Черная, потом пропахшая выть!
Как мне тебя не ласкать, не любить?
Выйду на озеро в синюю гать,
К сердцу вечерняя льнет благодать…
Оловом светится лужная голь…
Грустная песня, ты — русская боль…
Так вот, организация этих неорганизованных, расхлябанных, глупых идеалистов называется «Русская боль».
— Хорошие стихи, — сказал Мотылин и тут же с тревогой почувствовал, что говорит он уже не сам по себе, а подчиняясь ходу мыслей и мягкому, но настойчивому давлению подполковника.
— Вы откуда родом, Игнатий Андреевич? — совсем уж неожиданно спросил секретаря обкома подполковник.
Этот вопрос и это обращение по имени-отчеству носили, несмотря на задушевность и вежливость по форме, явно вызывающий и фамильярный характер. Мотылин понимал, что нужно немедленно одернуть подполковника и вернуть его к положению человека докладывающего и исполняющего обязанности, причем вернуть в резкой форме выговора. Но вместо этого по ему же самому непонятным причинам Мотылин ответил:
— Из Тамбовской области. Там у меня и мать жива.
— Да, — сказал подполковник, — почти есенинские места.
— Ну, не совсем, — ответил Мотылин, пытаясь хоть этим несогласием оказать сопротивление чему-то, совершающему насилие над ним, и чему подполковник, несмотря на официальное свое более низкое положение, был ближе, — не совсем есенинские, — сказал Мотылин, — Рязань все-таки иное.
— И то, и то Россия, — ответил подполковник, — да, Игнатий Андреевич (вторично эту фамильярность Мотылин выслушал уже спокойней), — да, Игнатий Андреевич, как там ни крути ни верти, а мы с вами прежде всего русские люди.
В это время старый и громоздкий телефонный аппарат зазвонил, словно будильник, грубо и вульгарно.
— Алло, — невольно взял трубку Мотылин для того хотя бы, чтоб прекратить этот вульгарный звон, который человек пониженных должностей обязан будет слушать ежедневно, давая отчет подавляющему большинству звонящих. И действительно, в трубке сразу же закричали на Мотылина и чего-то требовали, чего — он не разобрал. — Нет здесь никого, — сердито крикнул в ответ Мотылин.
— А вы кто? — требовательно кричала трубка. — Ваша фамилия?
— Иди ты… — крикнул Мотылин и с силой бросил громоздкую тяжелую трубку «низового» телефона на рычажки. Мы несколько отвлеклись, — сказал подполковник, — так вот, Орлов утверждает, что в распоряжении их организации имеются списки около десяти тысяч лиц, которые сменили биографию… В масштабе страны, конечно… Вы меня понимаете? Мне удалось добиться, чтобы в этом вопросе Орлов согласился сотрудничать со следствием… Я принял меры, чтобы эти списки были изъяты. Кое-что нам уже и теперь известно… Например, о наших кадрах…— он вынул бумагу из кармана, — например, Голованов, секретарь парторганизации станции «Товарная-сортировочная»… И родился он не там, где указано в его личном деле, и год рождения у него иной, и фамилия у него не Голованов, а Натерзон.
— У вас есть доказательства? — спросил Мотылин, осторожно и незаметно прижимая ладонью сердце. Голованова он знал. Это был дельный и толковый работник.
— Есть, — сказал подполковник и, щелкнув замками своего портфеля, достал бумаги, — вот протокол допроса… Голованов, он же Натерзон, во всем сознался. Вот его подпись под протоколом, — и подполковник положил протокол перед Мотылиным.
— А насчет Гаврюшина? — тихо и тяжело спросил Мотылин, не читая протокол, лишь барабаня по нему пальцами. — Насчет Гаврюшина подтвердилось?
— Вы ведь не одобрили мою мысль послать запрос, — словно укоряя, ответил подполковник.
— Пошлите, — тихо сказал Мотылин и встал тяжело, — вообще работа с кадрами у нас запущена, может, оттого все и произошло.
От сравнительно спокойного его состояния, наметившегося было на заседании исполкома, не осталось и следа. Домой он приехал в подавленном настроении, жену, которая приступила к нему с расспросами относительно Любови Николаевны — ее подруги, Мотылин оборвал чуть ли не грубо и, не ужиная, заперся в кабинете, переключив туда телефоны, и продремал, сидя в одежде, всю ночь, словно рядовой дежурный, ожидающий вызова. Телефоны за ночь ни разу не позвонили, но на рассвете Мотылин, так же как и многие, был поднят выстрелами, прозвучавшими сперва в отдалении, а потом все ближе и интенсивнее. Дело состояло в том, что ночью по инициативе подполковника были проведены массовые аресты. Причем проводились они в обстановке всеобщего беспокойства по горячим следам, часто без разбору и с применением методов самого крайнего толка. Ко всему еще, поскольку аресты были массовые, помимо работников карательных органов в них участвовало большое число людей неопытных, солдат-новобранцев, курсантов пехотного училища и т.д. Были случаи избиения задержанных, были случаи применения оружия, был даже случай настоящего боя, когда два брата начали перестрелку и из охотничьих ружей убили лейтенанта, руководившего арестом. В общем, к утру весь город был на ногах, и у здания обкома собралась огромная толпа, требовавшая освобождения арестованных. Мотылин, который в мятом пиджаке и галстуке, то есть так, как он просидел ночь, с трудом пробрался в обком с заднего подъезда, явился как раз тогда, когда перестрелка началась и перед зданием обкома.
— Что происходит? — крикнул он своему секретарю, бледному и с отвисшей от страха нижней челюстью. — Что за мерзость, как смеют стрелять в народ?… Кто распорядился?…
— Первые выстрелы прозвучали из толпы, — ответил секретарь, стараясь справиться со своей отвисшей челюстью, — убили двух солдат… Тогда офицер, командовавший ротой, сам распорядился… Уголовный элемент действует, подстрекает…
— Немедленно прекратить, — чувствуя никогда еще не испытанные дрожание и слабость в ногах, крикнул Мотылин, — я буду говорить с народом…
— Это опасно, — пытался вставить слово секретарь.
— Молчать! — крикнул Мотылин ни в чем не повинному, перепуганному насмерть секретарю. — Зажрались в распределителях, а народ голодает… И этого ко мне… Этого подполковника… Как его?… И остальных… Где сотрудники, почему обком пустой?…
Мотылин рванул задернутые шторы, толкнул дверь и вышел на балкон. В утреннем осеннем воздухе по-фронтовому остро пахло жженым железом. Сизый дымок полз над площадью. Люди разбегались и вновь собирались кучами.
— Народ! — набрав побольше воздуха, крикнул Мотылин. — С вами говорит первый секретарь обкома… Мотылин я… Все арестованные будут освобождены… Все виновные в нарушении социалистической законности наказаны… Советская власть есть власть народа, и она не позволит…— на эту фразу, явившуюся вдруг с митингов революции и гражданской войны, раздались несколько выстрелов из охотничьих ружей…
Секретарь схватил Мотылина сзади за плечи и с силой втащил его с балкона в кабинет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288