Ни малейших признаков, которые бы
говорили об их близости... Да раньше подохнешь, чем увидишь хоть одного
номада! Уже начинала мучить жажда... И чем больше времени пройдет, тем
нестерпимее она будет становиться.
Упав без сил на ложе из камня, он уже походил скорее на труп с
застывшим остекленелым взглядом, из-за которого придется ссориться
одичавшим собакам. В ужасе он прогнал от себя этот навязчивый образ. Так
хочется жить! Необходимо продолжать идти, пока хватит сил, идти, пока не
угаснет последняя искра надежды. И он - бывший длинный набор цифр, человек
без имени - поднял голову, ощущая новый прилив энергии. Сбросил ботинки и,
разрезав на лоскуты тунику, кое-как привязал израненные в кровь ноги.
Снова обулся и выпрямился. Первые шаги вызвали судороги на побледневшем
лице, но он пошел...
Двигался он уже несколько часов подряд без остановки. Поднимался и
опускался по каменистым склонам холмов и всею душой ненавидел этот голый,
пустынный край, вынуждавший его стискивать зубы от боли при каждом
неверном шаге. Резкий отблеск каменистых поверхностей слепил глаза, уже и
без того покрасневшие от пыли и ветра. Непонятно, почему вдруг начался
ветер, который все усиливался, и солнце вдруг неожиданно быстро, точно
провалившись в яму, скрылось за горизонтом. И сразу наступила непроглядная
тьма, которая наравне с усталостью вынудила молодого человека вновь
замедлить ход. Ног он уже не ощущал. Только жгучая, горькая невыносимая
жажда вздувала горло и превращала язык, распухший и непослушный, в нечто
похожее на язык колокола...
Вдруг до его слуха донесся один, а затем и второй гудок. А потом еще
и еще! Он затрепетал от ужаса. Его выследили роботы. Ясное дело, патриции
задумали его прикончить вдали от людских глаз.
Он повернулся и побежал. Остановил его человеческий голос:
- Не бойся! Это же я, твой брат...
Изгнанник стал как вкопанный, не способный уже ни к размышлению, ни к
сопротивлению. Темнота рассеялась и в лучах яркого прожектора... Чьи-то
руки подхватили его, повернули и свежесть влаги ощутилась кожей его лица и
горящими губами. Через несколько минут он уже несколько пришел в себя.
- Вот уже битый час я ищу тебя, бросив патрульную службу. Медлить я
не могу - в центре, чего доброго начнут беспокоиться, и мне уж не миновать
твоей участи...
Искатель кочевников смотрел на него в полной растерянности.
- Этот поступок едва ли уместен для человека из куполов... Никогда бы
не поверил, что ты отважишься на такое!
И это говорил профессионал-детектив! Изгнанник мучительно смотрел на
него. Тот засуетился:
- Я приготовил тебе мешок с припасами и водой. Тебе скорее всего все
это понадобится, прежде чем ты сможешь отыскать кочевников!
- Спасибо, братишка!
- Ну, а скажи-ка все же, так ли уж она была прелестна?
- Красива, конечно... Но, пойми, разве в этом все дело!
- То-то и оно! Впрочем, я не в упрек тебе... О чем теперь можно
сожалеть, в чем сомневаться!? А ну, братишка, с богом! Я сделал все, что
было возможно, а больше этого не смогу. На, бери еще этот плащ. В пустыне
ночи холодные!
Охотник и его роботы скрылись за косогором, и вновь воцарилась тьма и
ветер. Немного погодя молодой изгнанник услышал шум машины, которая
двигалась по направлению к куполам...
Когда Игал, Марко и Ло, приблизились с пленной горожанкой, Цила
вздохнула с облегчением. Она была все же сильно напугана тем, что участие
этих троих в ее рискованном предприятии могло кончиться их гибелью, и,
увидев их живыми и здоровыми, она могла наконец успокоиться. Никто не
произнес имени Ксуана. Что толку говорить о нем, если и так ясно, что
больше его не увидеть никому. Осталось только почтить его память - что еще
можно было сделать для него?
Измученная трехдневной скачкой пленница едва стояла на ногах.
Спустившись на землю, она легла, вытянулась обессилено, и кочевники,
столпившись вокруг, смотрели на женщину.
- Приходилось ее время от времени класть поперек седла, а не сажать
верхом, - с усмешкой сказал Ло.
А Марко добавил:
- Наверняка на кой каких местах у нее и кожи-то не осталось!
Но он не подыгрывал: просто страдания наездника сближали ее с ними.
- Отведи ее в мою кибитку, будь добр, Марко. Я присмотрю за ней. Как
только поправится. Мы с Зорги решим, что с ней делать...
Хан нахмурилась:
- Жизнь и так тяжела, а тут еще один лишний рот.
- Как только она выздоровеет, мы отправим ее домой. Я должна
позаботиться о ней - один человек из города сделал для меня очень много. И
в конце концов, - здесь она оказалась по моей вине.
Закутавшись в плащ, он провел ночь в защищенном от ветра скалистом
ущелье. Мог наконец поесть, напиться и снова быть готовым к путешествию.
По прошествии нескольких дней он несколько привык и мужество вернулось к
нему. По крайней мере он уже не боялся умереть на половине дороги.
Единственное, чего приходилось опасаться, так это нападения какой-нибудь
стаи одичавших собак.
Но все же силы постепенно оставляли его, и как ни берег он припасы,
однажды ночью он опять оказался без еды и питья... И тогда стало ясно, что
если он в ближайшее время не повстречает номадов, то едва ли протянет
долго...
Прошло еще несколько дней и порожденное жаждой безумие овладело его
разумом. Какой-то животный рефлекс заставлял его идти и идти. Он падал,
поднимался и снова падал, чувствуя, что прошел несколько километров между
двумя падениями.
Он еще раз попытался встать, но опрокинулся навзничь. Пустыня бешено
завертелась в его глазах горизонт наклонился, и сознание покинуло его.
Племя пробыло еще некоторое время на том же самом месте. Так решил
Зорги. Все знали, что причиной тому - абсурдная надежда на то, что Ксуан
отыщется. Но в одно ненастное утро могучие кони разорвали круг кибиток, и
следом за повозками стада потянулись к зеленым болотам.
Снова сидя на коне, безымянная держала руку Цилы и улыбалась. В
номадах она открыла нечто, что вызвало у нее смущение и растерянность. Она
узнала некую новую для себя человеческую добродетель: душевное тепло.
Весь комфорт города не давал ей прежде того ощущения счастья, что она
черпала в присутствии людей, под грубостью который скрывалась огромная
доброжелательно. Она перебирала в памяти этих мужчин и женщин, более
гордых, в сущности, чем сами патриции, часто недоедавших и бедных, но
умеющих смеяться. Никогда не забыть ей горячие споры у костра, дивные
протяжные песни, в которых говорилось о ветре, девушках прекрасных, точно
дикие кобылицы, о вечной дружбе и свободе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
говорили об их близости... Да раньше подохнешь, чем увидишь хоть одного
номада! Уже начинала мучить жажда... И чем больше времени пройдет, тем
нестерпимее она будет становиться.
Упав без сил на ложе из камня, он уже походил скорее на труп с
застывшим остекленелым взглядом, из-за которого придется ссориться
одичавшим собакам. В ужасе он прогнал от себя этот навязчивый образ. Так
хочется жить! Необходимо продолжать идти, пока хватит сил, идти, пока не
угаснет последняя искра надежды. И он - бывший длинный набор цифр, человек
без имени - поднял голову, ощущая новый прилив энергии. Сбросил ботинки и,
разрезав на лоскуты тунику, кое-как привязал израненные в кровь ноги.
Снова обулся и выпрямился. Первые шаги вызвали судороги на побледневшем
лице, но он пошел...
Двигался он уже несколько часов подряд без остановки. Поднимался и
опускался по каменистым склонам холмов и всею душой ненавидел этот голый,
пустынный край, вынуждавший его стискивать зубы от боли при каждом
неверном шаге. Резкий отблеск каменистых поверхностей слепил глаза, уже и
без того покрасневшие от пыли и ветра. Непонятно, почему вдруг начался
ветер, который все усиливался, и солнце вдруг неожиданно быстро, точно
провалившись в яму, скрылось за горизонтом. И сразу наступила непроглядная
тьма, которая наравне с усталостью вынудила молодого человека вновь
замедлить ход. Ног он уже не ощущал. Только жгучая, горькая невыносимая
жажда вздувала горло и превращала язык, распухший и непослушный, в нечто
похожее на язык колокола...
Вдруг до его слуха донесся один, а затем и второй гудок. А потом еще
и еще! Он затрепетал от ужаса. Его выследили роботы. Ясное дело, патриции
задумали его прикончить вдали от людских глаз.
Он повернулся и побежал. Остановил его человеческий голос:
- Не бойся! Это же я, твой брат...
Изгнанник стал как вкопанный, не способный уже ни к размышлению, ни к
сопротивлению. Темнота рассеялась и в лучах яркого прожектора... Чьи-то
руки подхватили его, повернули и свежесть влаги ощутилась кожей его лица и
горящими губами. Через несколько минут он уже несколько пришел в себя.
- Вот уже битый час я ищу тебя, бросив патрульную службу. Медлить я
не могу - в центре, чего доброго начнут беспокоиться, и мне уж не миновать
твоей участи...
Искатель кочевников смотрел на него в полной растерянности.
- Этот поступок едва ли уместен для человека из куполов... Никогда бы
не поверил, что ты отважишься на такое!
И это говорил профессионал-детектив! Изгнанник мучительно смотрел на
него. Тот засуетился:
- Я приготовил тебе мешок с припасами и водой. Тебе скорее всего все
это понадобится, прежде чем ты сможешь отыскать кочевников!
- Спасибо, братишка!
- Ну, а скажи-ка все же, так ли уж она была прелестна?
- Красива, конечно... Но, пойми, разве в этом все дело!
- То-то и оно! Впрочем, я не в упрек тебе... О чем теперь можно
сожалеть, в чем сомневаться!? А ну, братишка, с богом! Я сделал все, что
было возможно, а больше этого не смогу. На, бери еще этот плащ. В пустыне
ночи холодные!
Охотник и его роботы скрылись за косогором, и вновь воцарилась тьма и
ветер. Немного погодя молодой изгнанник услышал шум машины, которая
двигалась по направлению к куполам...
Когда Игал, Марко и Ло, приблизились с пленной горожанкой, Цила
вздохнула с облегчением. Она была все же сильно напугана тем, что участие
этих троих в ее рискованном предприятии могло кончиться их гибелью, и,
увидев их живыми и здоровыми, она могла наконец успокоиться. Никто не
произнес имени Ксуана. Что толку говорить о нем, если и так ясно, что
больше его не увидеть никому. Осталось только почтить его память - что еще
можно было сделать для него?
Измученная трехдневной скачкой пленница едва стояла на ногах.
Спустившись на землю, она легла, вытянулась обессилено, и кочевники,
столпившись вокруг, смотрели на женщину.
- Приходилось ее время от времени класть поперек седла, а не сажать
верхом, - с усмешкой сказал Ло.
А Марко добавил:
- Наверняка на кой каких местах у нее и кожи-то не осталось!
Но он не подыгрывал: просто страдания наездника сближали ее с ними.
- Отведи ее в мою кибитку, будь добр, Марко. Я присмотрю за ней. Как
только поправится. Мы с Зорги решим, что с ней делать...
Хан нахмурилась:
- Жизнь и так тяжела, а тут еще один лишний рот.
- Как только она выздоровеет, мы отправим ее домой. Я должна
позаботиться о ней - один человек из города сделал для меня очень много. И
в конце концов, - здесь она оказалась по моей вине.
Закутавшись в плащ, он провел ночь в защищенном от ветра скалистом
ущелье. Мог наконец поесть, напиться и снова быть готовым к путешествию.
По прошествии нескольких дней он несколько привык и мужество вернулось к
нему. По крайней мере он уже не боялся умереть на половине дороги.
Единственное, чего приходилось опасаться, так это нападения какой-нибудь
стаи одичавших собак.
Но все же силы постепенно оставляли его, и как ни берег он припасы,
однажды ночью он опять оказался без еды и питья... И тогда стало ясно, что
если он в ближайшее время не повстречает номадов, то едва ли протянет
долго...
Прошло еще несколько дней и порожденное жаждой безумие овладело его
разумом. Какой-то животный рефлекс заставлял его идти и идти. Он падал,
поднимался и снова падал, чувствуя, что прошел несколько километров между
двумя падениями.
Он еще раз попытался встать, но опрокинулся навзничь. Пустыня бешено
завертелась в его глазах горизонт наклонился, и сознание покинуло его.
Племя пробыло еще некоторое время на том же самом месте. Так решил
Зорги. Все знали, что причиной тому - абсурдная надежда на то, что Ксуан
отыщется. Но в одно ненастное утро могучие кони разорвали круг кибиток, и
следом за повозками стада потянулись к зеленым болотам.
Снова сидя на коне, безымянная держала руку Цилы и улыбалась. В
номадах она открыла нечто, что вызвало у нее смущение и растерянность. Она
узнала некую новую для себя человеческую добродетель: душевное тепло.
Весь комфорт города не давал ей прежде того ощущения счастья, что она
черпала в присутствии людей, под грубостью который скрывалась огромная
доброжелательно. Она перебирала в памяти этих мужчин и женщин, более
гордых, в сущности, чем сами патриции, часто недоедавших и бедных, но
умеющих смеяться. Никогда не забыть ей горячие споры у костра, дивные
протяжные песни, в которых говорилось о ветре, девушках прекрасных, точно
дикие кобылицы, о вечной дружбе и свободе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28