Подскажет Гибамунд ещё какую-нибудь подробность той битвы, а скамар тут же ладными стихами излагает. И за струны дёргает беспрерывно, так что гром стоит, как если бы волны о скалу разбивались, разбитое судно проволакивая.
Сел рядом дядя Агигульф. Заслушался, завидно ему стало.
У скамара рожа красно-сизая, глаза вверх завёл, знай себе струны дёргает да поёт осипшим голосом, когда пиво не лакает.
У Гибамунда слезы аж подступают, так прекрасны песни те. Дядя Агигульф пива с Гибамундом и скамаром выпил и тоже слезу сглотнул. И впрямь, прекрасные песни. И захотелось дяде Агигульфу, чтобы и о нём такие песни сложили.
Учтивейше попросил дядя Агигульф Гибамунда, чтобы тот скамара того дивно-песенного ему продал. Гибамунд не менее учтиво отвечал дяде Агигульфу, что вроде бы, свободный тот скамар. Хотя, ежели дяде Агигульфу не лень, может в рабство скамара того обратить.
Однако дяде Агигульфу лень было.
Скамар же вдруг предложил дяде Агигульфу свои гусли. Мол, для такого статного воина, для такого знатного господина ничего не жаль отдать. Точнее, сменять. А ещё точнее, на мешок ячменя сменять, вон на тот, какой знатный господин из деревни своей притащил.
Тут подумал дядя Агигульф о том, что скамар-то ему, пожалуй, и не к чему. Дар свой поэтический в себе ощутил. И раньше-то строки на ум приходили, битвы да героев воспевающие, а при виде дивных гуслей и вовсе потоком полились.
И играть на этих гуслях много ума не надо. Ежели скамар за струны дёргать научился, то уж дядя Агигульф сделает это куда лучше, рука-то у него не в пример сильнее скамаровой.
Попросил только у того скамара, чтобы секрет какой-нибудь показал. Скамар охотно показал, как из струн непотребный визг извлекать, чем в восторг привёл и Гибамунда, и дядю Агигульфа. И ещё больше захотелось дяде Агигульфу эти гусли иметь.
И согласился он отдать мешок ячменя за гусли.
Сменялись.
Скамар уже напропалую льстил дяде Агигульфу, военного вождя ему предрекая – при таком-то уме, при таком-то даре! Сразу видно, что любимец богов.
И стал вдруг дяде Агигульфу скамар противен. И Гибамунду стал он противен. Вдвоём пинками его прогнали. Ячмень же не дали, потому что вдруг открылось им, что украл эти гусли скамар.
Гибамунд даже припомнил, что свояк у него в дальнем селе есть, так у свояка сосед был, а у соседа того, вроде бы, как-то видел Гибамунд такие же точно гусли. И надо бы ещё выяснить, не те ли это самые, чтобы зря не позориться.
Жаль будет соседу свояка гусли отдавать, если признает, а за них уж ячменём заплачено. А так не жалко.
И рассудив таким образом, обратили они ячмень в пиво и стали вдвоём песни слагать. И так у них складно получалось без всякого скамара, такие красоты на ум приходили и сами собою в слова ложились…
Потом Гибамунд пение оборвал и сказал, что, кажется, расстроены гусли. Спросил дядю Агигульфа, умеет ли он их настраивать. Дядя Агигульф сказал, что не умеет. Гибамунд тоже не умел. Предложил к дружине пойти. Мол, две головы хорошо, а много лучше.
И многие стали гуслями наслаждаться. Пиво полилось рекой. Дружинника не осталось в бурге, кто не попытался бы сыграть на гуслях свою песнь, и состязались – кто сильнее дёрнет.
После собаку словили и стали её за хвост тянуть. Потянут – собака взвизгнет. Потом по гуслям проведут особым секретным образом, как скамар показывал, – гусли взвизгнут. Так и потешались, кто громче визжит.
Потом собака укусила дружинника и была отпущена.
Решено было, что негоже такую диковину от вождя таить. К Теодобаду понесли, громко песни распевая, а впереди дядя Агигульф шёл и что было мочи за струны тянул – старался ради вождя. Рядом Гибамунд вытанцовывал. За ними собака бежала.
Спал Теодобад, когда ввалились к нему дружинники. Разбудили его. Сел вождь на лавке. Пива ему поднесли. Гусли предъявили. Теодобад пива хорошо испил и предложил струны ногтем ковырнуть. Мол, видел раз знаменитого слепого певца, так тот ногтем вот эдак подковыривал, чудные звуки извлекая. И велел гусли подать.
Стал гусли ногтями эдак подковыривать. Что-то у вождя военного получилось. Но после палец поранил и недоволен остался.
Попробовал ножнами от кинжала водить – тоже интересно получается.
Ножны у Теодобада особенные, аланской работы, с выпуклым рисунком. Нарисованы там звери невиданные – рогатые и злые кони, звери-пардусы – и все между собою бьются предивно.
Под ножны Теодобад стал песнь слагать. Всех Теодобад превзошёл – самую длинную песнь спел. И громче всех пел. Никто с Теодобадом в том сравниться не мог. И в который уже раз ясно всем стало – недаром Теодобада вождём избрали.
Пел же Теодобад о том, как на Афару-Солевара дружину свою водил и как побили Афару и взяли его соль.
И такая славная была та песнь, что у многих слезы показались.
На перезвон гусельный да на рёв теодобадов мужественный жена вождя появилась. С деревянным подойником вошла – корову доила, аж в хлеву мужнин крик слыхать было. Умилилась и молока гостюшкам предложила. Гостюшки поблагодарили, но молока пить не стали. Ибо, как пояснил Гибамунд, от благодарности ногою пол земляной роя, с молока после пива шибко пучит. Улыбнулась жена Теодобада ласково, будто мать родная (хотя моложе была многих дружинников) и вышла тихохонько.
Из того, что после творилось, дядя Агигульф мало что помнит. Помнит, что из дома теодобадова в дружинные хоромы перебрались. Там стрелять из гуслей пытались, но осторожно, дабы вещь драгоценную не попортить.
Тут Теодобад о скамаре спросил, кто таков и откуда гусли взял. Гибамунд пояснил, что скамар гусли у его свояка спёр. Решили татя изловить и примерно наказать. Всю ночь по бургу носились, всех переполошили, искали скамара, чтобы суду предать, но не нашли.
Теодобад распорядился, чтобы утром ворота не открывали, дабы тать не избегнул кары, а дружинники могли бы невозбранно поиски продолжить.
Под утро нашли одного скамара и повесили, только это другой скамар был.
Как рассвело, дядя Агигульф с гуслями в дорогу отправился. Все благодарили дядю Агигульфа за праздник и за избавление бурга от татя злого.
Так закончил свой рассказ дядя Агигульф.
И сказал дядя Агигульф, что отца своего Рагнариса почтить желает той музыкой, которой и вождь военный внимал.
С тем гусли себе на колени возложил и за струны дёргать начал, распевая во всё горло. Пел он о подвигах дедушки, который Арбра-вутью зарубил в честном бою. Как сражались нагие дедушка наш Рагнарис и вутья Арбр. Перечислять достоинства героев начал, сравнивая их: у вутьи руки длиннее, зато у дедушки плечи шире…
И все скальдическим языком изображать пытался, так что и половины мы не поняли, как вдруг дедушка взревел, что, перво-наперво, клевету на него дядя Агигульф возвёл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155
Сел рядом дядя Агигульф. Заслушался, завидно ему стало.
У скамара рожа красно-сизая, глаза вверх завёл, знай себе струны дёргает да поёт осипшим голосом, когда пиво не лакает.
У Гибамунда слезы аж подступают, так прекрасны песни те. Дядя Агигульф пива с Гибамундом и скамаром выпил и тоже слезу сглотнул. И впрямь, прекрасные песни. И захотелось дяде Агигульфу, чтобы и о нём такие песни сложили.
Учтивейше попросил дядя Агигульф Гибамунда, чтобы тот скамара того дивно-песенного ему продал. Гибамунд не менее учтиво отвечал дяде Агигульфу, что вроде бы, свободный тот скамар. Хотя, ежели дяде Агигульфу не лень, может в рабство скамара того обратить.
Однако дяде Агигульфу лень было.
Скамар же вдруг предложил дяде Агигульфу свои гусли. Мол, для такого статного воина, для такого знатного господина ничего не жаль отдать. Точнее, сменять. А ещё точнее, на мешок ячменя сменять, вон на тот, какой знатный господин из деревни своей притащил.
Тут подумал дядя Агигульф о том, что скамар-то ему, пожалуй, и не к чему. Дар свой поэтический в себе ощутил. И раньше-то строки на ум приходили, битвы да героев воспевающие, а при виде дивных гуслей и вовсе потоком полились.
И играть на этих гуслях много ума не надо. Ежели скамар за струны дёргать научился, то уж дядя Агигульф сделает это куда лучше, рука-то у него не в пример сильнее скамаровой.
Попросил только у того скамара, чтобы секрет какой-нибудь показал. Скамар охотно показал, как из струн непотребный визг извлекать, чем в восторг привёл и Гибамунда, и дядю Агигульфа. И ещё больше захотелось дяде Агигульфу эти гусли иметь.
И согласился он отдать мешок ячменя за гусли.
Сменялись.
Скамар уже напропалую льстил дяде Агигульфу, военного вождя ему предрекая – при таком-то уме, при таком-то даре! Сразу видно, что любимец богов.
И стал вдруг дяде Агигульфу скамар противен. И Гибамунду стал он противен. Вдвоём пинками его прогнали. Ячмень же не дали, потому что вдруг открылось им, что украл эти гусли скамар.
Гибамунд даже припомнил, что свояк у него в дальнем селе есть, так у свояка сосед был, а у соседа того, вроде бы, как-то видел Гибамунд такие же точно гусли. И надо бы ещё выяснить, не те ли это самые, чтобы зря не позориться.
Жаль будет соседу свояка гусли отдавать, если признает, а за них уж ячменём заплачено. А так не жалко.
И рассудив таким образом, обратили они ячмень в пиво и стали вдвоём песни слагать. И так у них складно получалось без всякого скамара, такие красоты на ум приходили и сами собою в слова ложились…
Потом Гибамунд пение оборвал и сказал, что, кажется, расстроены гусли. Спросил дядю Агигульфа, умеет ли он их настраивать. Дядя Агигульф сказал, что не умеет. Гибамунд тоже не умел. Предложил к дружине пойти. Мол, две головы хорошо, а много лучше.
И многие стали гуслями наслаждаться. Пиво полилось рекой. Дружинника не осталось в бурге, кто не попытался бы сыграть на гуслях свою песнь, и состязались – кто сильнее дёрнет.
После собаку словили и стали её за хвост тянуть. Потянут – собака взвизгнет. Потом по гуслям проведут особым секретным образом, как скамар показывал, – гусли взвизгнут. Так и потешались, кто громче визжит.
Потом собака укусила дружинника и была отпущена.
Решено было, что негоже такую диковину от вождя таить. К Теодобаду понесли, громко песни распевая, а впереди дядя Агигульф шёл и что было мочи за струны тянул – старался ради вождя. Рядом Гибамунд вытанцовывал. За ними собака бежала.
Спал Теодобад, когда ввалились к нему дружинники. Разбудили его. Сел вождь на лавке. Пива ему поднесли. Гусли предъявили. Теодобад пива хорошо испил и предложил струны ногтем ковырнуть. Мол, видел раз знаменитого слепого певца, так тот ногтем вот эдак подковыривал, чудные звуки извлекая. И велел гусли подать.
Стал гусли ногтями эдак подковыривать. Что-то у вождя военного получилось. Но после палец поранил и недоволен остался.
Попробовал ножнами от кинжала водить – тоже интересно получается.
Ножны у Теодобада особенные, аланской работы, с выпуклым рисунком. Нарисованы там звери невиданные – рогатые и злые кони, звери-пардусы – и все между собою бьются предивно.
Под ножны Теодобад стал песнь слагать. Всех Теодобад превзошёл – самую длинную песнь спел. И громче всех пел. Никто с Теодобадом в том сравниться не мог. И в который уже раз ясно всем стало – недаром Теодобада вождём избрали.
Пел же Теодобад о том, как на Афару-Солевара дружину свою водил и как побили Афару и взяли его соль.
И такая славная была та песнь, что у многих слезы показались.
На перезвон гусельный да на рёв теодобадов мужественный жена вождя появилась. С деревянным подойником вошла – корову доила, аж в хлеву мужнин крик слыхать было. Умилилась и молока гостюшкам предложила. Гостюшки поблагодарили, но молока пить не стали. Ибо, как пояснил Гибамунд, от благодарности ногою пол земляной роя, с молока после пива шибко пучит. Улыбнулась жена Теодобада ласково, будто мать родная (хотя моложе была многих дружинников) и вышла тихохонько.
Из того, что после творилось, дядя Агигульф мало что помнит. Помнит, что из дома теодобадова в дружинные хоромы перебрались. Там стрелять из гуслей пытались, но осторожно, дабы вещь драгоценную не попортить.
Тут Теодобад о скамаре спросил, кто таков и откуда гусли взял. Гибамунд пояснил, что скамар гусли у его свояка спёр. Решили татя изловить и примерно наказать. Всю ночь по бургу носились, всех переполошили, искали скамара, чтобы суду предать, но не нашли.
Теодобад распорядился, чтобы утром ворота не открывали, дабы тать не избегнул кары, а дружинники могли бы невозбранно поиски продолжить.
Под утро нашли одного скамара и повесили, только это другой скамар был.
Как рассвело, дядя Агигульф с гуслями в дорогу отправился. Все благодарили дядю Агигульфа за праздник и за избавление бурга от татя злого.
Так закончил свой рассказ дядя Агигульф.
И сказал дядя Агигульф, что отца своего Рагнариса почтить желает той музыкой, которой и вождь военный внимал.
С тем гусли себе на колени возложил и за струны дёргать начал, распевая во всё горло. Пел он о подвигах дедушки, который Арбра-вутью зарубил в честном бою. Как сражались нагие дедушка наш Рагнарис и вутья Арбр. Перечислять достоинства героев начал, сравнивая их: у вутьи руки длиннее, зато у дедушки плечи шире…
И все скальдическим языком изображать пытался, так что и половины мы не поняли, как вдруг дедушка взревел, что, перво-наперво, клевету на него дядя Агигульф возвёл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155