Мы еще поговорили, я просил ее вернуться, она колебалась. Президент начал что-то писать на листке бумаге – тезисы для меня, чтобы я их озвучил. Я прочитал: «Скажите ей, что у меня усилился кашель».
Уж точно, это был самый дорогой телефонный разговор за всю мою жизнь, однако через двадцать минут мне удалось выудить у первой леди обещание сразу же после нашего разговора позвонить президенту. Я едва не совершил фатальную ошибку, когда она попросила соединить ее с Овальным кабинетом, и не протянул ему трубку. Однако мне удалось вовремя спохватиться, после чего я посоветовал ей позвонить ему напрямую по его прямой линии.
Когда я положил трубку, президент едва не обнял меня, до того он был счастлив. Я же сказал, что всегда рад помочь и что мне лучше уйти, пока она не позвонила.
– Идите и пишите книгу, – проговорил он весело, когда я направился к двери.
Я не понял.
– Какую книгу?
Но тут зазвонил телефон. Закрыв за собой дверь, я еще долго думал, что он хотел этим сказать.
19
Кекуок
Президенту втемяшилось в голову погулять в парке.
Из дневника. 8 декабря 1991 года
Мы опять зажили счастливой семьей. Первая леди вернулась из Нью-Йорка, а я занялся подготовкой введения метрической системы. Мне доставило несказанное удовольствие выставить Фетлока из моего прежнего кабинета, который находился через две двери от Овального. Я информировал Уитерса, что мне потребуется мое прежнее место на автомобильной стоянке. Человек я по сути не мстительный, но было бы совсем нечестно, если бы я не сказал, что это было победное возвращение. Наверное, думалось мне, так чувствовали себя французы, когда Париж в 1944 году вновь стал их городом. Пришлось и Ллеланду сделать вид, будто он рад вновь видеть меня в Западном крыле. В службе безопасности меня повысили от ИЗМОРОСИ аж до ТАЙФУНА.
Я сказал президенту, что хотел бы вернуть себе свою прежнюю команду, и это было немедленно сделано. Санборн собрал всех служащих. Я с трудом сдержал слезы, когда они подарили мне деревянную вилку под стать той ложке, которую преподнесли при расставании. На вилке красовалась надпись: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, МИСТЕР ВАДЛОУ. Все хорошо, что хорошо кончается.
Правда, президент не откровенничал со мной, как прежде. Не буду возводить на него напраслину, но мне казалось, будто он кое-что скрывает от меня.
Я полагал, что это связано с его семейными проблемами. В целом все было прекрасно, однако в тот предрождественский период первая леди слишком часто отлучалась в Нью-Йорк. Считалось, что она ездит за покупками, – к неудовольствию вашингтонских торговцев. Но, по правде говоря, мир в президентской семье не был особенно прочным. Не раз и не два первая леди говорила, что, будь ее воля, мистер Такер не стал бы баллотироваться на второй срок.
Президент частенько пребывал в дурном расположении духа. Он казался рассеянным и с безразличием выслушивал даже редкие хорошие новости. Когда ему сообщили, что сенат принял его закон об ограничении доступа населения к огнестрельному оружию, так называемый Акт о контроле за оружием и боеприпасами, он оторвался от своих бумаг, поднял голову, произнес: «Надо же!» – и вернулся к работе. Если учесть, что он был первым президентом, предпринявшем действия в той сфере, где общество уже давно и мучительно ждало перемен, его реакция была, по меньшей мере, неадекватной. А если принять во внимание, что это была его единственная значительная победа в должности президента, то такая реакция тем более непонятна. Меня обеспокоило еще и то, что он нисколько не обрадовался своему достижению. И он очень много курил. Майор Арнольд в отчаянии постоянно твердил мне, что не желает быть первым личным врачом президента, умершего от рака легких.
– У него трудный период, – говорил я врачу.
И еще президент повел борьбу с телохранителями. Ему никогда не нравился жесткий контроль спецслужб, и теперь он довольно часто говорил: «Пора выйти и поговорить с моим народом». Фили опасался, как бы он не произнес «мой народ» на пресс-конференции. К несчастью, количество угроз с обещаниями разного рода покушений со стороны этого самого народа, а также забрасывание президентского лимузина яйцами мешали его выходам к гражданам страны.
Это случилось пятого декабря. Втемяшилось ему в голову погулять в Лафайетт-пар-ке, что напротив Белого дома. Поначалу я не понял, почему именно там, а потом вспомнил, что он недавно читал биографии Гарри Трумэна.
Мне позвонил начальник президентской охраны Род Холлоуэй. На редкость невозмутимый, сейчас он казался испуганным. Яйцо, попавшее в президентский лимузин тремя неделями раньше, было брошено именно из парка.
– Мистер Вадлоу, вы должны что-то предпринять. Он настроен очень решитель– но. Сказал, что согласен только на двух телохранителей.
– На двух?
– Думаю, он не понимает серьезности положения. И еще ему нужна «спонтанность», чтобы никаких предварительных проверок.
Это означало, что служба безопасности не должна была заранее очистить территорию.
– Когда он собирается идти?
– В шесть.
Я посмотрел на часы. Пять часов сорок две минуты. Господь Всемогущий.
– Род, я немедленно этим займусь. Закончив разговор с Родом, я тотчас позвонил Марвину, рассказал ему о сложившейся ситуации и попросил обеспечить внешнеполитический кризис. (У меня едва не сорвалось: «Для вас это будет не очень трудным делом».) Он отказал мне:
– Не может быть и речи.
– У меня нет времени спорить с вами. Нам нужен кризис.
– Чего бы вы хотели? – не без ехидства спросил он. – Механизированные дивизии устремились к Фульде? Или стычку на советско-китайской границе?
– Отлично, – сказал я. – Когда мне придется отвечать на вопросы следственной комиссии, я не забуду упомянуть о ваших колебаниях, которые помешали предотвратить убийство президента.
Тут он задумался. Когда же стал говорить, что это против его убеждений и так далее и тому подобное, пришлось его оборвать.
– Хватит разговоров. Звоните ему без двух минут шесть и занимайте как можно дольше. Скажите, что это похоже на начало войны.
– Я не могу!
– Марвин, вы нужны вашему президенту. Он этого не понимает, но вы нужны ему. Возможно, вы единственный стоите между президентом и сумасшедшим убийцей.
– Мне это не нравится. Это неправильно.
Я был уверен, что он записывает наш разговор.
– Неважно. Что вы скажете ему? Марвин вздохнул.
– У нас есть сообщение о корабле, затонувшем в Ормузском проливе.
Мне это не показалось чем-то из ряда вон выходящим.
– Придумайте что-нибудь получше. Он обиделся.
– Что вы от меня хотите? Чтобы я взорвал Ленинград?
– Ладно, пусть будет Ормузский пролив.
Род Холлоуэй и я вкалывали, как иммигранты в первом поколении. Мой кабинет временно превратился в командный пост.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64