– Да, прыгало. Сейчас отрегулировалось.
– Рад, рад, – говорил молодой хозяин квартиры, доставая из буфета бутылку с коньяком и рюмки. – Отметим встречу. Слушайте, – сказал он, наливая коньяк,– это же безобразие! Который год жду – и ни звука. Ни инструкций, ни заданий, ни – главное – монеты. Обещали всего воз. И куда подевались? Я же многое могу, чудаки! Я теперь в министерстве работаю. Тогда, в Брюсселе, во время выставки, я наскочил на вашего… Потеха! Он меня здорово выручил. Что ж, ваше здоровье! Как называть, извините?
– Не в том дело, как называть. Никак не называйте. Дело в том, что меня просили напомнить вам…
– Да я-то помню. А вот у вас у самих народ, видимо, забывчивый. Хотя бы сотенку-другую подкинули. Валютой, конечно. Сейчас у нас в Москве на валюту, что пожелаешь, можно купить. Валюта в большом ходу.
– Меня как раз и просили напомнить: будьте готовы к выполнению заданий. Скоро понадобитесь. И валюта тогда будет, все будет.
– Будет! Будет! Одни обещания. А мне сейчас бы авансик. На валюту сигаретки какие американские отламывают, виски прямо из Шотландии, джин, ботинки высшего класса, отрезы на костюм… Зайдешь, руки чешутся. Как за границей. Тогда, в Брюсселе, помню… Вы скажите им, гражданин, я готов. Но только прямо заявляю: по дешевке от меня не получите ничего. Это же риск! А риск должен компенсироваться на полную катушку. У вас есть при себе монета? Вы уполномоченный?
– Нет, и никакой монеты пока нет. Я уполномочен только предупредить вас.
– Как знаете. Была бы монета, завтра бы притащил вам для образчика то, чем располагаю. Наше министерство… заводы… такое сооружают, вы бы пальчики облизали, увидав… Неужели у вас не найдется хотя бы с полсотенки долларов?
Клаубергу надо было уходить. Просьбу коллеги он выполнил, на большее же никем не уполномочен, да это большее уже сопряжено с опасностью. Но он не уходил: молодой русский крепыш его заинтересовал.
– Слушайте, – сказал Клауберг,– мне кажется, что вы не совсем донимаете всю серьезность того, что вы сейчас собой представляете, и судите об этом излишне легко. Вы агент другого государства, вы сознаете это?
– Я вижу, что другое государство этого не сознает, а я-то сознаю. Может быть, вы думаете, что я со всеми так откровенен, как с вами? Ну нет, я язык за зубами держать умею. О том, как меня засыпали тогда, в Брюсселе, ни одна душа не узнала. Я, как говорится, рта не раскрыл по этому поводу. Если бы не ваш человек, погорел бы я тогда крепко. Вы, может быть, знаете, а может быть, и не знаете, я же тогда на девках накололся. Вроде бы русские, завели к себе, такой вечерок закатили. Я гуляю, думаю: вот добрые души! А уходить стал – плати монету! И такую суммочку загнули! У нас на всю группу столько валюты не было, сколько они с меня потребовали. А нет, говорят, полицию позовем, в суд дело пойдет, отрабатывать будешь. И вот ваш тот выручил, ссудил, сколько надо было. По гроб не забуду. И дурень же он, говоря откровенно. «Услуга за услугу!» А услуг никаких и по сей день не требуют. Удивляюсь.
– Ну и радовались бы, – неожиданно для себя сказал Клауберг. – Чего вам в петлю-то лезть, шею-то подставлять?
– Если умненько себя вести, ни в какую петлю не попадешь. Это раз. Во-вторых, у нас сейчас совсем уже не так, как было. Это при культе – бац и в петлю. А сейчас!… Ну дадут сколько-то лет… Я, видите, не старый – вернусь еще в полных силах. Важно, чтобы оплатили как следует. Чтобы успеть погулять.
– А у вас никаких счетов с Советской властью нет случайно? – спросил Клауберг.
– То есть?
– Ну, может быть, ваши родители были репрессированы? Может быть, они из бывших, как у вас принято говорить? Может быть…
– Обыкновенные у меня родители, – не дал досказать хозяин квартиры. – Отец в обществе слепых работает, он слепой – с войны, щетки делает. Мать его бросила. Сейчас буфетчицей в гостинице. Никто их ни когда не репрессировал, и нет у меня никаких счетов ни с какой властью. А платили бы валютой, я бы лично любую власть – во как! -обожал.
– Так почему же вы…
– Готов шпионить-то? Это хотите спросить, да? Ну ведь я еще не шпионил. И не знаю, как оно пойдет на деле. Как, словом, платить будете.
– Что ж, желаю успеха! Ждите, вот-вот понадобитесь.– Клауберг пожал руку молодому сотруднику заведения в Пуллахе и ушел.
На улице он еще долго раздумывал об этом человеке. Это был особо ценный сотрудник. Вернее, мог бы стать таковым. Очень жаль, что где-то упускают возможность использовать его. Ценность таких людей заключается в том, что они превыше всего любят деньги. Те, которые «имеют счеты», далеко не всегда надежны. Сегодня у них «счеты», завтра что-то произошло – и «счетов» нет. Те импульсивны, неуравновешенны, злобны, недостаточно расчетливы. А вот эти, такие, которые за деньги, они настоящий деловой народ. Ты ему монету – он тебе товар. Братия браунов и россов, пожалуй, находится на верном пути, расшатывая устои советской морали. Здоровенный этот малый – прямой продукт их деятельности. Лет двадцать – тридцать назад в России такого, пожалуй, было бы и не найти. Тогда было предостаточно иных, которые со «счетами» к Советской власти. А вот чтобы за деньги, «за валюту»,– невозможно было и представить. Брауны и россы неплохо поработали.
Что ж, пусть пилят-подпиливают, надо только, чтобы не хозяева браунов и россов в конце-то концов воспользовались результатами, а мы, немцы, обязаны на этот раз снять плоды с нивы всеобщих усилий.
Возвратясь в отель, Клауберг входил в вестибюль в превосходном настроении. Его уже знали и швейцары, и те малые разбойного вида, которые принимали пальто и плащи в гардеробе, и официанты в баре и в ресторане. Не скупясь, он раздавал на чай, и ему почтительно кланялись: господин профессор!
Проходя на этот раз через вестибюль, он скользнул взглядом по лицам людей у киоска сувениров, у справочного бюро, просто толкавшихся в вестибюле и, уже нажав на кнопку лифта, ощутил непроизвольную, беспокоящую работу памяти. В чем дело? Вставляя ключ в дверь своей комнаты, он вспомнил: там, внизу, мелькнуло лицо… знакомое, очень знакомое лицо!… Оно не из сегодняшних дней – из давних, может быть, даже очень давних, но каким-то странным образом еще совсем на днях возобновлявшееся в памяти. Он стоял среди комнаты и, ударяя ключом по ладони, старался поймать кончик ускользающего воспоминания.
Наконец не выдержал, вернулся к лифту и спустился вниз. Он вглядывался в лица всех, кто был в вестибюле. Но того лица среди них не увидел. Оно должно было быть бесцветным, в мелких чертах, с белесыми прядками над лбом. Память ему это возвратила: мелкие черты, белесые прядки. Вот дьявольщина! Почему такая острая потребность вспомнить этого человека? И когда это могло быть? Война? После войны?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149