И за границей их, оказывается, даже кроют. Мать честная! Где же правда? А поднимают у нас кого? Того же, кого и за границей готовы носить на руках. Разве ж это дело? Что-то, мне думается, ребята, здесь не того.
Разговоры такие затевались нередко. Вопросы литературы, искусства волновали рабочих, техников, инженеров завода. За этими вопросами, казалось бы, такими специфическими, далекими от производства, угадывалась большая политика, слышались отзвуки борьбы двух противоположных друг другу миров. Феликс слушал эти разговоры с большим интересом. Кое-что, по его мнению, ребята из цеха упрощали, кое о чем судили слишком поспешно, но в основе своей они понимали все правильно, точно, с верным практическим преломлением.
Завод Феликса не был таким заводом, история которого уходила корнями в давние времена, в девятнадцатый или в восемнадцатый век. Он был построен за несколько лет до начала Отечественной войны, чтобы как можно скорее и как можно больше дать Красной Армии самолетов новых конструкций. Потомственных рабочих, селившихся бы вокруг него целыми династиями, как на старых заводах Урала, Ленинграда да и самой Москвы, здесь еще не было. Но вместе с тем заводской коллектив был хорошо слажен и существовал уже три десятка лет, он много сделал для обороны в годы войны, он обрел свой стиль работы, свою культуру. Образования менее чем в семь классов на нем, пожалуй, ни у кого не было. А было то восемь, то девять, а то и все десять. Да в вечерних, да на заочных отделениях техникумов и вузов сколько училось. Серые малые, конечно, и тут были, хамоватые, некрасиво ведущие себя, пьющие, болтающиеся по жизни. Такие есть всюду, даже среди инженеров и кого повыше. Но не они, не серяки, задавали тон на заводе. Люди думали, спорили, хотели разобраться в проблемах времени. Их касалось все, потому что они были подлинными хозяевами жизни, хозяевами страны, творцами ее настоящего и будущего. Феликсу нравилась кипучая, деловая заводская атмосфера, дух рабочего товарищества, готовности прийти на помощь друг другу, поддержать один другого, дух суровой справедливости при решении сложных, острых человеческих конфликтов. Феликс никогда не слышал и не видел, чтобы кто-то на заводе сюсюкал, гладил кого-то по головке, но и в обиду рабочий коллектив своих людей не давал. Среди тех, кто окружал его, Феликс чувствовал себя уверенно, надежно, как дома с отцом.
Удивительными были на заводе девчонки. Как отличались они от изломанных кукол-секретарш из иных учреждений, продавщиц из магазинов, из разных случайных застольных компаний! Здесь они не были лишь существами другого пола, они были подлинно равноправными с мужчинами. Если подойдешь к такой, заговоришь с ней, сна не начнет крутить перед тобой боками, строить загадочные гримасы, так или иначе предлагаться в качестве объекта для ухаживания. Человек как человек, простой, нормальный, без вошедшего в привычку жеманства, без манерничанья. Даже когда кто-нибудь из них спросит: «Ну как, Феликс Сергеевич, вы все еще холостой?» – это отнюдь не значит, что ему сейчас вот подсунут невесту, а просто сочувствуют трудностям его холостяцкой жизни. Да еще добавят: «Ничего, ничего, не спешите в петлю-то. Погуляйте вволю. Потом времени не будет». И это, конечно, все шутка. Шутить заводские любят. То тебя будто ни с того ни с сего увесисто хлопнут по плечу, то без особых церемоний попросят потесниться за столом во время обеденного перерыва и, почти сидя у тебя на коленях, добродушно станут похохатывать на тему, что, дескать, в тесноте да не в обиде, то всей бригадой примутся вышучивать тебя по поводу уж очень старательно повязанного галстука и свежей белой сорочки. «Не иначе, на свидание собрался. Должно быть, буфетчица Сонечка приглянулась. То-то она нашему инженеру лишнюю котлетку подбросила. Чтоб силенок прибыло перед свиданьицем. Девчонка-то, ой-е-ей, пудиков на шесть. Такую…» И так далее. Смех, потеха. И если не подчиниться общему духу коллективизма, если не научиться понимать шутку, сказанную от души, неладно тебе будет. Умей сам отшутиться, но лезь, как это обычно называют, в бутылку. Пропадешь. И сам их всех, шутников этих, возненавидишь, и они начнут рассматривать тебя как полное ничтожество.
Общаясь с заводскими людьми, с отзывчивыми, добрыми заводскими девчатами, Феликс вспоминал рассказы отца и его друзей о годах войны, о фронте. Перед ним вставали такие вот, молодые и старые, одетые в те времена в гимнастерки, в шинели и ватники, мужчины и женщины, и совсем парнишки, совсем девчонки,– в землянках, в траншеях, в атаках, в походах, и ему до предела ясным становилось, почему они победили, почему выиграли войну. Если такая вот девчонка в ходе боя могла вытащить из-под огня на своей совсем не богатырской спине десяток раненых, если такой паренек мог с ходу броситься на амбразуру дота и собою перекрыть пулевой поток, то как же иначе? Как не победить? Многое становилось понятным Феликсу по мере того, как углублялся он в жизнь завода. Главное, что он понял, основа всего в стране – это они, беззаветные труженики, а не те путаники – и от искусства и от хозяйствования, голос которых, к сожалению, часто слышится чаще и громче, чем голос людей, честно, без шума и треска, делающих свое трудовое дело. Если бы заводской голос звучал почаще да погромче, путаникам не было бы такого простора.
– Ладно,– сказал он в конце этого очередного диспута в бытовке. – Не ручаюсь. Может быть, родственничек откажется от встречи. Но попробую ее устроить, поговорю с ним.
Был темный мартовский вечер, слегка морозило, падал снежок. Феликс не спеша шел от станции метро к своему дому. Обычно ходу здесь было минут семь-восемь, и он нарочно замедлял шаги, чтобы подышать воздухом, который уже нес в себе запахи весны.
Заблямкал колокол церковки на углу его улицы, распахнулась церковная дверь, и из нее вместе с клубами дымного парного воздуха, пахнувшего свечами, ладаном и потом, повалила толпа богомольцев и богомолок. Кончилась вечерняя служба.
Феликс разглядывал старушек, преградивших ему путь, шаркающих старичков. Внезапно чья-то рука коснулась его руки.
– Это вы? Удивительно! – Перед ним стояла зеленоглазая Ия. – Неужели тоже были в церкви?
– А как же! Это же наша придворная церквуха. Перед сном бью поклоны.
– Шутите. А я и в самом деле там была. – Она указала перчаткой на распахнутую дверь.
– На какой же предмет? Дабы отрешиться от действительности? – Феликс вспомнил иконы на стене ее комнаты.
– Нет, напротив… Чего мы тут стоим, мешаем движению. Может быть, пройдемся? У вас есть время?
– Некоторое.
– Ах, да, я должна бы не забывать: вы рано встаете. Ну, несколько минуток.– Они завернули за угол.– Да, так я говорю,– продолжала Ия, – совсем, говорю, напротив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149