошибке, как будто я ему жить мешаю… И только дядюшка Жув…
Полина прервала ее:
– Эта старая обезьяна, инспектор! Ах, дорогая, не верьте ему!.. Знаете, мужчины с такими большими носами… Хоть он и чванится тем, что у него много орденов, однако про него рассказывают одну историю, которая случилась у нас, в бельевом… Но что вы за ребенок, можно ли так убиваться! Ведь это несчастье быть такой чувствительной! Право же, то, что происходит с вами, происходит со всеми; с вас просто берут вступительный взнос.
Она взяла Денизу за руку и в сердечном порыве обняла ее. Вопрос денежный, конечно, сложнее. Бедная девушка не в состоянии содержать двух братьев, платить за пансион маленького и угощать любовниц старшего, когда на ее долю остаются лишь крохи, которыми пренебрегли другие; жалованье же она, вероятно, начнет получать не раньше марта, после того как в магазине пройдет годовой отчет.
– Слушайте, так вы долго не выдержите, – сказала Полина. – На вашем месте я бы…
Из коридора донесся какой-то шум, и они умолкли. Это, вероятно, Маргарита, про которую говорили, будто она по ночам бродит в одной сорочке и подслушивает, что делается у других. Полина, не выпуская руки подруги, смотрела на нее с минуту молча, насторожив слух. Затем она продолжала очень тихо, стараясь говорить мягко и убедительно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134